Он глупо хлопал глазами, заново узнавая Гурия Грошика, доктора-терапевта из районной поликлиники, а также припоминая безглазых уродов и таинственную башню, и собственную смерть от сердечного приступа.

«Но я же настоящий, — озвучил Гошка первую здравую мысль, — я работаю на каком-то там заводе, я все это время был уверен, что там работаю, почему я ни разу не вспомнил свою грузовую контору, и вообще, Гурий, что происходит?»

Невероятный Гурий поведал растерявшемуся Волкову удивительные факты, сломавшие воскресшему Гошке мозги. Как оказалось, там, за гранью, некто проводит весьма увлекательные операции, создавая новых людей, без проблем и потребностей, воруя их из этой реальности и наделяя новой программой. Новые люди не имеют чувств, эмоций, забот и проблем, они исполняют некий заученный ритуал, очень напоминающий настоящую жизнь, но ей не являющуюся. Это болваны, марионетки, имеющие привычную внешность и непривычное мышление.

«Я почти выяснил принцип этого процесса, я видел те самые готовые программы, примитивные и куцые, — убежденно рассказывал Гурий то, чему, очевидно, явился свидетелем, — таинственному типу нужны реальные персонажи, поскольку ждать появления естественных форм у него, вероятно, нет времени. Чтобы сознание, память, а также внешность, полностью исчезли, подготовив тем самым почву для создания нового образа, на это требуется годы, а он явно, не желает этого ждать. Поэтому и штопает болванки искусственно, чтобы потом использовать готовые образцы уже живущих людей, просто копируя их внешность. В болванки заливается программа, украшается привычной рожицей, и, вуаля, новый человек готов. Топорно, быстро и незаметно. Никто не заподозрит подвоха, потому что уже привыкли к своим друзьям и соседям, а то, что они стали немного другими, то это понимание придет не сразу. К этому времени большинство из них тоже подвергнется замене. Тип очень торопится и поэтому создал себе целую армию помощников, которые выполняют грязную работу, просто получая поощрение. Некоторым живым людям этого вполне достаточно, чего уж говорить о покинувших этот мир, с наполовину растворившимся сознанием. Мне непонятна цель этого проекта, а также я хотел бы знать, кто стоит за всем этим. Я был близок к разгадке, но почему-то оказался в нашем мире, живой и настоящий. Вероятно, тут тоже не обошлось без вмешательства этого типа. Но знаешь, Гоша, что самое неприятное в этих переменах?»

Гошка медленно качнул головой, видимо, все еще никак не осознав всю реальность услышанного.

«То, что теперь мы лишены возможности видеть безглазых уродов,» — со вздохом поделился Гурий, а Гошка подавил в себе порыв успокоить чувствительного доктора, напомнив ему о полной непривлекательности штопаных красавцев.

«А значит, мы теперь не узнаем, насколько долго затянется этот проект, и вряд ли сумеем ему помешать. Наше воскрешение несет нам множество неудобств.» — добавил Гурий и, наконец, замолчал.

Глава 29.

Наше воскрешение в самом деле несло за собой множество проблем, одной из которых стал вопрос моего трудоустройства. Восстанавливать документы, возвращаться в районную поликлинику и как-нибудь по-другому заявлять о себе грозило мне долгими разбирательствами и черт знает, чем еще, учитывая нынешнюю нестабильную обстановку, поэтому я с легкостью принял Гошкино предложение занять скромный кабинет медицинской помощи на территории его завода. Я не рассчитывал на самом деле получить там место, поскольку ничем не мог доказать свою причастность к врачебному ремеслу, но, как выяснилось, этого и не требовалось. Возле железных ворот меня поджидала суровая дама, выполняющая на предприятии неясные функции, и без лишних вопросов проводила меня к медпункту, расположенному на первом этаже. Она так же молча распахнула передо мной дверь и, ткнув пальцем в одинокий стол, гордо удалилась. Весь первый рабочий день я терпеливо ожидал какого-нибудь подвоха в лице охраны или конной полиции с требованием предъявить документы. Однако прошел день, закончился второй, начался третий, а на моем пороге так никто и не возник. Я не обнаружил в кабинете ничего, что говорило бы о его медицинской роли в жизни завода. Его вполне можно было бы использовать под склад бытовой техники, гардеробную, кабинет директора, или общественные душевые. Покрутившись на почти пустой территории, я присел на край стола и принялся ожидать начала трудовой деятельности. На третий день в обед ко мне заглянул Гошка и, оглядываясь, потерянно оповестил меня, что больше не согласен работать в этом дурдоме.

«Гурий, то, что казалось мне важной и нужной работой еще неделю назад, можно вообще не выполнять. Я потратил два дня на сортировку мало габаритного лома, собрав из него тридцать три кучи, но сегодня приехал погрузчик и свалил все эти кучи в кузов самосвала. Для чего я старался, Гурий? А нынешним утром мне сказали выкрутить сто сорок четыре гайки из какой-то жлыги, предназначенной на переплавку, после чего собрали и гайки, и жлыги и закинули в печь. Мне платят за это деньги, Гурий, но я не вижу в своей деятельности практической пользы.»

Я вполуха слушал Гошку и жонглировал одной единственной мыслью о еще вполне адекватных заводских работягах. Те хотя бы умеют работать с погрузчиком.

Моя заводская медицинская деятельность долгое время продолжала оставаться чисто номинальной, поскольку ко мне никто из сотрудников не заходил, на здоровье не жаловался, травмы не получал. Последний озвученный факт был вполне объясним полным, совершенным бездельем, в котором дюжие мужики проводили все свое рабочее время. Я изредка покидал свою каморку и праздно шатался по единственному цеху, погруженному в пугающую тишину. Пугающей тут была не только тишина. Картины общего запустения наводили тоску, рабочие, вместо того, чтобы как-то разнообразить свое ничего неделанье, молча стояли возле стен и пялились в пространство. Когда я увидел это в первый раз, в мою голову пришла очевидная мысль о случившемся несчастье, и я даже машинально поискал глазами пострадавшего, из-за которого встала вся работа. Однако пострадавших не было, люди просто ждали окончания рабочего дня. Вечером я поинтересовался у своего соседа, чем вызвана такая забастовка, на что получил неуверенный ответ:

«Я и сам ничего не понял, Гурий. Сначала тот, кто отвечает за работу плавильной печи, погасил все приборы и никому ничего не объясняя, отошел к стене. Остальные, осторожно уложив на пол то, что в тот момент держали в руках, сделали тоже самое, и с той поры эти люди приходят в цех, просто, чтобы постоять у стен. Они не разговаривают, не ругают начальство, не делают ничего. Гурий, я в эти моменты сбегаю на улицу и выкуриваю по целой пачке, пока набираюсь смелости снова наблюдать эту картину.»

Гошка помолчал немного и добавил:

«Правда, у нас кончился металл и перерабатывать стало нечего, но Гурий, я совсем не так представлял рабочие перерывы. В пору моей погрузочно-водительской деятельности мои коллеги в период затишья неизменно уходили покурить или вытаскивали съестные запасы, а если дело катилось к закату, то особо смелые доставали пузырек. Ну или просто трепались ни о чем.»

Возможно, я и сам немногим отличался от заторможенных работяг, бродя по территории в поисках впечатлений, но об этом я не стал рассказывать непривычно эмоциональному приятелю. На следующий день после нашего разговора мне нашлась работа по специальности. Рано утром ко мне на порог ввалилась необъятная туша, в которой я не сразу признал одного из грузчиков цеха, высокого сильного мужика спортивного сложения. Кажется, его звали Анатолий, но в том я уверен не был, а сам мужик мне не представился. Вместо приветствия он уселся на край моего рабочего стола и равнодушно протянул ко мне раздутую ладонь. Я видел его однажды в компании Гошки, когда тот демонстрировал ему свои картинки, но за это время Анатолий невероятно потолстел, превратившись в некое подобие шара, однако эти изменения, казалось, нисколько не тревожили заводчанина. На его ладони отчетливо был заметен неровный шрам, давно затянувшийся и беспокойства не вызывающий, однако я на всякий случай поинтересовался: