Виктор притормозив, припарковал свою «Волгу ГАЗ-21» с блатным номером 00–03 ГОЛ, которая внешне напоминала «Ford Mainline» 1952 года, в неизвестной мне пустынной местности автодороги Москва — Горький. И тоже сладко потянулся. Мы вышли из машины и молча поменялись местами. Я сел на диванчик со стороны водителя, а Виктор со стороны пассажира. Не знаю почему, но конструкторы отдельными сиденьями в салоне пренебрегли, впрочем, как подушками, так и ремнями безопасности.

— Так скорости переключаются? — Я передвинул рычаг на первую передачу.

— Ты водить-то умеешь? — Опомнился Коноваленко.

— Не боись, трус не играет в хоккей, — хохотнул я. — Водил я такой тарантас в «ретро-гараже».

— Не понял? — Не то обиделся, не то удивился вратарь.

— В детском доме мы так называли автомобильный кружок, — я подмигнул Виктору и медленно повёл машину, вспоминая, как на такой «консервной банке» кататься. — Ты, мне Сергеич скажи, чего грустим? Прилепского убрали, который вместо тебя хотел Сашу Котомкина назначить в ворота первым номером. Жизнь налаживается!

— Когда тебе тридцать два стукнет, поймешь, — пророкотал характерным низким голосом голкипер, который не догадывался что мне уже было когда-то пятьдесят. — Боюсь, из сборной СССР могут попросить. Я ведь под двадцатым номером всегда играл, и в «Торпедо», и в сборной. А сейчас тренерским советом «двадцатку» передали более молодому и перспективному Владику Третьяку. Вроде всё справедливо, но…

— Да, Третьяк далеко пойдёт, — усмехнулся я, вспоминая, каким хитрым чиновником он впоследствии станет. — Ничего. Третьяку мы крылья быстро пообломаем. Твоя будет «двадцатка». Ты у меня в сборной ещё лет пять поиграешь минимум.

— Как это? — Виктор посмотрел на меня как ребёнок, которому пообещали купить велосипед на день рождения, если он хорошо будет себя вести.

— Так это, — я вдруг заметил, что мы всё ещё ползём на второй скорости и перевёл рычаг на третью передачу. — У нас с ЦСКА две игры, до паузы в чемпионате на «Приз Известий». Так? Значит накидаем Владику дважды полную авоську. Знаю я его манеру игры, Третьяк любит выкатываться из ворот. Значит, на ложных замахах будем его ловить. Но этого мало. Первое, нужно будет скорректировать твою подготовку. Второе, нам в команду понадобится отдельный тренер вратарей. Третье, принятие алкоголя ты, Сергеич, должен сократить до литра пива в день после игры, причём под хорошую мясную закуску.

— А если не сокращу? — Последний пункт вратарю явно не понравился.

— Тогда, ты меня извини за откровенность, через год пойдёшь детей на Автозаводе тренировать, — прямо ответил я. — Это до тридцати можно и пить, и играть одновременно. А после тридцатничка два пути — либо пить, либо играть.

— Да пошёл ты, — обиделся на меня Коноваленко.

— А я итак пойду в тренеры, когда наиграюсь, — улыбнулся я. — Как кулак сожму, сразу все заметят мою тренерскую руку. Спи уже, ближе к Москве поменяемся.

«А то без прав кататься по столице Родины не комильфо, — мысленно продолжил я диалог. — Это мы в Горьком неприкосновенные личности, а в Москве, где хоккеистов — прорва, мы почти никто».

Дом около метро Сокол, который местные жители именовали «генеральским», а московские таксисты «бобровским», странно, что не «тарасовским», являл собой смесь Сталинского ампира и архитектуры попроще. Так как все генералы и маршалы в первоначальное архитектурное сооружение не помещались, то московские власти, нагнав сюда пленных немцев, достроили ещё два крыла без излишних архитектурных изысков.

Кстати, в пэ-образном дворе имелась хоккейная коробка, на которую я сейчас задумчиво смотрел из кухонного окна легенды советского спорта, Всеволода Боброва. Принял нас бывший капитан сборной СССР по хоккею и футболу хорошо. Можно даже сказать обрадовался, особенно, когда мы сообщили, что в Москве лишь проездом из Горького в Чикаго. Однако дальнейший наш разговор зашёл в тупик. Коноваленко сидел понуро за столом, а Всеволод Михалыч уже пятнадцать минут маялся, пытаясь разными намёками отправить непрошенных гостей в пеший поход по многочисленным музеям столицы.

— Сергеич, ты же знаешь, как я тебя уважаю? — Спросил Бобров вратаря Коноваленко.

— Не отвечайте, Виктор Сергеич, — попросил я. — На славах почти все, как Лев Толстой, а на деле разные случаются варианты. То есть я правильно понял, что связываться с командой из дальнежопнинска вам мешает боязнь потерять лицо? Как начнёт наше «Торпедо» валиться в чемпионате, то и из второй сборной могут выпроводить?

Торт фабрики «Большевик», который мы купили в крыле этого же дома, в кондитерской напротив Всехсвятского храма, был давно порезан и даже на половину уничтожен. Чай давно остыл, поэтому Всеволод Михалыч, чтобы не отвечать на неудобный вопрос, поставив чайник на плиту, сделал отвлекающий внимание «финт».

— Давно хотел к вам на рыбалку приехать, — пожаловался, тяжело вздохнув, Бобров. — Как у вас рыбалка на Волге?

— Не отвечайте, Виктор Сергеич, — я громко прокашлялся. — А если мы начнём крушить всех направо и налево?

— Мои поздравления, тогда зачем вам тренер? — Не отступал Бобров, откровенно посмеиваясь мне в лицо.

— А если я расскажу, что вас назначат главным тренером сборной СССР после Олимпиады в Саппоро, вы мне поверите? — Я посмотрел на улыбающуюся легенду спорта.

— Не буду скрывать ходят такие разговоры, — не удивился Всеволод Михалыч.

— Ладно, — я выключил ненавистный полупустой чайник, из которого пошёл пар, и зашёл с последних козырей. — Тогда слушайте дальше. Чемпионат мира в Праге вы проиграете. Будет ничья и поражение от чехов и ещё ничья со шведами. Как итог — безнадёжное второе место. Далее в сентябре матчевая встреча с канадскими профессионалами. В Канаде первая игра — победа, потом — поражение, ничья, и опять победа. В Москве первый же матч — победа. И всё начальство радостно забегает с криками: «Михалыч чемпион! Победитель проклятого загнивающего капиталистического спорта!» А потом бац! И три подряд поражения! Итог — общий проигрыш самой великой хоккейной серии этого века. Всё потому что вам элементарно не хватило опыта работы с командой высшей лиги.

Я выпалил эту информацию такой скороговоркой, что даже сам немного запыхавшись, взял паузу, чтобы собраться с новыми мыслями и дать усвоит сказанное своим собеседникам. На Коноваленко мои предсказания произвели впечатление, а вот Бобров лишь ещё сильнее расплылся в улыбке и хитро посмотрел на нас обоих. «Да, да, сочиняйте дальше», — читалось в его взгляде.

«Если психологическая атака не удалась, то продолжим», — решил я и продолжил:

— А потом всё же придёт успех. Вы выиграете два подряд чемпионата мира 1973 и 1974 годов. И всё, на следующую серию с профессионалами из Канады вас в сборной уже не будет. Ведь первую серию вы проиграли. И никаких побед больше не будет.

— А чё так? — расхохотался Всеволод Михалыч. — Фантазии на большее не хватило?

— Я никому этого не рассказывал, — я задумался, чем бы ещё напугать Боброва, поэтому медленно налил себе в кружку кипяточка. — Но сегодня специально для вас открою тайну. Сергеич не даст соврать, что я ещё этим летом был простым заводским пьяницей. Пил до потери человеческого облика и за бабами ухлёстывал. Но однажды так ухайдакался, что увидел будущее лет так на пятнадцать вперёд. Поэтому мне стало страшно от тупой бесцельности своей жизни. Я завязал с этим делом, — я щёлкнул пальцем по горлу. — И начал играть в хоккей.

— Так ты что, нигде до этого года не играл? — Спросил Всеволод Михалыч, еле сдерживая прущий наружу гомерический гогот.

— В том-то, Михалыч, и загадка, — очень серьезно произнёс молчун Коноваленко. — Иван выиграл на моих глазах с одними дедами чемпионат завода, а потом с моим «Торпедо» турнир в Череповце. А я всё голову ломал — ну не может такого быть? А тут вон оно как получается.

— Завод, — захохотал Бобров. — Череповец! Мужики, вы меня извиняйте у меня сейчас дела. Давайте в следующий раз я к вам на рыбалку в Горький заскочу. — Сева встал и протянул руку Сергеичу, прямым текстом намекая, что пора и честь знать, то есть сваливать по добру.