«Ну, вот и попрощались», — грустно подумал я и пошёл затариваться курами, овощами и колбасой, если звёзды на небе сегодня сошлись в нужной для удачных покупок конфигурации.

Скажи мне хоть кто-нибудь, что после того разгрома в своём жилище, который я наблюдал рано утром, вечером опять будет похожий разгром, то я бы просто рассмеялся в лицо такому «Нострадамусу». Но видимо у моей 404 комнаты судьба такая, что гуляют в ней с песнями и плясками уже четвёртый день подряд. И хоть поводы для веселья всё больше грустные, но ведь хорошо сидим!

Закуски навалом, выпивки по минимуму. Васильку нельзя, я не пьющий, а девчонкам из женского общежития: Нюрке, Лариске, Таньке и Нельке и пары бутылочек сухого вина достаточно для настроения. Они и без вина от меня сегодня ни на шаг не отходили, то обнимут, то поцелуют, а то и то и другое сделают одновременно. Но потом Нюрка вперёд всех, устроившись у меня на коленях и периодически ёрзая своей хорошенькой попкой, оглядывала надменным взглядом единоличной победительницы своих менее удачливых подруг. Позже к столу бутылку портвейна притащили Толя и Коля, волосатики-неформалы, с которыми мне довелось поиграть в волейбол на первенство завода. И сейчас они терзали блатными аккордами две размалёванные акустические гитары:

В доме восемь на Тверском бульваре

Ясно было даже детворе,

Что из сто седьмой квартиры парень

Самый симпатичный во дворе.

Е-и-е, — орал Толик, подражая Мику Джаггеру, и через септаккорд дуэт хиппарей по второму разу исполнял две последние строки.

Не играл для них он на гитаре,

И не рвал тюльпанов на заре.

Проходил он даже мимо Тани

Самой симпатичной во дворе…

Встретил я этих оболтусов случайно, когда возвращался из магазина с покупками. Парни же, напротив, вместо замороженной курицы и прочих продуктов питания, тащили куда-то две завёрнутые в покрывало гитары. Слово за слово, мой небольшой рассказ об играх в Череповце, их повествование о создании своего заводского ВИА, дескать, надоело трескать портвейн без какого либо полезного дела. И вот они заглянули на вечерок в поисках нового песенного материала, который я пообещал им показать. Ведь в Череповце столько новых песен «сочинили» дворовые музыканты! На, самом деле, я мог им показать слова и аккорды всего трёх песен: «Ты так красива», «Не повторяется такое никогда» и «Что такое осень». Жаль, что в будущем музыкой мало интересовался, кто ж знал, что занесёт в этот 1971. Хорошо хоть не в 1917.

Дослушав несчастную историю любви самого красивого парня на Тверском бульваре, девчонки весело захлопали в ладоши.

— Спойте ещё что-нибудь мальчики, — попросила музыкантов Лариска, стреляя глазками и невинно покусывая свою нижнюю губу.

— А может, нам лучше Иван изобразит уличные череповецкие песни? — Хитро глянул на меня Николай.

— Ваня, ты ещё и поешь? — Удивилась Нюрка.

— Я ещё и на машинке «Зингер» делаю хохломскую вышивку крестом, — засмеялся я. — А теперь серьёзно, парни, а вы какую песню собираетесь сбацать в профкоме, чтобы вам выделили деньги на инструменты?

— Эту, — кивнули разом неформалы.

— Тогда в профком можете даже и не ходить, — вдруг заявил, скромно молчавший весь вечер Василёк. — Я нашу заводскую бюрократию во, как изучил! — Сосед провёл ладонью руки себе по горлу.

«Да, будь здоров, Васю промурыжили всякие шишки и шишечки из заводоуправления, — подумал я, вспоминая его рассказ. — Хотя так напиваться до потери количества дней в неделе — тоже не выход! Что же мне Коле и Толе изобрести?»

— Вспомнил! Аккорды блатные, зато слова заводские! — Я встал, аккуратно сдвинув недовольную Нюрку, и вырвал листок из общей тетради, с которой несколько раз сходил в вечернюю школу.

Затем настоятельно попросив не мешать, начал царапать как курица лапой, это мой фирменный подчерк, слова песни из творчества ВИА «Самоцветы» с дедовской пластинки. Скоро этот «шедевр» будут крутить до дыр на всех фестивалях и комсомольских стройках страны, чтобы тем самым поднимать временно куда-то опадающий дух молодёжи и студентов.

— С этой вещицей вас в профкоме на руках носить будут, пока не уронят, — посмеивался я, показывая свои кривые буквы, которые выстроились в стройные стихотворные строчки.

— Мы это петь не будем, — ляпнул Колян.

За что тут же получил от меня знатного «леща» и чуть не упал сам, и не уронил гитару с множеством иностранных надписей на деке.

— Надо Коля, надо, — улыбнулся я, глядя на музыкантов «стальными и холодными» глазами. — Кстати, надписи, когда пойдёте в профком, заклейте изолентой. Чтоб вас оттуда сразу же в милицию не увезли, на экскурсию.

— Ну, пойте уже мальчики, — попросила Лариска, приняв как можно более соблазнительную позу.

Первым смирился с неизбежной участью, что если подался в советские музыканты, петь придётся не всегда то, что нравится, Анатолий, который вяло стал перебирать аккорды.

— Веселее, — скомандовал я. — Не перебором играть, а унца, унца, унца-ца. Уже лучше. Как махну, запевай. И… Попробуйте только перепутать слова. И… Давай! — Я махнул рукой, как прораб на стройплощадке и Толя в одиночестве заблеял:

Колеса диктуют вагонные,

Где срочно увидеться нам.

Мои номера телефонные,

Разбросаны по городам.

— Припев петь на два голоса! — Скомандовал я, показав кулак размером с небольшой кочан капусты.

Заботится сердце, сердце волнуется,

Почтовый пакуется груз…

Мой адрес — не дом и не улица,

Мой адрес — Советский Союз

— Х…я два, — наверное, от испуга провыл Колян, песня разом оборвалась и в комнате воцарилась на какое-то время гробовая тишина.

— Где про х…я два в тексте?! — Я схватил Николая за грудки и приподнял. — Это написано: умножить на два, то есть петь два раза! Да, подчерк у меня не очень, но разобрать можно! — Я опустил Колю обратно. — Ай, идите вы к лешему, что хотите, то и тренькайте в вашем профкоме. Всё, коктейльная вечеринка закончена. Завтра сдам робу и гудбай.

Понедельник 27 сентября, до начала чемпионата СССР всего четыре дня, а я бегаю здесь вокруг заводских зданий ищу кладовщика, мастера цеха, библиотекаря и незнакомого мне товарища из секретного отдела. А они все как назло то отошли, то обедают, то возможно просто от меня прячутся.

«Блин! Если бы курил, то сейчас точно бы закурил!» — матюгнулся я мысленно и снова залетел в свой родной ремонтно-инструментальный цех.

— Казимир, привет. Мастер не пробегал? — Спросил я своего бывшего коллегу, при этом пожав его мозолистую руку.

— Я с дезертирами не разговариваю, — пробормотал Казимир, вернувшись к работе.

— Вот те раз, я же тебя с женой познакомил? — Растерялся я. — Мы же тут столько полезных политинформаций провели, а ты? Эх! Данилыч! — Кинулся я ко второму своему коллеге. — Тоже со мной не разговариваешь?

— Что-то Иван, я слышать стал плохо, — сказал мужичок, которого я неоднократно приносил после гулянок домой, к жене. — Вот о чём ты меня сейчас спросил?

— Пить будешь? — Крикнул я громче, всё-таки в таких цехах, где всё гремит и шумит, мужики на самом деле глохли ещё до выхода на пенсию.

— Пить? — Расслышал самый часто употребляемый глагол Данилыч, затем задумался на пару сек и ответил. — Пить буду, но молча.

— Я когда играть сюда со своей командой «Крылья светов» приеду, то специально забью две шайбы в ворота Коноваленко. Одну для тебя, Казимир, другую для тебя, Данилыч. Нашли дезертира, — махнул я рукой и побежал на второй этаж в заводскую библиотеку.

Слава советской космонавтике, библиотекарша оказалась на месте. Я молча сунул перед женщиной, которая уже больше думала о внуках и пенсии, чем о книгах, бланк обходного листа. Как долго она надевала очки, включала настольную лампу, затем рылась в каких-то картонных карточках, что я чуть взвыл.

— На вас записано три книги, — мило улыбаясь, сообщила мне «повелительница» пыльных книжных полок.