Продираться через кустарник не пришлось. Была тропинка, и ею явно пользовались, хоть и нечасто. По ней Иван, наконец, добрался до искомой поляны.

Кладбищем, в общепринятом смысле этого слова, место можно было назвать лишь с натяжкой. Когда именно оно здесь появилось, было непонятно, но то ли это было до крещения Руси, то ли аборигены веру не приняли, а только крестов здесь не было. Совсем. Местные возводили здесь миниатюрные курганы, окольцованные полосой небольших булыжников. Погост смахивал на японский сад камней, но в тоже время возникало очень чёткое осознание того, где именно ты находишься. Не от страха. Скорее, от ощущения времени… древности.

Сторожка особо не выделялась. Тот, кто её правил, решил не нарушать композицию и сделал постройку типа землянки, но со всеми приличествующими дому атрибутами. Была и труба, над которой едва дрожал воздух. Иван неторопливо направился в её сторону. Когда он прошёл примерно половину дистанции, дверь отворилась, и наружу вышел хозяин.

С виду старику был хорошо за шестьдесят, может быть, даже за семьдесят. Низенький, худощавый, двигался он бодро. Лица, против заходящего солнца, толком было не разглядеть, зато было хорошо видно ружьё, уютно преломленное на сгибе локтя, видимо в знак того, что люди мы, конечно, мирные, но бронепоезд наш вполне себе под парами…

– Заблудился, мил человек? Али ищешь кого? – голос совсем не дребезжал, был глуховат, как у человека со старым повреждением гортани, но властность из этого голоса с годами не выветрилась. Ясеневу немедленно захотелось встать по стойке смирно.

Легенду Иван, естественно, подготовил. Вроде как пращуров своих отслеживает, вот и привела кривая русская… но было что-то такое в старичке, что заставило Ясенева вдруг усомниться в том, что легенда сработает. Пока Иван тянул время, размышляя над ответом и замедляя шаг, гарнитура снова ожила, и напарник тихо прошептал:

– «На пять часов, ещё один. За деревом.»

Ясенев машинально сместился чуть в сторону, чтобы дерево попало хотя бы в периферическое поле зрения, и тут же пожалел о содеянном, потому что ствол ружья моментально пришёл в горизонтальное положение и теперь был направлен ему точно в область пупка.

– Глазастый у тебя приятель, – скривил губы в усмешке старик. – Только стеснительный очень. Пущай тоже выходит.

– Эээ, вообще-то я здесь один.

– Ага, а Петровича ты печёнкой учуял, так, что ль?

– «Опаньки…» – удивилась гарнитура.

– Кого? – Иван честно попытался прикинуться тугодумом, но старик даже не стал повторять вопроса. Только лицо его сделалось скучное-прескучное, так что стало яснее некуда: лежать тут Ясеневу ещё одним холмиком, если он продолжит в том же духе.

– Он не стеснительный, – после недолгой паузы прозвучал ответ, и, аккуратно, достав нательный серебряный крестик, Иван ткнул пальцем в небо. – Но вряд ли снизойдёт к нам грешным… до судного дня.

– «Уже снизошёл. А толку?»

Старик с сомнением посмотрел сначала на крестик, потом по сторонам. Потом, всё-таки покосился на небо и слегка ослабил захват на ружье.

– Так ты поп, что ли? – по интонации было не понять, как именно говорящий относится к духовенству, но Иван решил больше не нарываться и ответил честно:

– Схимник, – естественно ожидая встречного вопроса «Что ещё за зверь такой?».

– Эва как… – не моргнув глазом, протянул старик. – А хайло у схимника не треснет, спутник за собой таскать?

Честно говоря, Ясенев остолбенел. А секунду спустя гарнитура начала гнусно ржать. Дедушка, как говорится, оказался правильным: через минуту Иван уже сидел в землянке и с удовольствием потягивал чай с вареньем.

– Так ты, значится, чекист, но поповской какой-то, так, что ль?

– Можно и так сказать, – Ясенев не стал вдаваться в детали и просто показал корочку Патриархальной Российской Церкви.

– Ишь ты, прям второй Ватикан в Московии устроили. Уже и гарнизон есть.

Со стороны могло показаться, что старик больше не воспринимал парня как угрозу, но бдительности он не терял. И хотя ружьё отправилось в крепление у двери, нож, которым дед гостеприимно отрезал нежданному гостю краюху хлеба, оставался под рукой.

– Начитанный ты, дедушка. Историю знаешь. – Говорить, что к «Московии» Иван имел такое же отношение, как его собеседник, он не стал. Ни к чему.

– Есть маленько. Дело-то нехитрое.

– А про спутник – тоже нехитрое?

– Да как в два пальца дунуть. – подтвердил старик.

– И как же это?

Дед тут же засунул в рот средний и большой пальцы и оглушительно свистнул. Довольно осклабился собственной шутке, но, взглянув на кислую улыбку Ивана, добавил:

– Ладно уж, внучок. Не кручинься, отвечу. Обожди только малёк.

Через несколько секунд дверь скрипнула, и в домик проскользнул пёс, почти полностью серый, с несколькими тёмными подпалинами. Дворняга была замешана на волке, но это уже плохо угадывалось. Тем не менее, чувствовался какой-то собачий аристократизм: пес, как и хозяин, был непрост, и внешняя неказистость не скрывала стального внутреннего стержня. Есть собаки, которых боятся из-за размеров, а есть те, которые внушают страх умным волчьим взглядом. Этот пёс был из вторых.

– А вот и Петрович воротился, – дед ласково потрепал питомца за шею. – Теперь сам смекнуть должен, что услышать ты его не мог. Увидеть тоже – глаз на затылке-то небось нет. А те, что спереди, тебя и выдали, – пояснил старик. – Ты, внучок, не по сторонам смотрел, а в пустоту глянул, когда в сторону шагнул, будто слушал кого. Петрович мой больше никого не учуял, а в бога я не верю. Значится, техника, будь она неладна.

– Внимательный ты, дедушка, ничего не скажешь.

– Не будь я внимательным – здесь бы не жил, внучок.

– Да? А чего? Курганчики каких немало… – невинно спросил Иван деда.

– А то ж прям не знаешь, что место с историей?

– Ну… – старик вызывал доверие, но стоило выбирать, что именно можно было ему рассказать, и в каком именно ракурсе.

– Не тужься, внучок. Мне ваши тайны ни к чему. У меня своих по самые яа-аа… вот что просто думаю: монастырей здесь ваших отродясь не было. Что до Советов, что после. Не любят вас тут. Так что как бы не вернуться тебе к своим попам, несолоно хлебавши.

– Сильно не любят?

– Да как тут скажешь, коли не появлялись давненько? С тумаками, верно, не бросятся, но и руки не подадут. Не знаю, почему, а только в разговорах всегда понятно: твой бог здесь не в почете. Обожди-ка, – дед прервал разговор и отошёл покормить пса, недвусмысленно сидевшего у миски на полу.

Ясенев хмыкнул, но ничего не сказал. Было над чем подумать. В информации по Городку, которую они собрали, не было никакого упоминания о сектах, язычниках и любых других признаках того, что с местными могут быть проблемы. Шаманизмом и анимализмом увлекались поселения коренных народов, вроде якутов и эвенов, но именно эти места заселялись со времен Ивана Грозного и Ермака – значит, должны были быть православными.

Напарник воспользовался минутой тишины и вполголоса затараторил Ване в ухо:

– «Я сейчас документы пересматриваю. Старик, похоже, не врет. В любой другой глуши, вроде этой, Советами обычно составлялись протоколы об антирелигиозной деятельности. Ну, по типу «местная ситуация такая-то; пропагандистская работа проведена такая-то; церковь отдана под сельсовет…» А здесь пусто. Вообще ни слова про опиум для народа. Как будто тут Ленина заочно любили и идеологию сразу приняли. А так не бывает.»

– Связного-то твоего как кличут? – не отвлекаясь от кухонных дел, спросил дед.

– Что, опять взгляд? – уязвлено прозвучал встречный вопрос.

– Да не. Слышу я его просто. Бормочет чего-то. Должно быть, советует стукнуть меня, как старушку-процентщицу. Так топор справа, у кладовой.

– «Он мне нравится.»

Парню оставалось только подивиться слуху деда:

– Толиком кличут. И, напротив, вам от него низкий поклон, – вольно перевёл он очередное гнусное хихиканье напарника.