Помню, тогда на плечи Ориаса свалилось двойное счастье, и, если дочка была тихой с рождения, то вот сын, словно бы для равновесия, орал как создание тьмы. Большой маар, единственный из всех мужей, кроме моего отца, знавший, как общаться с детьми, оказался абсолютно и безоговорочно занят. И я оказалась лицом к лицу с теми, кто знал, что такое дети, в теории.

Барбатос учился очень быстро, и с ним всегда было весело. Он часто обращался в огромного лиса, катал меня на спине, рассказывал сказки, а после вдруг вел к тренировочному лагерю, где бились войска. Подобный контраст, безусловно, возымел на меня большое впечатление, и, убаюканная его приятным голосом, я во все красные от ужаса глаза смотрела, как начинающие бойцы бьют друг друга деревянными мечами, обливаясь потом. После этого мы шли кушать. Впрочем, кушал только Барбатос, потому что у меня перед глазами ещё стояли кричащие люди в доспехах. Ему казалось, что мне нравилось, а я покорно поглощала все, что мне давали. Драться я, конечно, не научилась, но многое узнала о стратегиях, стилях сражения и оружии, что было странно для маленькой девочки, но полезно для будущей Госпожи. А ещё я научилась есть в тех ситуациях, когда кругом что-то, что отбивает аппетит.

Господин Валефор всегда водил меня за руку. Мы часто гуляли, посещая цирки, театры, галереи, и выглядели при этом самыми родовитыми аристократами, одетыми по последней моде. Первый муж Эолин был очень умным, он многое мне рассказывал, однако, мой детский ум запоминал лишь то, что казалось мне действительно интересным. Он часто говорил о том, что нужно сохранять достоинство до конца, что учиться на чужих ошибках гораздо правильнее, но только сейчас я могу понять всю мудрость его слов. Тогда же мне было скучно. Мне нравились светские мероприятия, где каждый норовил дать мне подарок, однако, Господин Валефор был очень строг и не позволял вести себя так, как того желают дети. Мне было скучно и даже грустно. Но многие его слова отчего-то впитались в память, и не раз помогли мне в будущем. И, если Барбатос стал мне Защитником, то Валефор был Учителем с большой буквы.

Господин Джувиал и сам немного походил на ребенка. Он научил меня кататься на лошадях, а ещё подарил оленя, которого мне перед путешествием пришлось оставить дома. Вначале нам было неловко рядом с друг другом. Он не знал, что надо мне, я пыталась отойти от нравоучений Валефора. А после вдруг мы отправились на фестиваль, где смотрели на фейерверки, ловили маленьких рыбок, кушали сладости и рассказывали друг другу о мечтах. Джувиал сказал, что хочет такую же жизнерадостную дочку. Что ж, Индира с лихвой выполняет это требование. Он учил меня магии, и это было действительно интересно! Демон умел объяснять сложные вещи простым языком, за что я благодарна ему до сих пор. Он помог мне привыкнуть к своей родной магии, ведь в нас текла похожая кровь.

Последним был Баал, и не потому, что он был занят, а потому, что свою очередь он откладывал напоследок. Порой мне было страшно совершать лишние движения, но не только мне: свернув вокруг себя хвост, Баал неотрывно смотрел суженными зрачками на меня, убрав из комнаты всё, что могло мне угрожать. Точнее, он убрал из комнаты всё. Господина Баала я, честно, боялась. Он много молчал и громко делал замечания, если я пыталась нашкодить. Мы выглядели как два незнакомых человека, которых посадили рядом, наказав познакомиться. Однажды я решила потрогать хвост нага, найдя чешую того замечательно блестящей, и глаза того, помню, стали ещё больше. Во мне текла кровь Эолин, но я не была его ребенком — это его обескураживало, он не знал, какую модель поведения со мной строить, ведь мало кто из нагов вообще сталкивается с подобной проблемой. Можно сказать, что мы воспитывали друг друга. Он учился обращаться с детьми, а я запоминала все его истории, восхищалась его уверенностью и этой опасной вспыльчивостью, с которой он срывался на тех, кто случайно задевал меня в толпе. Думаю, до сих пор наши отношения с Господином Баалом остались странными и неясными, однако, постоять друг за друга мы могли без просьб.

В тот день, когда я покинула храм, все закончилось. Постепенно я отдалилась не только от мамы, но и от них всех. Нас объединяли праздники, постоянные приглашения, но всё это было не то. Мои учителя стали просто дядями.

Я поняла, что задремала. На меня снова падала тень.

— Прости, — только и выдавила я, понимая, насколько глупо будет оправдывать собственные небрежно брошенные слова. Признавать только лишь свою правоту — явный признак недалекого ума.

— За что? — спросил он, словно бы в наказание заставляя меня вслух рассуждать о неправильном поведении.

— Я…была груба с тобой. Судила по тому, что слышала от других…

— Надо же, — Кракен вдруг усмехнулся, подперев щеку кулаком. — Я уж было думал, что не услышу таких слов в жизни.

В его насмешливой интонации мне послышался укор, и я хмуро отвела взгляд. Как бы вновь не ляпнуть чего лишнего…Признаюсь честно, Кракена мне было жаль. Я неустанно продолжала прокручивать в голове выдуманную ситуацию, где на его месте стою я. Воспитанная во времена голода, жаждущая выжить, согласившаяся на жуткую сделку. Думаю, моим бы первоначальным хобби стало бы оплакивание собственной судьбы, под нижними строками которой я зачем-то поставила подпись. Наверное, со временем слез бы попросту не осталось, и я бы зачерствела, чтобы сохранить хоть что-то человеческое глубоко внутри. Но как всё это пережил он? Достойно ли принял проклятие или же низверг себя в пучины отчаяния?

Сейчас, смотря на Кракена, я приписываю ему отдаленность, настороженность и хладнокровие. Он контролирует свои эмоции, а потому я не могу понять, о чем он думает и что хочет. Он не выглядит сдавшимся, но не похож на проигравшего, он выглядит отталкивающе, однако, что-то вновь и вновь заставляет обращать на него свой взгляд. Сплошь и рядом неопределенность, которой я сыта по горло. Я не могу залезть к нему в голову, не могу с точностью даже в семьдесят процентов представить, что он пережил, но то, что сейчас он вновь сидит передо мной после того, что я сказала…Не это ли показатель того, что даже всемогущий Кракен хочет простого и человеческого обращения?

— Могу я задать вопрос?

— Если я могу на него ответить, то почему бы и нет.

— Почему ты решил возродиться, если столько столетий жил без истинного обличия? Тот ритуал, на который ты шел, он очень жуткий…

Мужчина ответил не сразу. Смерив меня внимательным взглядом, он взглянул куда-то в небо. Из его широкой груди вышел шумный и глубокий выдох, и мне показалось, что то, что он собирался сказать, сдавливало его изнутри. Я не стала торопить его с ответом и молча ожидала нужных мне слов. Я говорю «нужных» именно потому, что от них и зависело бы дальше моё решение: сбегать ли мне одной или же благородно спасать ещё одну заблудившуюся душу.

— Из всех твоих близких меня бы понял только тот наг, — начал Кракен, проведя рукой по шее, — это не понять ровно до тех пор, пока это не коснется тебя самого. Представь, что твою душу отделили от тела. Тело оставили в хреновом измерении, чтобы оно не разложилось раньше времени, а душу оставили во внешнем мире…Ты не сможешь этого представить. Простому счастливому человеку не дано почувствовать боль и от тела, и от души одновременно. Знаешь почему? Как ни странно физическая боль нередко заглушает душевную…Да и не та это душевная боль, о которой всем известно.

— Звучит ужасно…

— Было бы это приятно, я бы здесь не сидел. Так или иначе меня не попросту заперли в закрытом измерении, а обрекли на ещё более ужасное существование. Тело без души ничто, но и душа без истинного тела бессильна.

— Но ведь все видели тебя. Каждый мог прикоснуться к тебе, и…

— Долгое время я пребывал на острове так, как мне было наказано. Мной руководила злоба, я хотел убить всех, кто запечатал меня здесь, хотел специально стать тем, кем меня и представляли, но решился я на это лишь спустя сотню лет. Я хотел жить, а не существовать. Когда на остров начали пребывать первые поселенцы, я нашел подходящее тело и вселился в него, вытеснив другую душу.