– Ну конечно, это многое объясняет, – я усмехнулся. – Я безумно рад за вас, господин Д, Аламбер, что вы сумели реализовать опыт пусть даже частично, но объясните мне, ради бога, я вам сейчас зачем понадобился?

– Знаете, ваше высочество, – я удивленно приподнял бровь, но Д, Аламбер лишь отмахнулся, – я спросил про вас у вашего сопровождающего барона Корфа, – добавил он, как будто это объясняло абсолютно все. – Я являюсь лиценциатом прав, но делопроизводство меня никогда не увлекало. Мне всегда была интересна математика, физика, медицина, стеклодувное дело, все, что связано с естественными процессами. Я начал писать большую энциклопедию ремесел и моими трудами уже заинтересовалась Парижская академия наук, присвоив мне звание адъюнкта. А сейчас я еду в Берлин по приглашению короля Фридриха, который также заинтересован в моей энциклопедии и пригласил меня поучаствовать в Берлинской академии.

– Я очень рад за вас, господин Д, Аламбер, честно, но, так и не понял, что вы от меня-то хотите?

– Уже много веков люди не могут сформулировать причину ветров. Даже знаменитейшие умы современности приходят в растерянность от этого вопроса. А ведь это знание очень важно. Оно важно для мореплаванья в первую очередь. Ведь зная, что такое ветер, можно рассчитать его силу, его направление, сделать множество предположений.

– Можно. Сейчас вы знаете, и вам все карты в руки, – я, если честно, уже устал от него, никогда не получал удовольствия от разговоров с задротами.

– Мне интересно, как вы, обладая таким знанием, можете так пренебрежительно к этому относиться.

– Да потому что мне плевать, как вы понять этого не можете, – я закатил глаза, пытаясь донести до него столь простую истину. – Я где-то это услышал, запомнил, но мне на самом деле все равно, как там образуется ветер. Для меня главным является, чтобы он не дул вот прямо сейчас и не заметал дорогу. Все на этом.

– Именно поэтому я и пришел к вам, – он вздохнул. – Барон Корф сообщил, что вы несколько невежественны и вам необходимо с кем-то заниматься, чтобы восполнить пробелы образования. Я готов некоторую часть этих обязанностей взять на себя. В конце концов в Петербурге тоже есть Академия наук, поэтому заниматься моими трудами можно и там.

– А зачем вам это? – я устало прикрыл глаза. – Вот вам лично зачем?

– Потому что вы мне интересны, ваше высочество, – совершенно искренне сообщил этот молодой гений. – И я хотел бы параллельно вас изучать.

– Как очередной естественный процесс, логично, – я криво усмехнулся. – Нет, я уже начинаю привыкать, что мои учителя сами меня находят и сами решают нужно ли им меня обучать, или не стоит. И знаете, я, наверное, соглашусь. Только при одном условии.

– При каком? – он улыбнулся.

– Я позволю вам меня изучать как этакое неведомое существо, но вы, как только я устроюсь наладите мне стеклодувное производство. Я тоже весьма любопытен и очень хочу посмотреть, как именно делаются бокалы и витражи.

– Хорошо, – он пожал плечами. – Полагаю, что вопрос о моем жаловании мне лучше решить с бароном Корфом.

– Да, лучше с ним, – вот ведь улетевший-то он улетевший, а о хлебе насущном не забывает. Не зря юриспруденцию изучал. Хотя, я сейчас не мог не потирать руки от злорадства от того, что мне вот таким простым способом удалось лишить Фридриха одного из ученых. Фридрих вообще стал моим камнем преткновения с этим миром. И, если для юного герцога, этот коронованный олень был кумиром, то вот во мне он вызывал совершенно противоположные чувства. Боюсь, как бы это не перешло в манию, потому что в этом случае я не успокоюсь, пока не сотру Пруссию с лица земли.

Д, Аламбер встал, коротко поклонился и вышел из комнаты, наверное, пошел с Корфом договариваться. Я же пару минут смотрел на дверь, хлопая глазами и размышляя на тему, а вот это что сейчас вообще было?

Совсем юный музыкант играл на клавесине, прикрыв глаза и откинув голову. В темном зале лишь он сам и его инструмент были освещены светом свечей, стоявших в высоких канделябрах вокруг исполнителя. Наверное, он действительно очень хорошо играл, во всяком случае, слушали его гораздо более внимательно, чем одного короля на примерно таком же музыкальном вечере, который мне «посчастливилось» посетить в Берлине. Шепот раздавался редко, настолько люди были увлечены игрой. Мне же звучание клавесина было чуждо, наверное, поэтому я не мог как все просто наслаждаться концертом.

– Я нахожу Гольдберга удивительно талантливым и виртуозным, ваше высочество. Знаете, я даже взял его в свой штат на жалование. Но, когда граф Брюль обратился ко мне с просьбой организовать это выступление, я с радостью согласился, – ко мне наклонился сидящий рядом Кайзерлинг, посланник Елизаветы ко двору Августа III. – А ведь только его игра спасает меня от бессонницы, которой я мучусь вот уже несколько лет, – и он выпрямился, продолжая наблюдать за юным гением, кивая головой в знак одобрения. Лично я бы назвал этот комплимент сомнительным, если честно. Когда тебе говорят, что от твоей игры, даже мучась бессонницей, засыпаешь… Ну, не знаю. Как-то это неважно звучит. Слишком скучно что ли.

Я немного поерзал на неудобном стуле, чтобы размять порядком затекшие мышцы, и украдкой огляделся вокруг. Хоть зал пребывал большей частью в полумраке, и я с трудом видел сидящих рядом со мной людей, не говоря уже о тех, кто расположился на большем отдалении, комната производила довольно странное впечатление. Броская роскошь, в которой не было ни капли строгой элегантности, наполняла все свободное пространство, и это было бы терпимо, все-таки такова была нынешняя мода, вот только здесь всего было слишком: слишком много картин на стенах, слишком роскошные рамы, слишком много лепнины, и просто чудовищно много золота. Все было покрыто золотом, все было массивное и должно было издалека показывать гостям, что хозяин этого дома очень богат. Думаю, что и этот домашний концерт был своего рода выставленной на показ безделушкой, призванной продемонстрировать лишний раз благосостояние хозяев, которые вполне могли себе позволить «одолжить» музыканта у российского посла. Как бы то ни было, но этот дом был куда роскошнее дворца короля в Берлине, хотя принадлежал он вовсе не королю, а графу Генриху фон Брюлю, любимому генералу и первому министру короля Польши Августа.

Мы оказались на этом концерте, потому что, приехав в Дрезден и встретившись с Кайзерлингом, узнали, что опять возникла какая-то проблема с подорожными, которые нам надо было сейчас расширить на двух лиц, так ловко присоединившихся к нам по дороге.

– Почему они медлят? – я посмотрел в окно, где светило солнышко и деревья стояли прямо, не сгибаясь от порывов ветра, который мне уже начал действовать на нервы. – Неужели сложно вписать в бумаги два имени? Тем более, что ни Криббе, не Д, Аламбер не являются каким-то преступниками, которых обязательно нужно задержать и не выпускать вообще никуда.

– Ваше высочество, я не могу этого знать, – пожал плечами посол. – Я могу только догадываться.

– И что говорят ваши догадки? – я побарабанил пальцами по столу, нетерпеливо поглядывая на него. Хорошо, что я избавился от свои так называемых воспитателей. Даже Бастиан, единственный из оставшихся со мной людей, который знал герцога чуть дольше, чем две недели, которые проходили в пути, отметил, что я стал гораздо резче, вспыльчивее, а самое главное, более уверенным в себе. Потому что сам герцог, похоже, не мог слова из себя выдавить, особенно, когда к нему обращались напрямую. Правда, перемены егерь списал на то, что я много времени провожу в обществе Криббе, поэтому так изменился. Остальные, если и заметили что, то списали на трудности пути. Кайзерлинг же меня вообще не знал, видел впервые, как и я его, поэтому на мои закидоны внимания старался не обращать.

– Мои догадки, как вы изволили выразиться, ваше высочество, говорят мне, что задержка может быть связана с болезнью Фредерика I Гессенского, но, чтобы точно все выяснить, я предлагаю сегодня посетить музыкальный вечер у Генриха фон Брюля, на который я приглашен, а приглашение для вас и барона Корфа я немедленно получу.