– Это невозможно, – наконец, медленно протянул я.

– Я все прекрасно понимаю, но вы все еще являетесь герцогом и сумеете приказать жителям Гольштейна оказывать мне всяческую поддержку.

– Я еще раз повторяю, это невозможно, – я плеснул бренди на тряпицу и прижал к ране. На этот раз не застонать не удалось, и когда я поднял взгляд, то увидел, как Давид наблюдает за мной, кусая губы. – Тот доктор, о котором я говорил, увы скончался. Поэтому, если только вы настолько заинтересованы в его методах, то я, как самый важный пациент могу, наверное, кое-что вспомнить. Соответственно, вам придется, господин Флемм, стать моим личным врачом.

– Ох, неужели я проделал такой пункт зря? – Флемм без моего разрешения сел и закрыл лицо руками. – Но, как же так?

– Думайте скорее, господин Флемм, – снова плеснув на тряпицу виски, я протер порезы. На этот раз было не настолько больно, как в первый, поэтому, я бросил тряпицу на подоконник, и посмотрел на Флемма, практически не мигая. – Ну же, господин Флемм, решайтесь.

– А почему вы хотите, ваше высочество, чтобы именно я стал вашим придворным врачом? – наконец, спросил он.

– Потому что вы пока единственный, кто не предложил мне сделать кровопускание, а для меня это многое значит. Как, например, для господина, эм, Брюннера, многое значило, очищать лезвия в бутылке с бренди.

– Зачем он это делал? – спросил Флемм, внимательно наблюдая, за каждым моим движением.

– Вот кто бы знал? – я развел руками. – Это и предстоит вам определить, когда приступите к своей службе. Одно могу сказать, у него очень редко развивалось заражение крови у больных. Так как, вы согласны?

– Я согласен, – обреченно кивнул Флемм.

– Отлично, – я улыбнулся. – А теперь, скажите мне, что вы знаете о вариоляции?

– Я-то знаю про вариоляцию, – Флемм смотрел на меня исподлобья и никуда не собирался уходить, пока не выяснит некоторые детали, которые, как ему казалось, я не мог узнать, если не интересовался специально. – Но откуда о ней знаете вы, ваше высочество? – странно, стоит людям побыть в моем обществе каких-то пару часов, и они начинают говорить прямо, во всяком случае, очень стараются. И если мою манеру речи всегда можно было списать на общую недоученность, а никто не поспорит, что герцогом почти не занимались, а также на плохое знание языка, то как все остальные попытаются выкрутиться, я бы посмотрел. Хотя велик шанс, что они скажут хором, что делают это нарочно, ну, чтобы герцог себя не слишком одиноко в своем невежестве чувствовал.

– Мне на днях в руки попала весьма любопытная книга: «Записки о Востоке», некоей Мэри Уортли Монтегю, хотя это весьма странно, что кто-то решился опубликовать труд, написанный женщиной, – я задумчиво посмотрел на Грушу, которая в этот момент решила поточить когти о дверной косяк, из весьма ценной породы дерева. – Как так получилось, что эти записки решились опубликовать?

– Откуда мне знать об этом, ваше высочество? – похоже, Флемм уже пожалел о том, что со мной связался. – Могу лишь предположить, что лорд Монтегю каким-то образом сумел повлиять на издателя, и тот вынужден был издать эти записки.

– В общем, это на самом деле это неважно, каким образом они оказались опубликованы, – я махнул рукой. – Важным является то, что из книги я узнал о том, что Порта широко использует этот метод защиты от оспы, особенно среди маленьких девочек, которых готовят для гаремов влиятельных людей. Чтобы они не были обезображены, если вдруг заболеют. Как будто у них есть шанс выжить, – я скептически хмыкнул.

– Шанс выжить даже во время заболевания оспой есть всегда, – Флемм обернулся, чтобы проследить за моим взглядом, и теперь уже мы вместе принялись наблюдать за кошкой, продолжающей со скрипом затачивать когти об дверной косяк. Есть в таких моментах нечто залипательное, во всяком случае, мы продолжили говорить, наблюдая при этом за Грушей, и даже не думали отвлекаться от столь интересного зрелища. – Но вариоляция слишком неоднозначная процедура, и от нее тоже вполне можно умереть, а то и спровоцировать самую настоящую эпидемию. Даже Ар-Рази и Ибн Сина считали, что шанс выжить больше, если гнойный субстрат из оспины заболевшего взять у того заболевшего, кто легко болеет во время проведения вариоляции.

– Господин Флемм, я в этом, если честно, мало что понимаю, я и записки-то эти читал, потому что там серали весьма… эм… в общем, весьма они описаны, – я покрутил в воздухе кистью, словно это объясняло, насколько проникновенно описаны гаремы. Поняв, что мне элементарно не хватает слов, вернулся к интересующей меня теме. – Но леди Монтегю упоминала в своих записях, что ее муж обратился по ее просьбе к османским врачам, и те провели процедуру с ее сыном. Также в книге говорится о том, что мальчик прекрасно ее перенес, а все те ужасы, что вы только что в красках описали, могут произойти из-за некомпетенции лекарей, проводящих саму процедуру.

– И все же я считаю, что это слишком опасно пересаживать заразу с больного человека на здорового..

– А почему именно с больного человека? – я наклонил голову, глядя на него с любопытством. – Почему не с коровы, например? Я помню, как один из гвардейцев моего отца как-то рассказывал о весьма веселой доярке, которая сетовала на то, что у коровы на вымени появились оспины, и ей очень сложно ее доить. Но во время очередной эпидемии, в той деревушке, в которой коров поразила болезнь прежде, чем людей, почти никто не умер. И даже обезображенных было мало, – нечто подобное я слышал еще в школе, когда нам про Пастера рассказывали. Хотя не он придумал прививать людей коровьей оспой, рассказывали эти истории почему-то исключительно на уроках, посвященных этому ученому.

– Я не… я никогда не слышал ни о чем подобном, – покачал головой Флемм. – Но я не могу исключать, что подобные случаи вполне могли быть. Это все нужно тщательно проверить. Может быть, даже в деревню съездить да с крестьянками пообщаться, чтобы выяснить все про эту коровью оспу.

– Так съездите, выясните и проверьте. А после незамедлительно приступайте к работе, – я решительно направился к Груше, которая, похоже, поставила перед собой цель перепилить косяк и оставить меня с открытой дверью. – Я спрошу у тетушки каких-нибудь висельников для опытов, вам же нужно на ком-то испытания проводить, да и о вашем вознаграждении переговорить не помешало бы.

– Меня вполне устроит среднее жалованье, которое получают придворные врачи, – быстро ответил на второй вопрос Флемм. – Я не претендую на отдельные вознаграждения, во всяком случае пока не сделал ничего выдающегося.

– Хоро-шо. Это весьма похвально, господин Флемм. Думаю, ее величество оценит вашу скромность, – я с трудом оторвал кошку от дерева, потому что Груша начала сопротивляться, вцепившись в косяк мертвой хваткой, и я даже боялся слишком сильно тянуть ее, чтобы не повредить лапки. Пришлось по одной отрывать, освобождая увязшие в дереве когти. – Иди погуляй, похоже, что ты засиделась в четырех стенах, – и я выкинул кошку за дверь, закрыв ее за собой, после чего повернулся к Давиду. – Так что вы скажите, будете проводить бесчеловечные эксперименты на заключенных, приговоренных к казни? Тем более, что я просто уверен – им ничего страшного не угрожает, ведь доярки постоянно имеют дело с коровьей оспой и я не слышал, чтобы хоть одна из них умерла от этого.

– Ну-у-у, – протянул Флемм. – Мы просто этого не знаем, ваше высочество. Никто не проводил ранее таких исследований.

– Так гордитесь, вы будете первым, – я сел за стол, глядя на него в упор.

– Если подходить к делу с этой стороны…

– Да с какой хотите стороны, с той и подходите, хоть доярок в ближайшей деревне… обследуйте, мне все равно, – откинувшись на высокую спинку стула, и, скрестив руки на груди, я продолжал разглядывать собеседника. – Для меня главное, чтобы вы получили результат, и он оказался бы весьма успешным. Ну и… если все получится, то этот способ вариоляции назовут вашим именем, потому что я буду первым, на ком вы испытаете этот метод, когда убедитесь в его эффективности, естественно.