– Хули ты разлёгся?! – между тем заорал на него Маркус. – Поднимай жопу, будешь отмывать тачку теперь! Кирдык тебе, если хоть след останется!

– Отвали, Хейккиннен! – выпалил Алекс, сразу слыша, что страха в голосе больше, чем вызова. – Просто забудь о моем существовании!

Он так и не встал, только отполз подальше от ботинок, которыми наверняка можно было проломить череп с одного удара. Маркус скривился и сплюнул себе под ноги.

– Собака трусливая, – припечатал он с отвращением. – Только и умеешь, что гадить исподтишка, паскуда! Это всё, что ты можешь – написать на моей машине пару грязных словечек? Гомофоб сраный!

Вообще-то слово было одно, но зато какое – огромные буквами прямо на капоте: «пидор». Это даже враньём не было – чего Маркус так взъелся?

Маркус открыто встречался с парнями. По идее, это должно было вызывать уважение и помогать другим «угнетённым слоям общества», но на деле всё обстояло не так. Маркус и ему подобные унижали таких слабых, как Алекс, и наводили страх на тех, кто не вышел ростом и мускулами. От того, что он при этом стал частью ЛГБТ-сообщества, становилось только горше. Легко быть смелым и дерзким, когда нет никого, кто бы рискнул тебе что-то предъявить.

– Сдалась мне твоя сраная тачка! – фыркнул Алекс. – Это не я!

– Не пизди! – не собирался отставать Маркус и сделал к нему шаг. – Я знаю, что в школе есть только одна такая мстительная мелкая сволочь, и это ты!

Он вдруг как-то разом будто сник и сдулся, рухнул рядом на пожухлую траву и вытащил сигареты из своей широкой кожанки с отцовского плеча. Алекс покосился на него, не зная, закончилась ли их стычка уже или нет.

С Маркусом всегда было непонятно, когда он был готов ударить, а когда ему становилось вот так, как сейчас – плевать на все.

– Скоро выпуск, и ты меня больше не увидишь! – объявил Алекс. – Так что начни уже искать другого кандидата для своего дерьма!

– Какое счастье! – Маркус покосился на него с каким-то брезгливым сочувствием, но тут же отвернулся, сунул сигарету между губами и ловким движением щёлкнул зажигалкой.

Взгляд невольно зацепился за этот жест – уверенный и твердый, слишком уж взрослый. Маркус в целом двигался и выглядел старше своих лет, что тоже вызывало легкий укол – то ли зависти, то ли тщательно скрываемого восхищения. Алексу тоже хотелось так жить: выглядеть угрожающе, а не смазливо, внушать чувство страха, а не желание оторваться на слабом неудачнике.

Вырвал Алекса из его унылых мыслей тяжелый вздох. Маркус снова смотрел на него – мрачно и будто бы печально.

– Меня батя убьёт, – сообщил он и тут же усмехнулся. – Но тебе похуй, конечно. Тебя вообще ничего, кроме собственной жопы, не беспокоит.

– Ясное дело, – Алекс пожал плечами, – мне совершенно похуй, что тебя убьёт батя. Я ему еще и бутылку поставлю, если действительно убьёт. Или проблема в том, что грозный Маркус Хейккиннен боится, что папочка узнает о его грязных предпочтениях?

Алекс понимал, что нарывается, что лезет туда, где было особенно опасно, но не мог отказать себе в этом. Ориентация Маркуса стала единственным «козырем» в борьбе с ним. И то, козырь этот был слабенький.

А бороться с Маркусом ему было жизненно необходимо. Если бы Алексу задали прямой вопрос – зачем – он бы долго пытался уйти от ответа, обзывая Маркуса хулиганом и быдлом, который просто не заслуживает нормального отношения людей воспитанных и интеллигентных.

Тупой, грубый, привыкший решать споры кулаками… Сильный, смелый, способный постоять за себя.

На самом деле, отвечая на вопрос, зачем ему нужна эта борьба, Алекс понимал, что всё дело в том, что ничего другого с Маркусом для него было просто невозможно. И поэтому оставалось либо игнорировать Хейккиннена, либо вот так нарываться на неприятности, поскольку, кроме неприятностей, у них не находилось ничего общего, что было особенно обидно.

– И почему ты такой склочный? – наконец отозвался Маркус. – Ты вот постоянно ноешь родителям и учителям, что тебя бьют, но я не встречал кого-то более мерзопакостного, – он пожал плечами, снова поднес сигарету к губам, чтобы глубоко затянуться.

Алекс тут же снова, как наяву, увидел, как эти самые губы целуют чужие – мягко и осторожно, не так, как должны вести себя губы кого-то, кто выглядит, как Маркус Хейккинен: в кожаной отцовской куртке, армейских берцах и сигаретой в руке.

– Тебя забыл спросить, – огрызнулся Алекс, выныривая из своих размышлений. – Можешь не утруждаться, я в курсе, что не устраиваю тебя самим фактом своего существования. Ты меня, кстати, тоже.

Он поднялся с земли и безуспешно попытался стряхнуть себя налипшие грязь и листья.

– И, похоже, школа слишком маленькая, чтобы одновременно вмещать в себя и таких, как ты, и меня.

– Напиши об этом песню, – хмыкнул Маркус, щелчком отправляя окурок в его сторону.

Это был не жест агрессии, но презрения. Маркус ненавидел его так же сильно, как сам Алекс ненавидел Маркуса.

Он тоже поднялся и, не дожидаясь ответной реплики, легко перемахнул через забор. Тот самый, что Алекс в попытке бегства преодолеть не смог.

—

Paremmuus – Превосходство (фин.)

– Напомни ещё раз, почему я должен это делать здесь? Есть же студии!

– Алекс, твоё гениальное творчество началось в этих стенах и поэтому для промо будет круто отснять тебя в тех же локациях, что и для первого альбома. Это будет достоверно и круто.

– Напоминаю: я ненавидел эти стены каждый грёбаный день пребывания в них.

– Поэтому и назвал альбом «Ненависть», я знаю. А новый альбом называется «Страх».

– Речь идёт о том, что теперь бояться надо меня.

– Так покажи это!

Матти весело хлопнул Алекса по плечу. Они стояли в его бывшем школьном дворе. Сейчас здесь никого не было – выходной день для съёмок промо выбирался не случайно, иначе бешеные фанаты «Paremmuus» снесли бы любые выставленные преграды в надежде прикоснуться к кумиру. Алекс кутался в куртку – погода была не солнечная, постоянно норовил пойти то ли снег, то ли дождь.

Им предстояла фотосъемка в коридорах, классах и во дворе. Пока операторы искали подходящие локации, он курил, мрачно наблюдая ненавистное ему жёлтое здание.

Здесь ничего не изменилось: те же три этажа, широкое крыльцо и виднеющийся за школой маленький стадион. Алекс ненавидел здесь каждый сантиметр.

– Нашли! – радостно объявил прибежавший Йонне – бойкий и деятельный первый помощник Матти, который был счастлив проявить себя в деле. – Смотрите, парни, тут целая стена любви к Алексу! Её точно нужно задействовать!

Они обошли здание школы. На задней стене писались послания все годы, что Алекс помнил – признания в любви, оскорбления, угрозы. Он и сам частенько прикладывал руку к народному творчеству. Надписи регулярно замазывались или смывались дождём, но новые появлялись незамедлительно. Алекс подошёл ближе и окинул взглядом уже забытую им живую «социальную сеть»:

– Ни хрена себе, – он не удержался; это действительно впечатляло.

– «Алекс, я люблю тебя». «Пусть эти берцы сломают мой позвоночник, мою душу им не сломить». «Из глубины ада на тебя смотрят мои счастливые глаза». «Мой смысл жизни – твое падение»… – прочитал вслух Матти некоторые цитаты.

Большая часть стены была заполнена признаниями в любви Алексу, его изображениями, сердцами и строчками из песен, были приклеены вырезанные из пластика цветы, кое-где почему-то стояли обгоревшие, как после ритуала, свечи. Кое-что в школе всё-таки изменилось.

– То, что надо! – объявил Матти. – Кстати, ты ведь можешь тоже что-то написать здесь!

– И выложим в сеть как превью фотосессии – сфоткаем тебя на телефон, – Йонне уже тоже фонтанировал идеями. – Давай-давай!

Они отсняли несколько кадров у стены, потом – лежащего на сырой земле стадиона Алекса; Алекса, открывающего с ноги дверь в школу; Алекса, вешающегося на баскетбольном кольце; Алекса, съезжающего по перилам….