Алекс Лааксо, забитый парень из пригорода Хельсинки, стал молодежной рок-звездой. Суперзвездой, если быть точным. Никто из их класса и близко не стоял рядом с его успехами.

– Я-то? – Маркус не потрудился даже прожевать как следует. – Целыми днями дрочу на твои плакаты. Очевидно же.

Сделав пару внушительных глотков пива, он снова оскалил зубы. Это можно было даже принять за нормальную улыбку, если бы Алекс не знал, что Хейккиннен не умеет нормально улыбаться. Только насмехаться, высмеивать и глумиться.

– Я механик, – без тени стеснения всё-таки выдал Маркус. – Как и предполагалось.

Алекс тут же вспомнил – Хейккиннен-старший держал автомастерскую, а Маркус частенько заявлялся на уроки в одежде, перепачканной машинным маслом, мазутом или ещё чёрт знает чем.

То, что Маркус продолжит семейное дело, и правда было ожидаемо. Алекс не понимал, нравится ему это или нет.

– И как? – он спросил и тут же пожалел об этом.

Какая вообще разница, нравится Хейккиннену его работа и судьба или нет? А с другой стороны, какая вероятность, что будет еще шанс спросить это?

Алекс не помнил, когда последний раз был в таких вот «народных общепитах», да и вообще на улице без охраны.

– Тебе-то чё? – Маркус прищурился, даже опустил руку с кебабом, будто хотел укусить, но забыл. – Есть что ли дело до нас, простых смертных? – он качнул головой, отвечая на свой собственный вопрос.

Всего пару секунд в его глазах можно было различить новую эмоцию, которую Алексу будто бы не доводилось у него раньше видеть – не злость, не обида. Хейккиннен будто… сожалел?

– Уёбывай, – пресекая его сомнения, резко припечатал Маркус, правда последующие слова чуть смягчили грубость: – Пробка рассосалась. Тебя фанаты ждут.

У Алекса снова зазвонил телефон.

– За мной уже едут, – на автомате отозвался он, всё ещё наблюдая за Маркусом и пытаясь понять, что стоит за этими словами. – У меня сегодня в телешоу съёмка, – он зачем-то пустился в объяснения, – новый альбом, это как бы промо.

Алекс осёкся, понимая, что Маркуса его грандиозные планы явно не интересовали. Телефон разрывался – Матти и команда были на подходе.

– Знаешь, – Алекс и сам не знал, зачем говорит это, – может, после съёмок мы могли бы…

Он мотнул головой. Это звучало полным бредом. Единственное, что имело смысл в сложившейся ситуации – надменно усмехнуться и отправиться прочь из этого занюханного кебаба в свою шикарную, полную успеха жизнь, оставляя Хейккиннена среди этих стен и запахов.

Тот продолжал молча жевать, смотря прямо перед собой, и прихлёбывать халявное пиво. Алекс какое-то время иррационально надеялся, что он скажет что-то крепкое на прощание, чтобы подколоть, как-то отзовётся на его глупое предложение, но Маркус делал вид, будто уже и не замечает чужого присутствия. Это злило Алекса всё больше. Как и в школе, так и сейчас, когда он много добился и заслуживал уважения, Маркус не ставил его ни во что.

– Знаешь, – зачем-то продолжил он, чувствуя, что гнев и обида уже затапливают его и не дают разумно мыслить, – одно время я думал, что должен тебе процент с продаж альбомов, ведь, благодаря тебе родилось столько хитов, – Алекс дернул губой. – Но сейчас думаю, что дешманского кебаба и кислого пива будет достаточно. Назову так новую песню.

– Да пошёл ты! – дёрнулся вдруг Маркус, едва не опрокидывая свой бокал.

Он резко сунул руку в карман своих потёртых, явно не первой свежести джинсов, вытащил мятые купюры и сунул их в руку растерявшемуся от неожиданности этого жеста Алексу.

– Засунь себе в жопу свои подачки, суперзвезда, – процедил Маркус. – И держись от меня подальше.

Он вскочил со своего места так резво и поспешно вылетел за дверь, что больше всего это напоминало настоящее бегство.

– Ого, – выдохнул Алекс.

Это было так непохоже на привычного ему Хейккиннена, который обычно заставлял сбегать от себя и своих нападок самого Алекса. Выходило всё же, что чужой успех задевает даже таких самоуверенных типов, как Маркус. Алекс мрачно усмехнулся. Стоило излить в текстах и мелодиях все свои обиды, чтобы спустя пять лет после окончания школы добиться такого эффекта.

Он допил свое пиво, чувствуя при этом почему-то всё равно не сладость победы, но горечь поражения. На самом деле Алекс хотел вовсе не этого, а чего хотел, толком не знал сам. Наверное, уважения.

– Какого хрена ты не берёшь трубку?! – Матти ворвался в зал, грозно сверкая глазами.

Его модные белые кроссовки уже слегка заляпались снегом, волосы растрепались, а очки мгновенно запотели, дезориентируя его в пространстве. Алекс мстительно порадовался этому – сегодня менеджер бесил его с самого утра.

– Какого хрена, Алекс, я спрашиваю?!

– Здесь был Маркус Хейккиннен, – сообщил ему Алекс, разглаживая мятые купюры, – прикинь.

– Что?! Тот самый Маркус Хейккиннен из твоей школы?! – Матти крутанулся на месте, будто рассчитывал, что Маркус ещё находится здесь.

– Ага, – Алекс задумчиво почесал голову.

– И? Сколько вы не виделись, три года, пять? Он изменился?

– И да, и нет.

– Вижу, ты был рад встрече, – хмыкнул Матти, – расскажи об этом в эфире – всем понравится.

Алекс задумчиво сунул деньги в карман. В словах Матти был толк. Алекс спрыгнул с высокого стула и улыбнулся:

– И правда, так я и сделаю – люди очень любят мои истории!

***

– По дороге в студию я случайно столкнулся с одним из тех ребят, кто терроризировал меня в школе.

Алекс растёкся по ярко-жёлтому дивану студии. На фоне красочных позитивных цветов вечернего шоу его тонкая фигурка в чёрной майке, чёрном же пиджаке и чёрных узких джинсах смотрелась особенно трагично. Единственным светлым пятном в его облике оставались белобрысые волосы, всклоченные при помощи стилиста для эффекта «встал с кровати и пришел сюда». Под светлыми глазами залегли мастерски наложенные подтёки тёмной подводки: Алекс, бывшая жертва школьного буллинга, а ныне – суперзвезда – выглядел дерзко и трогательно одновременно.

– О боже мой, Алекс! И что же вы сказали друг другу?! Он попытался извиниться?! – ведущая аж подпрыгнула от восторга – какая намечалась удачная история в программе.

– Нет, – Алекс обернулся на неё, равнодушно пожав плечами.

– Но как так?! Это же ужасно!

– Как я пою в одной песне: «Теперь, если тебе есть, что мне сказать – используй менеджера», – хмыкнул Алекс.

– Ты не простишь обидчика, даже если он подойдет к тебе сам? Душевные раны до сих пор кровоточат…

– Душевные раны стали шрамами, – перебил её Алекс, отрезая дальнейшие причитания.

– Сегодня нас смотрят миллионы зрителей, как думаешь, твои обидчики в их числе?

– Не знаю, – Алекс снова пожал плечами, – но, если ты сейчас смотришь, – он поймал взглядом камеру, подождал, пока она приблизит его лицо, – напиши мне – выпьем, вспомним былые деньки.

Он подмигнул в камеру и отвернулся.

Это было шуткой, дерзким выпадом в духе кумира молодёжи Алекса Лааксо – чего-то подобного от него всегда ждали. Но так же это было маленьким шажком навстречу своей застарелой боли, от которой он бегал все время и которая мгновенно обнажила себя, стоило ему увидеть Маркуса. Кажется, Алекс действительно хотел всё вспомнить, чтобы наконец отпустить.

***

Алекс уже задыхался, но продолжал бежать: через спортивную площадку к забору, перескочив который, можно было юркнуть в лесок, а там – и оторваться от преследования.

Однако ловкости чуть не хватило: нога соскользнула, он чуть съехал по решётке и тут же почувствовал, как в куртку вцепились, – его дернули вниз. Алекс сорвался и рухнул в траву, под ноги своему обидчику.

Он ненавидел эти ботинки – они почему-то пугали его больше всего, хотя Маркус никогда не пинал его, да и вообще почти не бил, особенно лежачего. Но взгляд на эти массивные армейские берцы заставлял Алекса странным образом трепетать; появлялось неясное тревожное чувство, от которого даже немного подташнивало. Вообще рядом с Маркусом он всегда чувствовал себя так – уязвимо и тягостно, стыдливо от этого трепета в коленках.