На самом деле, будучи в школе, Алекс просто-напросто не мог рассчитывать на место рядом с Хейккинненом. Зависть и злость к чужим романтичным историям сжигали его изнутри, раз за разом заставляя выливать все свои чувства в текстах и мелодиях.

– Ага, ты выбрал цели покрупнее, кому себя предложить. И со сколькими продюсерами пришлось переспать, чтобы стать суперзвездой? – криво усмехнулся Маркус, но улыбка его была совсем не веселой.

Он сплюнул себе под ноги, будто ему было неприятно ощущать послевкусие собственных слов.

– Что тогда, что сейчас тебе нужна именно слава, – заключил Маркус совсем уж разочарованно. – И ты еще спрашиваешь, почему меня блевать от тебя тянет? – он покачал головой. – Я ухожу. Не ходи за мной и не появляйся здесь больше. Больше я тебе ничего не скажу.

Посильнее натянув ворот свитера, Маркус поспешил вдоль по улице. Его тяжёлые грязные ботинки опускались прямо в лужи. Алекс отражался в каждой из них.

Он всё стоял и стоял, оглушенный этим обвинением. Такое он услышал о себе впервые. Его путь к успеху был прозрачный, да – быстрый, но всем видимый: от маленьких клубов до больших, от разогревов на фестивалях до хэдлайнера. Никто не смог его упрекнуть в каком-то нечестном ходе, в отсутствии таланта, в связях или купленных рейтингах. Это была его честная победа, его гордость. Так сложилось, что тысячи людей полюбили его творчество, и никакой продюсер здесь был ни при чём. Маркус же снова одной фразой втоптал в грязь всё то единственное, что делало жизнь Алекса счастливой. Из глаз брызнули злые слёзы, Алекс и сам не понял, как так вышло, но в следующий момент он уже колотил Маркуса, пытаясь попасть по лицу, пнуть, повалить на землю.

– Ты не смеешь так оскорблять меня! – рычал он, совершенно потеряв контроль. – Ты, который в жизни своей ни разу не стоял перед публикой, не написал ни одной строчки, ни ноты! Не смеешь поливать грязью меня и мою группу!

Маркус какое-то время пытался просто закрыться от него, видимо, не решаясь бить «звезду», но когда Алекс заехал ему открытой ладонью по губам, не выдержал и ткнул его кулаком в ухо, так что в голове тут же зазвенело.

– Как же ты заебал! – рыкнул Хейккеннен, дёргая его за ворот куртки, а другой выкручивая руку, что Алекс занес для очередного удара.

Стало больно и стыдно – Маркус всегда мог обезвредить его, почти не напрягаясь.

– Ненавижу тебя! Самовлюбленная скотина! – продолжал шипеть он, но взгляд его уперся Алексу в губы.

«Не может быть, – пронеслось у Алекса в голове. – Или да?»

Сил, нервов и времени на раздумья не было. Следом пришло шальное: «хоть попробовать, терять-то все равно нечего».

Алекс нервно облизнул губы, взгляд Маркуса, вроде бы, стал темнее, хотя поручиться за это было нельзя.

Алекс резко выдохнул и качнулся вперед, попутно отмечая, что Хейккиннен использует парфюм, что было неожиданно. В следующую секунду он толкнулся губами в губы Маркуса, быстро поцеловал и так же быстро отодвинулся; замер, отчаянно хлопая ресницами.

Лицо Маркуса пару секунд не менялось, словно он не мог осознать, что именно сейчас произошло – он всё так же хмурился и напряжённо всматривался в Алекса. Но вот брови взметнулись вверх, он моргнул и даже чуть приоткрыл рот – кажется, еще никогда Алекс не видел у него такого вот беспомощного выражения лица.

– Зачем ты это сделал? – с очевидным трудом выдохнул Маркус.

Он тут же отпрянул он Алекса, нервным жестом выудил из кармана сигареты.

– Я сделал это, – срывающимся от подступающей истерики голосом проговорил Алекс, – чтобы ты знал: я не продался никому ради успеха и ни с кем не спал! И не целовался даже! Только с теми, с кем сам того хотел!

Маркус смог прикурить только с раза с пятого – огонек зажигался и всё время гас, сдуваемый ветром.

– И сейчас – тоже? – неопределенно спросил он после пары быстрых жадных затяжек.

Вопрос был задан в привычной грубой манере, но было в нём и что-то еще такое, что Алекс не смог бы сходу определить. Похожее на смущение и надежду.

– Да, – быстро ответил Алекс, чтобы не дать себе время для страха и сомнений.

Он так делал, когда выходил на сцену: будто нырял в ледяную воду – не раздумывая и не сомневаясь.

Маркус недоверчиво хмыкнул, отвел взгляд. Докуривал он молча, смотря куда угодно, только не на Алекса.

– Идём, – вдруг скомандовал он, отбросив окурок, и рванул по улице в том же направлении, куда до этого планировал сбежать один.

Алекс сидел под деревом, хмуро перебирая гитарные струны. Рядом валялся блокнот, исписанный его неровным почерком. Новая песня никак не складывалась, и он снова прогуливал дополнительные занятия по химии, потому что хотел закончить мелодию. Стояла поздняя осень, и время для сидения на земле было не самое лучшее. Алекс мёрз, крутился на не спасающем от холода пакете, который расстелил себе, но упорно подбирал ноты для продолжения мотива. Эта песня была о невидимости. Именно таким – невидимкой – Алекс ощущал себя в последнюю неделю. Маркус Хейккиннен, судя по всему, увлекся какой-то другой жертвой или ему надоело пугать Алекса; факт был на лицо – они не пересекались. Ни Маркус, ни другие парни из его крутой компании больше не трогали Алекса, будто нарочно не замечали его.

Алекса это иррационально бесило. Он неожиданно осознал, что в этой травле были плюсы, хоть и сомнительные – например, в ней присутствовало что-то личное, какое-то индивидуальное к нему отношение, а теперь он превратился для всех в «невидимку», которую даже пнуть никто не хочет. Как и всегда в момент тяжелых переживаний, он написал песню. Стихи пришли быстро – в них он кричал, что существует, что его можно увидеть, стоит только оглянуться, а с нотами как-то не складывалось. Алексу виделась то лирическая баллада, то, наоборот, что-то революционно-громкое.

Расстроенно ударив по струнам, он начал наигрывать то, что написал уже давно и замычал под нос слова. Не успел он добраться до второго куплета, как заметил, а скорее – почувствовал чужое присутствие. Алекс поднял голову и увидел, что шагах в десяти напротив него стоял сам Маркус. Внутри всё похолодело. Алекс вдруг подумал, что Маркус может запросто разбить ему гитару или порвать блокнот.

Однако Маркус, как-то неуклюже переминаясь с ноги на ногу, выдал совсем уж неожиданное:

– Извини, я не хотел помешать.

Он тут же насупился, будто сам был удивлен мягким интонациям в собственном голосе, и заявил уже более привычно:

– Играй давай. Я хочу еще послушать.

– Зачем? – нахмурился Алекс.

Сколько он помнил, никому не было дела до его музыки, кроме учителей – и то, только накануне Рождества или другого праздника, где нужно было принять участие в шоу талантов.

– Ну… – Маркус явно не ждал такого вопроса в лоб.

Он сцепил руки за спиной, потоптался, прочистил горло; смотрелось это так, словно его вызвали отвечать у доски.

– Просто так. Нравится, чё такого? – все-таки выдал он сквозь зубы. – У тебя неплохо получается.

Алекс вытаращил глаза. Такого он точно не ожидал услышать.

– Я… – он не нашёлся, что на это сказать, ещё раз глянул на Маркуса с подозрением.

Тот выжидал.

«Ты никогда не соберёшь стадион, если будешь бояться выступить перед одним человеком», – сказал себе мысленно Алекс и заиграл.

Он спел Маркусу о том, как его всё достало, как он хочет, чтобы его враги сгорели в аду, – так хочет, что готов сгореть там вместе с ними. Пока он пел, Хейккиннен уселся на корточки чуть поодаль и закурил. Было непонятно, о чём он думает, но лицо его приобрело задумчивое выражение, а привычная складка между бровей разгладилась.

– А что ты играл до того, как я пришёл? – спросил он после небольшого молчания.

– Ничего, – Алекс мотнул головой. – Это мои истории, вот и всё.

Предыдущей была песня, полностью посвящённая Хейккиннену – в ней Алекс и ругал его, и восхищался одновременно. Говорить об этом он не собирался.