«Превосходство» – это было не просто броское называние для музыкального коллектива. Это была его религия, его идея-фикс, его мечта. И эти стены видели, как Алекс Лааско достигает своего превосходства над всеми и становится тем, кем всегда хотел стать. Поэтому эта комната не только показывала ему, как было и как стало, но и говорила: ты всё тот же, ты по-прежнему жаждешь превосходства, даже когда получаешь его в избытке.
Алекс достал телефон и сделал пару снимков. Выкладывать их сейчас не стоило – фанаты бы тут же окружили дом, надеясь застать Алекса, но при случае можно порадовать их таким «эксклюзивом».
После семейного обеда, отделаться от которого оказалось просто невозможно, да и бесчеловечно по отношению к родителям, Алекс наконец выбрался на улицу, предварительно натянув пониже шапку и замотавшись в шарф так, что видны оставались только одни глаза.
Он решил не брать такси, а как и в прошлый раз прогуляться пешком до старой мастерской, к тому же погода сегодня была на удивление погожей – ни ветра, ни мороси, только тёмное небо и тяжёлый, наполненный влагой воздух. Было странно, но приятно идти среди таких знакомых улиц – почти всегда пустынных – и ни о чем не думать, просто наслаждаться мрачноватым очарованием осени, напитываясь им, как губка.
Отчего-то он помнил, что Маркус, в отличие от него самого, не любил глубокую осень. Он будто бы становился ещё угрюмее и смурнее, едва последние листья облетали с деревьев. При этом его кожаная потёртая куртка не менялась на более теплую и, казалось, Маркус вообще не знал, что такое шарф и шапка – Алекс никогда не видел, чтобы тот носил их. Вероятно, плохое настроение и нелюбовь к тёплым вещам были как-то связаны: Маркус просто-напросто мерз, а согреть его было некому. Алекс мысленно застонал. Лучше бы он так ничего и не узнал о его чувствах!
В этот же момент он запнулся и застыл, заметив через дорогу самого Хейккиннена. Почему-то Алекс был уверен, что сможет застать его только в мастерской и совсем не ожидал встретить вот так – просто на улице. Заметив его, Маркус тут же перешёл на его сторону улицы и цапнув за плечо, оттащил за угол дома. Алекс не сопротивлялся, он сам искал этой встречи.
– Какого хрена ты здесь делаешь? – зашипел на него Маркус, привычно сдвигая брови.
Он, как и раньше, щеголял без шапки, вот только его горло теперь закрывал свитер с высоким вязанным воротом – наверняка очень тёплый и приятный к телу. Или наоборот, колючий, как сам Хейккиннен. Алекс удержался от странного желания потрогать, чтобы узнать, колется тот или нет.
– Иду по улице! – между тем ответил он с вызовом. – Это, вроде бы, не запретили ещё!
Как только Маркус начал диалог в привычной со школьной скамьи грубой манере, отвечать ему захотелось так же. Весь настрой на какую-то человеческую беседу пропал, оставляя только злость и азарт от их новой стычки. Алексу всегда нравились конфликты с Хейккинненом, хотя он редко выходил из них победителем.
– Надо же! – воскликнул Маркус. – В Хельсинки ведь нет улиц, нужно было именно сюда припереться!
Алексу хотелось ответить, что вообще-то выйти вот так на улицу в Хельсинки он действительно не мог – с вероятностью почти сто процентов его тут же узнали бы, так что об этом не могло идти и речи. Однако оправдываться перед Маркусом он не собирался, хоть и действительно приехал в Эспоо не за прогулками.
– Что тебе еще нужно? – тут же снова стал наседать Хейккененн.
Он выглядел нервным и будто бы даже чуть испуганным, хотя употреблять это слово по отношению к Маркусу казалось смешным.
– Мы тогда не договорили, – деловито объявил Алекс, – потому что ты сперва запер меня в подвале, а потом пришёл Матти.
Он хотел сказать ещё про признание Маркуса, но не решился. Это открытие всё ещё казалось чем-то невозможным. Алекс прекрасно помнил себя в школьные годы – тощий, со светлыми, считай, бесцветными волосами, не блещущий в учебе или спорте, всегда хмурый – он просто не понимал даже, как мог вызвать какое-то чувство у популярного парня, кроме раздражения.
– Я не собираюсь больше выслушивать твое нытье и претензии, – закатил глаза Маркус. – Если моих извинений тебе всё ещё недостаточно, просто катись нахуй и не еби мне голову, – он круто развернулся, явно намереваясь вот так просто оставить его посреди улицы.
– Какие извинения?! – Алекс тут же вырос у него перед лицом. – Не больно-то ты милый для якобы влюбленного по уши!
Он выпалил это зло и, не думая, сразу понял, что предательски краснеет – то ли от смущения, то ли от возмущения.
– А ты, как и всегда, сама скромность, – фыркнул Маркус и покрутил у виска. – Ты больной, если думаешь, что от подростковой дебильной влюблённости что-то осталось, – он снова двинулся дальше, обойдя Алекса и толкнув его плечом.
Алекс закусил губу. Он и сам не понимал, как так вышло, что на глаза мгновенно навернулись слёзы. Он давно не был тем мелким пацаном, которого расстраивала любая мелочь – несмотря на свой короткий путь на вершины чартов, шоу-бизнес научил его жёсткости, циничности и, что самое главное, умению всегда держать лицо. Он мог обмануть в своих эмоциях любого ушлого журналиста, рекламного агента, многотысячную публику, но, похоже, не Маркуса Хейккиннена. Алекс сглотнул и истерично окликнул его:
– Почему? – он зажмурился, понимая, что это последнее, что стоило спрашивать после того, как тебя отшили. – Почему не осталось?
Маркус всё-таки остановился и обернулся, чтобы посмотреть на него. На его лице, помимо извечной угрюмости, появилась новая эмоция – недоверие, смешанное с чем-то ещё, чего Алекс не мог распознать сходу.
– Потому что, повзрослев, я понял, что в тебе нет совсем ничего хорошего, – безжалостно сообщил Маркус и пожал плечами. – Ты всегда был злым капризным ребенком, ты остался им сейчас. Я явно любил кого-то другого.
Хотелось, чтобы он пояснил, что это значит, но Хейккиннен лишь окинул его грустным взглядом и снова отвернулся.
– Ты не можешь так говорить! – Алекс упрямо продолжал этот неловкий и очевидно болезненный для них обоих разговор. – Ты меня не знал толком ни тогда, ни сейчас!
Было до слёз обидно слышать, как Маркус вот так запросто говорит ему все эти слова. Они били больнее, чем те ругательства и угрозы, которые доставались ему от Хейккиннена в школе.
– А ты меня знал?! – разозлился Маркус, возвращаясь к нему и впиваясь в лицо сердитым взглядом. – Для тебя я только лишь собирательный образ обидчика, которого ты проклинаешь во всех своих дерьмовых песнях. Ну, напишешь ещё одну, переживу, хули!
– А что я должен был писать по-твоему?! – вскинулся в ответ Алекс. – Наверняка за всеми издевательствами стоит скрытое чувство?! Ты перетрахал всех доступных парней в городе! Вот всё, что я знал о тебе и твоей любви!
– С чего ты это взял? – Маркус недоуменно хмыкнул. – Свечку держал, что ли?
Свечку Алекс не держал, но регулярно видел Маркуса с кем-то новеньким: каким-нибудь очередным хилым неудачником с блеклой внешностью. Сомневаться, что все они привлекли Маркуса только сексом не приходилось – даже такому тупице, каким был Хейккиннен, быстро становилось с ними скучно, и он менял своих парней, как перчатки. Сам Маркус, однако, был другого мнения:
– Если я и спал с кем-то, тебя это ебать не должно, – выдал он в своей обычной манере, но как-то растерянно.
На это возразить по идее было нечего, но Алекс не был бы собой, если бы не нашёл повод для новой провокации:
– Когда я смотрел на эту смену твоих пассий, – он показал жестом кавычки, – то всегда думал о том, каково это – быть рядом с тобой, когда все в школе тебе завидуют и уважают, потому что самый крутой парень выбрал тебя. Сперва. А потом подумал, что хуже нет – стоять в веренице этих однотипных и одноразовых гандонов. Для них это была всего лишь минута славы. Тогда я и решил, что моя слава будет совсем другой, – не без гордости добавил он.
