– Авило… – Харри, на мгновение приходя в себя, дернулся, а затем бессильно обмяк, сдаваясь, и длинно, тихо выдохнул.
– Ну же, детка, – мурлыкнул Винс. – Давай же, не упрямься, скажи мне это. – Опустив руку ниже, он сжал задницу Харри, а затем скользнул пальцами по дырке, уже влажной и готовой. – Скажи, как ты хочешь, чтобы я тебя трахнул.
Винс погладил края, надавил кончиком ногтя, и Харри вскрикнул.
– Ну скажи, милый, – снова попросил он, зная, что Харри сейчас Империю готов продать за то, чтобы палец Винса толкнулся глубже. – Скажи, чего ты хочешь, и я тут же дам тебе это.
Харри замер, тяжело дыша, в руках Винса. У него была сильная воля, и Винс любил его неимоверно. И хотел, и ненавидел не меньше.
– Скажи, что хочешь меня, – потерся Винс носом о макушку Харри, продолжая удерживать его поперек груди и ласкать задницу. – Скажи, – он коснулся губами шеи, не думая, конечно, кусать.
– Еби уже, Авило, чтоб тебя на пыль рассыпало, – выдохнул Харри и вдруг разом всем телом задрожал в руках, напрягся, словно от боли.
Не удержавшись от поцелуя в ухо, Винс снова скользнул вниз и надавил Харри между лопатками, заставляя лечь грудью на постель, раскрыться еще сильнее. Прикусил тонкую кожу внутренней стороны бедра, а затем провел языком вверх по расселине, собирая на язык запах течки и омежью смазку.
Харри хныкал, вздрагивал, подавался навстречу языку Винса, так отчаянно гонясь за удовольствием, что внутри что-то заходилось. Развернув уже ставшего послушным и мягким Харри на бок, Винс поцеловал его в шею. Приподнялся на локте, чтобы видеть лицо Харри, на котором постепенно расцветал румянец, вторую руку положил ему на бедро, удерживая на месте. Толкнулся членом вперед, стараясь действовать осторожно, хоть больше всего хотелось грубо, страстно и быстро – но Харри будет больно, несмотря на течку и смазку: Винс был слишком большим для таких экспериментов.
Он медленно двигался вперед, не отрывая взгляда от Харри, который уткнулся носом в подушку и, тяжело дыша, замер. Винс смотрел на то, как румянец становится все гуще, сползает со щеки ниже, на шею и на грудь, как кожа покрывается испариной.
– Смотри на меня, – попросил он, совершенно дурея от запаха омеги, от смешавшегося запаха их обоих. – Смотри на меня.
Харри, который, должно быть, уже не в состоянии был бороться со своей природой, послушно обернулся, поднял на Винса подернутый возбуждением взгляд, тихо и благодарно мурлыкнул, подаваясь бедрами назад.
Он был таким нежным сейчас. Податливым, мягким и совсем безвольным, полностью зависимым от Винса, принадлежащим ему, желающим его. Доверчивым и таким открытым, будто Винс действительно был его альфой – каменной стеной и любимой опорой.
– Ох, милый…
Глупое слово вырвалось само собой, и Винс зажмурился, а затем притянул Харри к себе и впился губами в его рот, одновременно входя до конца. И Харри ответил, чего никогда не сделал бы в сознательном состоянии. И приоткрыл рот, впуская язык Винса, и ласково заворчал нутром, подзадоривая, и отвел руку назад, чтобы прижать Винса к себе теснее, стиснув бедро.
И Винса сорвало. Он весь был – Харри. Его нежность, его удовольствие, его плоть и его кровь. Забыв об осторожности, Винс толкался вперед, удерживая Харри на месте, губами чувствовал его выдохи и стоны. Выпуклость у основания члена, узел, которого Винс до этого даже не ощущал, начал увеличиваться, и Харри мягко вскрикивал каждый раз, когда он касался чувствительного отверстия, расширяя его. Винс зарычал, отчаянно вцепляясь зубами в подушку у головы Харри, желая продлить этот момент абсолютного счастья и абсолютного единения. Конечно, ему не удалось. Удовольствие было таким сильным, что грозило уничтожить Винса, как взрыв сверхновой уничтожает звезду. С победным громким рыком он толкнулся вперед, запирая Харри узлом, и задрожал, наполняя его спермой и отчаянно желая укусить в шею, чтобы поставить еще и метку, окончательно сделать своим перед равновесием и перед людьми.
Должно быть, Винс потерял сознание на некоторое время, потому что пришел в себя он от тихого поскуливания. Его Харри, его омега, тихо дрожал в руках, сладко и беспомощно сжимаясь на узле, но даже не пытаясь коснуться себя, будто для этого ему нужно было разрешение Винса. Харри, по-прежнему лежащий на боку, спиною прижатый к груди Винса, то елозил ногами по покрывалу, пытаясь потереться о него членом, то подавался назад к Винсу, желая соприкоснуться всем телом, каждой клеточкой и принять узел еще глубже.
– Ох, милый… – снова не выдержал Винс, целуя покрасневшее ухо, щеку и шею, где бешено бился пульс.
Он накрыл ладонью член Харри и аккуратно погладил, размазывая выступившую на кончике влагу, сжимая у самого корня, в том месте, где у альф образуется узел, а у омег даже во время возбуждения остается лишь небольшое уплотнение.
Ощутив прикосновение Винса, Харри замер, а потом ласково мурлыкнул, как-то невозможно потерся о него всем телом и расслабился, доверяя заботиться о своем удовольствии. И Винс старался. Он ласково гладил Харри, медленно подводя его к краю, шептал всякие глупости о том, какой он счастливый и как ему повезло, какой Харри замечательный и вкусный, самый лучший. Тот счастливо жмурился, улыбался, а затем вдруг выгнулся, вжимаясь макушкой в плечо Винса, и кончил, даже не открыв глаза. Винс продолжал гладить его, а затем обнял поперек груди обеими руками.
Изнутри душной волной поднимались стыд и отвращение к себе – как и много раз до этого.
Харри всегда был сонным после секса, будто тот выкачивал из него все силы, и Винсу нравились эти моменты. Его член все еще внутри Харри, а узел надежно запечатывает сперму, хоть Харри, конечно, и не сможет забеременеть: все-таки он мужчина. Винс обожал эти моменты за то, что возбуждение уже начинало спадать, но Харри все еще был рядом. У них есть еще около получаса, а если повезет, то и сорок минут.
Сейчас глаза Харри были закрыты, ресницы отбрасывали на щеки длинные тени. Он спокойно дышал, все еще доверчиво прижимаясь и позволяя себя обнимать.
Мимо его плеча Винс потянулся к прикроватной тумбочке, вытащил воду и припрятанный как раз на случай течек Харри шоколад «Центрум». Стоил он космических денег, особенно здесь, на краю Магелланова Облака, или просто Магелланки, где вот уже несколько лет базировалась главная станция академии. Кажется, это было любимое лакомство людей круга Харри. Сам Винс этот шоколад даже не попробовал: не хотелось. Да и жалко было.
– Эй, милый, – позвал он, пользуясь тем, что Харри все еще находится в блаженном эндорфино-окситоциновом беспамятстве. – Поешь, тебе нужно.
Омег истощала течка, как морально, так и физически. Особенно мужчин-омег, которые сами по себе были ошибкой природы: все-таки их организм не был рассчитан на такую ударную дозу гормонов, да и с тем, ради чего все затевалось – зачатие и продолжение рода, – пролетали.
Харри в генетической лотерее достался самый проигрышный билет из всех возможных. Узнал он об этом всего полгода назад, когда второй пол, омежий, проявился сразу яркой болезненной течкой. Винс оказался рядом: их с Харри в тот день назначили нести нижнюю вахту в топливном отсеке. К счастью, никого больше там не было, иначе Харри вылетел бы из академии, как непригодный к службе.
Винс тогда понял, что влюбился, раз и навсегда, несмотря на кучу предстоящих из-за этого сложностей и на то, что они с Харри не могли и минуты в одном помещении провести, не переругавшись. Началось это все еще на первом курсе и дальше росло, как снежный ком.
В первый раз Винс увидел Харри, едва переступив порог академии: налетел на него, пока оглядывал потолок, покрытый голограммами галактик. Сначала Винс почувствовал запах чего-то свежего и чистого, будто цветы, а обернувшись, увидел Харри и рот открыл. Потому что такие красивые люди не могли существовать в природе. Потому что все внутри напряглось. Потому что член в штанах дернулся.
Харри уже был в кадетской форме, которая ему очень шла, аккуратно причесанный и весь такой из себя – ну как обычно. Винс хотел спросить, где можно получить форму, но Харри окинул его взглядом с ног до головы, остановился на покрывающем щеку шраме и едва заметно поджал губы. «Вам, наверное, на третий уровень, там, я видел, собирают рабочих».
