Проезжая мимо поста автомобильной инспекции, водитель просил безбилетных пригнуться или сесть на корточки, и данная комедия, по большому счету, устраивала несчастных людей, не имеющих средств ехать комфортно; не говоря уже о том, как положение устраивало водителя. Те же редкие штрафы, которые приходилось платить, когда пассажиры не очень активно включались в игру, были приемлемыми и покрывали с лихвой незаконный провоз. Кондукторы же, периодически появлявшиеся в пути, если и собирали свою дань с водителя, то и это случалось редко.

Наперекор формальностям и официальным инструкциям, тарифам и расценкам – прагматичные граждане, понимая всю бестолковость навязанных обстоятельств, не откладывая решения проблем в долгий ящик, очень быстро установили свои правила и жили, будто не в государстве самом, то есть внутри него, а двигались как бы параллельно, на некотором отдалении. И если даже такой порядок вещей не устраивал отдельных законопослушных подданных – в нормальном демократическом обществе правила обычно устанавливают те, кто имеет деньги их устанавливать.

Переминаясь с ноги на ногу, ОНА стояла в промежутке между рядами кресел, спрятавшись за чужими спинами. Автобус держал курс на юг. За окном мелькали маленькие красивые деревни. Стройные тополя, будто торжественный эскорт гвардейцев, провожали проезжавших, выстроившись в ряд у дороги. Справа и слева на горизонте показались очертания гор, и виноградники на склонах напоминали о южных широтах и близком море.

Нельзя сказать, что перипетии сегодняшнего дня оставили ее в покое, и мрачные мысли улетучились совершенно. Нет, они продолжали кружиться, но уже не как разъяренный ночным вторжением рой диких пчел, от которого бежишь без оглядки до ближайшего сарая, а как детская карусель с неприятностями вместо лошадей и бегемотов, монотонно плывущих по кругу и не желающих останавливаться. Лишь изредка ОНА забывалась и вслух поминала черта, делая затем непринужденный вид, будто соседям, стоящим рядом, все послышалось. ОНА думала не только об утраченном паспорте и сбережениях, да о невеселом начале путешествия, но и, вероятно, безрадостном его продолжении, опять же по причине пустых карманов. Еще ее мучала эта некрасивая история с дамой в белой шляпе. «Как я могла так ошибиться! Приволокла приличную женщину в участок и прилюдно обвинила в воровстве! Нехорошо получилась! Очень некрасиво!» – думала ОНА, и эти, пусть и мелкие, угрызения совести будут мучить ее до конца дней… Хотя, по правде говоря, ОНА не ошиблась.

Дама из декораций дореволюционного фильма действительно выполнила свою привычную работу. Монета с заточенным, как лезвие бритвы, краем, которой похитительница профессионально разрезала сумку, была сразу выброшена, а паспорт с деньгами тотчас переданы подельникам; пошлина полицейскому, не раз встречавшему ее при тех же странных для обывателей инцидентах, была доставлена уже вечером и разделена в участке, естественно, не забывая о доле, положенной начальнику. Паспорт же в настоящее время лежал в кармане одного из трех мужчин крепкого телосложения, облаченных в черные кожаные куртки. Все трое ехали не торопясь за автобусом на дорогой машине, и судьба ее уже принадлежала им; и была ее участь, мягко говоря, не очень завидной.

В кармане другого, – бывшего ветеринара, – лежали ампулы со снотворным. Лихие люди ждали только сообщение по новомодному устройству – пейджеру, – чем-то напоминающему пажа, что носит секретные письма. И через это устройство бандиты держали связь с успешными дельцами нового склада, у которых человеческие органы торговались так же бойко, как эти самые аппараты, с той лишь разницей, что покупка последних не требовала определенной группы крови. Если та не совпадала с потребной, что могло с первого взгляда показаться как счастливый случай, – «счастливым» данное обстоятельство можно было назвать с большим трудом, потому что жертва, как правило, попадала в притон.

Настала эпоха прохиндеев!

Настала замечательная пора для всякого рода проходимцев, тунеядцев и прочего сброда. Это был их черед, и это была их страна! Мошенники всех сословий, бандиты и головорезы, продажные чиновники и вся остальная мелкая шушера – нашли для себя «землю обетованную» и жили в полном благоденствии и процветании. Эти трое в машине, будь возможность перенести их лет на двадцать в прошлое, и учитывая их энергичный и решительный характер, несомненно были бы передовиками производства, или умелыми хирургами, или знатными сталеварами… Но смута открыла более легкие пути к достатку, социальному уважению и претворению в жизнь своих природных задатков. А если эти новые сферы деятельности несколько расходились с моралью, так мораль, очень часто, это то, что диктует толпа; а толпу, как оказалось, так же просто обвести вокруг пальца, как отдельно взятого индивидуума, каким бы нравственным и просвещенным индивидуум не был.

Одурачить умного, между нами говоря, гораздо проще чем дурака, потому что только первый готов верить в невероятное, тогда как второму – подавай лишь очевидное; чтобы поверить в обман нужно иметь хоть толику воображения, чего дураки к счастью напрочь лишены.

За окном сонно проплывала ночь. ОНА стояла понурая, слушала жалобные стенания своего сердца, несуразный разговор двух пассажиров, и местами негромко постанывала.

Эти двое, сидевшие впереди, – мужчины лет сорока-сорока пяти, судя по запаху, специфической манере речи и другим не косвенным приметам, были изрядно пьяны. Один казался немного постарше, краснощекий и дородный; второй – моложе и тощий. Какое-то время они еще разговаривали – во всяком случае, делали попытки наладить хоть какой-нибудь диалог.

В салоне звучала музыка, несмотря на поздний час. Водителя клонило в сон, и ему было безразлично мнение остальных, ведь в своем автобусе шофер был «царь и бог». «Оказывается, слово «хамство» – присутствует не во всех языках, – припомнила ОНА, отложив мучительный круговорот тягостных раздумий. – Наш, к сожалению, не исключение!»

Но больше всего раздражала сама музыка. То, что раньше посчитали бы за откровенную пошлость – во времена вседозволенности стало нормой; и из всех радиоприемников полилась, словно из канализационной трубы, муть и пена.

– От песен… которыми нас кормят теперь… у меня обостряется гастрит? – произнес пассажир, тот, что был попышнее, делая в предложениях длительные перерывы, будто школьник, вспоминающий падежи и окончания.

– Я песен не ем… куриные ножки… иногда… – ответил более аскетично сложенный в такой же характерной манере.

Что они пили? – эти двое. Вместе ли или порознь? Равнозначно ли в пересчете на объемную долю этилового спирта или кто-то из них хватил больше?.. Эти факты канули в Лету так же, как и тайны постройки египетских пирамид, несмотря на явную диспропорцию в значении этих сведений для истории и потомков. Хотя, судя по дикции и качеству произносимых слов, а так же правильности расстановки букв в этих словах, – последний оказался более уязвимым действию вышеописанного вещества.

– Заграничные куры напичканы всякой дрянью! Не ешь! – продолжил полный мужчина.

– Угу! – вторил стройный мужчина.

– Вот тебе и «Угу»… и «Ага» и «Ого»! – возмущался толстяк. – А кто съел наших, родных кур?

– Кто, кто?.. Кто работает, тот и ест? – хорошо подумав, ответил тот, что суше.

– Это кто же столько работает? – развел вопросительно руками краснощекий.

Оппонент – тот, что тоньше – медленно, с покачиваниями, будто его голова держалась на подвижной пружине, повернулся к окну и увидел бескрайние поля пшеницы. Налитые колосья пылали желтым огнем, словно миллиарды свечей, и было трудно понять: они ли отражают лунный свет или луна, как в зеркале, отражает пшеничное поле.

– Это комбайнеры… работают… и едят, – ответил худой с осмысленным и задумчивым видом, глядя в поля.

– Скорее комбайнер!.. А ты соображаешь, дружище!

– Угу! – довольно согласился тот, что тоньше, хотя на счет «соображения», даже в его полусознательном состоянии, промелькнули некоторые сомнения.