Однако Хельмут, будучи не в силах просто лежать днями напролёт, прохаживался хотя бы по своему шатру — медленно, постоянно хватаясь то за низкую спинку лежанки, то за стол, то за подпорку в центре шатра. Гвен же поддерживала его за плечо — при этом она с улыбкой вспоминала, что так же водила мужа из кабака домой, только не раненого, а пьяного.

Хельмут не ожидал, что она будет так добра к нему. Но девушка буквально поставила его на ноги, кажется, совершенно забыв о его грубости.

— Зачем мне на вас обижаться? — ухмыльнулась Гвен, когда Хельмут не выдержал и спросил, не держит ли она зла. — Если бы я обижалась каждый раз, когда на меня повышал голос кто-нибудь из ваших, благородных… думаете, вы первый во всём вашем войске, кто на меня прикрикнул?

И правда, для дворян было обыденностью кричать на своих слуг, крестьян и прочих простолюдинов, а то и бить их, и Хельмут не понимал, с чего он вдруг начал терзаться из-за своего высокомерия и дерзости по отношению к Гвен.

— Слушай, а почему постоянно так темно? — спросил он после очередной «прогулки», когда девушка усадила его на лежанку и начала проверять, не сбились ли бинты.

— Так полярная ночь же, — улыбнулась она, с явным трудом выговорив слово «полярная». — Точнее, сумерки. Лорд Коллинз говорит, что здесь, на севере, такое часто бывает. К весне закончится.

Этот постоянный полумрак не радовал — он пугал. Хельмуту не хотелось целых три луны жить в сумерках, когда солнце еле-еле выглядывало из-за горизонта, когда уже привычный зимний холод сопровождался серой темнотой. В Бьёльне зимой было много светлых морозных дней: снег приятно хрустел под ногами и весело искрился серебром и алмазами… Но сейчас, в этом полярном полумраке, холод воспринимался совсем иначе — он пронизывал до костей и заставлял стучать зубами. Хельмут спал в плотном дублете, поэтому перевязка ран создавала определённые трудности — приходилось снимать себя самое малое три слоя одежды. Однако Гвен помогала ему, ни капли не смущаясь при этом.

Хельмут очень хотел навестить Адриана Кархаусена и выразить ему свои искренние соболезнования, но пока не решался выходить из шатра. Ещё не хватало упасть посреди лагеря… Возможно, кому-то это бы никак не помешало: упал — встал и пошёл дальше, — но Хельмут себе такого позволить не мог из-за гордости. Люди должны видеть его сильным и здоровым, а не… не таким, каким он был сейчас. Да ещё и с перебинтованной головой — совершенно жалкий вид.

Генрих где-то пропадал несколько дней, и Хельмут не винил его: после столь нелёгкой битвы им с лордом Джеймсом следовало решить множество проблем и спланировать реванш. Крепость на границе всё ещё была захвачена, и чем быстрее оттуда выбьют врагов, тем ближе окажется конец войны.

Но Генрих всё-таки нашёл время и зашёл к Хельмуту, когда тот уже уверенно вставал и что было сил боролся с головокружением. В тот день Гвен наконец-то сняла бинты с его головы, и Хельмут, изгибаясь перед зеркалом, пытался расчесать волосы — с них смыли запекшуюся кровь и пыль, и теперь они торчали в разные стороны, никак не желая укладываться под крупными зубьями костяного гребня.

Генрих откашлялся, привлекая внимание.

Хельмут выронил гребень и резко развернулся.

Он увидел, что Генрих держал в руках кожаный колчан, из которого виднелось плечо лука из какого-то тёмного дерева — Хельмут не разглядел, какого. Но уже восторженно округлил глаза.

— Присядем? — Генрих кивнул на заправленную лежанку. — А то ты шатаешься, кажется.

Хельмут лишь кивнул в ответ. Головокружения он по-прежнему не ощущал, перед собой видел всё ясно, но стоять посреди шатра с таким глупым видом не хотел.

Они присели, и Генрих положил колчан с луком на колени. Теперь Хельмут мог рассмотреть всё как следует: первым делом он оценил искусную выделку колчана — плотная тёмно-коричневая кожа с красно-зелёным рисунком, изображающим дерево, чьи ветви, кора и листки были выполнены с таким мастерством, с таким вниманием к деталям, что начинало одолевать сомнение: а человек ли вообще это сделал? Казалось, прорисовать такие мелочи могут лишь крошечные феи и эльфы.

Хельмут мог бы часами смотреть на этот колчан, но всё-таки предпочёл уделить внимание Генриху, а не бездушному предмету.

Он поднял взгляд и улыбнулся.

— Как ты себя чувствуешь? — с искренней заботой спросил Генрих.

— Уже намного лучше. Надо бы выйти прогуляться, — Хельмут расправил плечи и вытянул ноги, — а то я тут как в склепе… Да и без свежего воздуха как-то плоховато. Там, наверное, уже снега кругом? — поинтересовался он.

— Да не особо, — пожал плечами Генрих. — После битвы снег шёл только раз, хоть и не сильно, метели не было, землю он почти не покрыл. Но холодно — жуть. — Он показательно поёжился и поправил серый плащ на плечах. — И темно.

— А то небесное свечение больше не появлялось?

— Пока нет. Тебя ждёт, — добавил Генрих и подмигнул.

Хельмут лишь закатил глаза. Он мог бы ответить на эту колкость, но сейчас настроение у него было иное. Он вспомнил небесное свечение и осознал, насколько сильно хочет вновь увидеть эту потрясающую красоту, это чудо… Слова Генриха, что оно не появлялось на небе, пока Хельмут сидел в своём шатре, не могло его не обрадовать — значит, он ничего особенного не пропустил. А если это свечение всё-таки появится ещё раз — они с Генрихом снова смогут на него полюбоваться… вместе…

— Мы ждём, когда станет светлее, — вырвал его из размышлений голос друга. — К нам уже подошло подкрепление с юга. Но прежде чем воевать, можно было бы попробовать добиться переговоров. Нам удалось выяснить, что наш драгоценный пленник, который держал Лейт, на самом деле не такая мелкая сошка, какой притворяется. — Генрих презрительно усмехнулся. Хельмут взглянул на него с интересом: если пленный фареллец и правда не так прост, то он наверняка общался с Вильхельмом по поводу предательства… — То нападение было попыткой спасти этого человека. Мы могли бы отдать его фарелльцам взамен на освобождение пограничья. Иначе подобные диверсии продолжатся. Ну, лорд Джеймс так считает, — добавил Генрих и пожал плечами, — и я не могу с ним не согласиться. Фарелльцы совсем обнаглели, и в этом нет ничего удивительного. Их земля совсем близко, им есть куда бежать, есть откуда ждать поддержки…

— Но нам тоже есть, — возразил Хельмут.

— Есть, но… — Генрих замялся и вздохнул, прикрыв глаза. Он явно пытался скрыть усталость, но безуспешно. — Они и эти территории считают своими. Ведут себя как хозяева. И мы не должны позволить им стать здесь настоящими хозяевами. Поэтому, если провести переговоры не удастся, скоро будет бой.

— Как скоро? — встрепенулся Хельмут и подался вперёд. — Думаю, я смогу принять участие.

— Тебе нужно беречь себя, — покачал головой Генрих и приложил два пальца к переносице. — Не думаю, что мы пойдём на штурм слишком скоро, но вряд ли ты к тому времени сможешь сражаться уверенно.

— Ну не завтра же? Не завтра вы пойдёте на штурм? — вспылил Хельмут, сжимая холодными пальцами покрывало. — Я быстро иду на поправку…

— Ты. Никуда. Не. Пойдёшь, — процедил Генрих сквозь зубы, в его взгляде ярко блеснула злость… и тут же погасла. Его ресницы дрогнули, и он снова сжал пальцами переносицу, будто страдая от головной боли. — Пойми же, я беспокоюсь за твоё здоровье.

— Давай просто подождём. — Хельмут положил руку ему на плечо. — Если к моменту штурма я и правда буду чувствовать себя неважно, то мне придётся тебя послушаться.

Генрих молча кивнул и вздохнул — кажется, такое предложение тоже не пришлось ему по душе. Неужели беспокойство так терзает его, что он готов ограничить Хельмута от того, ради чего он сюда приехал, — от сражений? Что ж, видит Бог, он имеет на это право как сюзерен. Но как друг — нет.

— А, к слову, это тебе, — вдруг снова заговорил Генрих приглушённым, хрипловатым голосом. Легко было расслышать, что он очень взволнован, и Хельмут невольно вздрогнул, не сразу поняв, что именно — «тебе». И лишь потом вспомнил, что у Генриха на коленях лежал тот прекрасный колчан с новеньким луком тёмного дерева внутри. — Твой лук очень пострадал во время битвы… мастер сказал, что починке он не подлежит. Поэтому я, чтобы хоть как-то искупить свою вину за то, что послал тебя туда, дарю тебе новый.