Но Вильхельм этого вроде бы не заметил.
Он поставил пустой бокал на стол, зажмурился…
— Хорошее вино ты достал, — заметил он, поправив воротник рубашки, и тут же принялся за зайчатину. Хельмут выдохнул с облегчением: видимо, не отравлено, можно есть…
Хотя… возможно, Вильхельм оказался таким же предусмотрительным и тоже выпил противоядие перед едой? Хельмут покачал головой. Подобные мысли — признак не вполне здравого рассудка, а живот от голода совсем подвело, сил уже нет… Увидев, как Вильхельм откусил от заячьей ножки кусочек, Хельмут накинулся на другую ножку и обглодал её до чистой кости.
— Да, — растерянно кивнул он, пережёвывая прекрасное мясо. — Да, вино приятное, но… прости, я больше не буду. — Кажется, Вильхельм не заметил, что в бокале его отравителя вина совсем не убивалось. — Ты же знаешь, меня с одного глотка уносит так, что… я до своего шатра не доползу, — усмехнулся он.
— Можешь у меня остаться, если что, — подхватил его смех Вильхельм, подливая себе ещё немного вина, похожего на отравленные слёзы.
«Ты, конечно, похож на Генриха, но не до такой же степени!» — Хельмут чуть не сказал это вслух, но вовремя сдержал себя. Он ведь всего лишь понюхал вино, даже капли не выпил, а мысли уже начали цепляться друг за друга, образуя какую-то кашу, и язык потихоньку развязывался… Или это всё от волнения?
Вильхельм выпил ещё, зайчатина вскоре закончилась, они перешли к рыбе… и чем больше времени проходило, тем более жутко становилось Хельмуту. Он вцепился в свой бокал, хотя пить не собирался, и в волнении смотрел на Остхена. Тот, разомлев от вина, смеялся и что-то рассказывал, в том числе и о Хельге, вспоминая их детские игры и прогулки по саду…
Аппетит резко пропал, хотя Хельмут думал, что сможет съесть ещё по меньшей мере одного целого откормленного зайца.
— Она так хороша, Хельмут, — заявил Вильхельм, будто был первым и единственным, кто знал это. — Я ради неё готов на всё. — «В том числе и на предательство, да?» — Она заслуживает лучшего, целого мира… Это ведь правильно, — покачал он головой, прикрыв глаза. — Ну, то, что мы женимся…
Боже, Хельга будет просто уничтожена его смертью. Она места себе не найдёт. Сколько она будет плакать, и представить сложно… Хельмут почувствовал, как сердце сжимает ледяная боль. Видит Бог, сестра не заслужила таких страданий. Не заслужила терять свою любовь, не заслужила переживать острое чувство потери. Но и быть женой предателя тоже не заслужила. Однако Хельмут помнил, что сообщать ей о преступлении Вильхельма нельзя. Это наверняка принесёт ей ещё больше боли.
Вильхельм кинул в рот виноградину и мечтательно протянул:
— Поскорее бы увидеть её вновь.
Что ж, если верить, что после смерти души влюблённых встречаются в раю… Лучше бы вам не видеться как можно дольше.
Он хотел налить себе ещё, но Хельмут жестом остановил его, сжав руку.
— Завтра битва, — напомнил он. — Хочешь с похмелья на штурм идти?
— Точно, — спохватился Вильхельм. Он, конечно, закусывал, но было видно, что всё же немного опьянел.
Вечер сменялся ночью, становилось холоднее, темнее… и страшнее. Хельмут смотрел на Вильхельма, и дрожь била всё сильнее, и сердце по-прежнему сковывала ледяная жуть. Странная мысль молотом била по разуму. Пока ещё Остхен был жив. Он сидел в своём мрачном шатре, за небольшим дубовым столом, пил вино, поглощал фрукты, смеялся и рассказывал о своей невесте… Он знал, что завтра совершит один из важнейших — и страшнейших — поступков в своей жизни, он рассчитывал добиться богатства и получить во владение обширные земли… Хельмуту было сложно догадаться, о чём думал Вильхельм, когда решался на предательство. Да и не хотел он догадываться.
Пока Вильхельм жив, но завтра, часов через двенадцать, как предрекала Кассия, это изменится. Он умрёт, когда яд подействует в самый разгар битвы, исчезнет, прекратит существовать… Это так странно. Это так страшно, в конце концов, когда ты смотришь на человека, пока ещё живого и здорового, и знаешь, что завтра он умрёт.
И что ты сыграешь в этом не последнюю роль.
***
Со стен Лейта летели камни, стрелы и арбалетные болты — всё это напоминало безумную бурю с ливнем и градом, только вместо дождевых капель и кусочков льда с неба падали более опасные вещи, несущие смерть. Прикрываясь щитом, в который уже попала стрела, Хельмут думал, каково сейчас самому сиру Лейту и его семье… если хоть кто-то из этой семьи ещё жив. Жутко, наверное, понимать, что на людей, которые освобождают твой замок, льётся смертоносный водопад со стен этого самого замка, и ничего нельзя с этим поделать, никак нельзя это остановить. Фарелльцы, конечно, хитры и не допустят каких-либо диверсий со стороны захваченного ими рыцаря. Поэтому несчастному Лейту остаётся лишь сидеть взаперти, дай Бог, хотя бы в своей комнате, а не в темнице, и ждать исхода.
Наверняка страшно думать и о том, что освободители могут волей-неволей разрушить стены замка катапультами и таранами, ибо иного выхода у них нет… Осадные орудия были совсем новыми, недавно доставленными из Клауда и Шелли, они ещё пахли свежим деревом и не успели пропитаться мерзкими ароматами войны. И работали, естественно, отлично, без огрехов.
Вильхельм и Хельмут вели к юго-восточным воротам, к тайному входу двадцать человек — по десять каждый. Остальная часть их отряда осталась позади и должна была подойти позже, когда командующие доберутся до ворот и откроют их. Хельмут волновался, Вильхельм же так и источал уверенность. Забрало его шлема, бацинета с острым верхом, приподнято для лучшего обзора. Пальцы в латной перчатке сжимают меч, стальной обод выкрашенного серой и зелёной краской щита тускло сверкает в лучах утреннего солнца… Вильхельм полон решимости и упорства, он намерен поскорее вступить в бой и победить…
Вильхельм ещё жив.
Но скоро будет мёртв.
Однако яд пока, кажется, не действовал: Вильхельм чувствовал себя прекрасно, был бодр и настроен на боевой лад… Он всё время чему-то улыбался: видимо, предвкушал скорую победу и ждал момента, когда наконец получит свои новые земли. Судя по всему, никакого недомогания от яда пока ещё не было, и Хельмут терпеливо ждал, считая секунды. Впрочем, пока ещё рано: сейчас, когда они спокойно подбираются к юго-восточным воротам, изредка встречая стрелы щитами, его смерть будет выглядеть неестественно и подозрительно. Нужно подойти как можно ближе к стенам, и тогда…
Самочувствие Хельмута тоже было отличным, и он искренне надеялся, что не рухнет замертво вместе с Вильхельмом. Впрочем, вряд ли с ним что-то случится от вдыхания паров отравленного вина… Но если всё-таки случится, то он даже после смерти не успокоится, восстанет в виде призрака и будет являться Кассии в кошмарах. И никакие руны, никакие обереги и шингстенские боги не защитят её от его гнева.
От гнева вообще не защитит ничто, а вот от стрел защищали щиты и латы — с каждой минутой стрел становилось всё больше, и пролетали они над головами всё чаще.
Конечно, три тысячи солдат не могли подойти к замку незаметно. Но Хельмут предполагал, что именно со стороны юго-восточных ворот их обстреливать не будут — фарелльцы ведь знали, что Вильхельм ведёт им подмогу. Хотя… он же тогда сказал фарелльцу: «Снимите стрелами», а потом наверняка предупредил своих новых друзей о том, что Хельмут увязался с ним. И теперь лучники на стенах вполне могут целиться именно в людей из Штольца.
— Карта у тебя? — зачем-то уточнил Вильхельм. В грохоте битвы плохо было слышно его голос, но Хельмут всё же расслышал.
— Я её выучил. А ты разве нет?
— Выучил, но так… на всякий случай, — отмахнулся Вильхельм и направился дальше.
Стрелы свистели уже почти непрестанно, и защищаться от них было всё сложнее и сложнее.
Хельмут заметил, что Вильхельм стал идти несколько медленнее и опустил щит, несмотря на стрелы. Неужели яд начал действовать?.. Это вселяло тревогу, потому что, пока Вильхельм ещё был жив, Хельмут отравителем себя не чувствовал. Но что будет, когда он умрёт? Одно дело — убивать врагов, захватчиков, крошить их в бою без разбора, а другое — отравить человека, который долгое время был другом, пусть даже и оказался предателем.
