– Да хрен с ней, друже, – лениво протянул седобровый. – Осталась спиртовочка?

– Ха! – Ухер отряхнулся, как будто испачкался об одежду Нерис, и прогулочным шагом направился в кусты. – Мне самому надо.

Стмелик подобрал с земли его посуду и, вполглаза оценив пустое дно, сунул в сумку. Нерис вжалась спиной в ствол дерева, когда берстонец приблизился, чтобы хоть попытаться, если что, отпихнуть. Он разгадал это и сказал:

– Не бойся. Я для себя хотел спросить о другом. Ты знаешь, где дочь царицы?

«Которая из?» – хотела с издевкой уточнить Нерис, но поняла вдруг: он говорит о Басти.

Где же ее котеночек? Да если бы она знала! Если бы она только знала…

Нерис мотнула головой. Стмелик разочарованно поджал губы.

– Ладно. – Он протянул ей сверток с хлебом. – Поешь пока.

Этому калачу берстонскому нужна была только капля меда, чтобы стать самым вкусным за всю ее жизнь.

Надо было отдать местным должное: пахали и сеяли они без продыху, как будто чума свирепствовала в какой-то другой стране. Среди работников Нерис замечала много детей, часто друг на друга похожих, как отражения. Заслышав стук копыт и металлический звон, они иногда поднимали головы, прикрывая глаза от яркого солнца, видели бликующие в лучах цепи и тыкали соседей пальцами: «Вон, смотри!»

Это было странно. Двигаясь на восток, в сторону границы, Нерис ждала проявлений возрастающей ненависти, а не любопытства. Мать говорила, что берстонцы плетут об иш’тарзах жуткие небылицы, и на этих сказках растут новые поколения.

Может быть, старик в плетеной широкополой шляпе рассказывал одну из таких историй сидящему рядом мальчишке. Они оба свесили босые ноги с перевернутой телеги и бесстыдно ленились, пока рабочая лошадка под присмотром батрачки усердно тянула плуг.

Краснорожий берстонец заливисто, по-соловьиному свистнул – Мескеру понравилось бы, будь он проклят – и спешился, оставив Нерис под старым пугалом, послужившим заодно и коновязью. Стмелик тоже спрыгнул с лошади и взъерошил волосы бросившемуся навстречу мальчишке. Следом, широко раскинув руки, ковылял старик.

– Друзья мои! – воскликнул он, постучав Ухера по спине, и тут же по-доброму пихнул в живот Стмелика. – Правый, левый! Как я рад! Порой без вас будто, как говорится, без рук.

Мальчишка скакал на месте, беспорядочно тыкая пальцами в заклепки на снаряжении «друзей», и издавал лишь отрывистое глухое мычание.

– Мы только навестить, – произнес Ухер тоном, похожим на извиняющийся.

Стмелик легонько потрепал мальчишку за оттопыренное ухо, указал на пугало и мягко подтолкнул в спину. Потом, подбоченившись, оглядел старика и заметил:

– Хорошенький вы, господин Перго.

– А то! – согласился тот и потер край шляпы кончиками пальцев. – Своя земля питает человека. Я еще поживу. Больно уж интересно, чем кончится.

– А сами что думаете?

Мальчишка уже подобрался достаточно близко к Нерис, чтобы вытянутой в опасливом любопытстве рукой коснуться тянущейся от ошейника цепи. Тут же осмелев, он решил потрогать и сам ошейник, и потом торчащий под ним засаленный воротник. Мелкий поганец веснушками напоминал о Басти, и только поэтому Нерис подавила желание отгрызть ему пальцы.

– Если бы сейм проходил сейчас же, – начал старик, покачивая головой, – я бы, как говорится, воздержался от ставок. С чумного дымочка всем кашляется. Мы-то – спасибо госпоже Фретке – справляемся, но страну лихорадит что будь здоров.

– И потрясет еще, – мрачно добавил Ухер. – Как там у Тильбе, не знаете?

Старик прихлопнул впившегося в шею комара.

– Я воевать не умею, зато умею считать. Числа на стороне госпожи, но вот прогресс на стороне владыки.

«Друзья» переглянулись. Нерис, кожей чувствуя, как усердно мальчишка пересчитывает звенья, глухо зарычала.

– Где, по-вашему, бахнет? – поинтересовался Стмелик.

– Наверное, как говорится, в чистом поле, – подумав, ответил старик. – Между Гоздавским замком и Чутной где-нибудь. Тильбе не захочет длительной осады.

Нерис подалась вперед и гавкнула, когда мальчишка принялся ковыряться в ее обувных шнурках. Он в испуге отпрянул и ахнул, широко раскрыв рот. Язык у него был на месте. Куда б ему деться, в самом-то деле.

– Манек! – ласково позвал старик и только теперь, кажется, обратил на Нерис внимание. – Иди сюда. Оставь девушку в покое.

Мальчишка повиновался – немой, но все прекрасно слышащий. Клятая Берстонь продолжала всячески удивлять.

Хотя Нерис и прежде доводилось слышать о таких случаях. Коотис рассказывал по пути к перекрестку, что Тулуз, внук его любовницы, пару лет молчал после гибели матери. Ветсеза навсегда оставила дальние края, вернулась в родную деревню и заново научила его говорить.

Хесида и Басти наверняка давно съели ее ореховое варенье. Только они вдвоем: Коотис обойдется, а Зерида всегда была равнодушна к сладкому. Надо снова собрать всех за одним столом и налепить вареников с говядиной, а потом наесться и крепко уснуть – так крепко, чтобы тревожные сны боялись приходить.

Нерис уже знала, что сегодня ночью ей привидится этот старик, согнувшийся над ней в три погибели и внимательно разглядывающий до жути добрыми глазами.

– Как зовут вашу милую спутницу? – наконец спросил он и качнулся, почти что ударившись об нее лбом.

– Это Хесида, – без выражения произнес краснорожий.

– Ах, молодая царевна, – вздохнул старик, распрямился и потер поясницу. – Мне нравится это имя – Хесида. Я много раз его слышал. Только вечно, как говорится, к худу.

Когда берстонцы горячо распрощались с другом, расселись по лошадям и перестали оборачиваться через плечо, Стмелик спросил товарища:

– Как думаешь, старый хрыч за кого?

Ухер пожал плечами.

– Да за себя, как водится. За то ж мы его и любим.

Они снова остановились за первым же ручьем, поручив своим лошадям присмотреть за Нерис, и зашагали к берегу. Кобыла с мерином усердно проявляли безразличие к пленнице и друг к другу. Обычные животные для роли ездовых. Им далеко до умницы Имбиря – коня, которого Нерис называла другом.

Она закрыла глаза и представила себя в седле. Ветер запел в уши старинную колыбельную, сердце забилось быстрее, кровь прилила к голове. Стало хорошо и спокойно, как будто Нерис снова оказалась на родине. Наяву ли запела птица? Не так уж сейчас и важно. Нерис, слушая ее трели, почувствовала, что проголодалась до смерти.

И кровь вдруг стала холодной, словно колодезная вода.

Кругом было сыро и мерзко, а добыче здесь нравилось – значит, ради сытого брюха можно и потерпеть. Медянка хотела переждать под камнем, пока у воды нагуляются большие топтуны, мешающие порой охоте, но лишь свернулась клубочком и притаилась в траве. Отчего-то змее любопытно было, о чем они станут говорить.

Мужчины принялись одаривать ручей свежими струями, и краснорожий пробубнил:

– Поедем через Тягорбу.

– Нет, – возразил седобровый. – Там люди владыки.

Первый хмыкнул.

– Тогда через Кромки.

– Там тоже, – вздохнул второй.

– Едрить его… А в Хлудой?

– Не знаю. Пруд слепит, а бабки померли.

Кто-то что-то себе почесал. Медянка встряхнула хвостом и подползла поближе, примеряясь к мелкой ящерке, опрометчиво выползшей из воды.

– Ну, значит, опять лесом, – гулко произнес краснорожий.

– Придется, – ответил Стмелик. – Хотя мне тоже не хочется. Как будто блоха какая на хвост садится, а пальцами щелкнешь…

– Сука!

Глупая ящерка выжила, потому что Ухер расплющил подошвой змеиную голову.

Нерис до крови прокусила язык, чтобы сдержать крик боли. Едва ли берстонцы услышали даже ее стон – Стмелик хохотал, как дурак на ярмарке.

– А ну заткнись! – цыкнул на него краснорожий.

– Она ж не ядовитая! Ох-ха-ха!

– Да буду я ее разбирать! Пошел ты!

Ухер гневно шаркнул по влажной траве, и его лошадь с готовностью стукнула в землю копытом. Она любила хозяина. Имбирь тоже любил Нерис. Может, он уже отомстил за нее и откусил Мескеру нос. Все остальное она сделает сама, когда выберется из этой задницы. Теперь, когда эхо боли утихло, в сердце зажглась надежда.