Стмелик прохрустел по веткам к месту привала, ведя за собой крупного старого оленя, и вежливо сказал товарищу:

– К утру приговорим.

– М-гм.

До сих пор Нерис гадала, кто из них двоих главный, но теперь поняла – все-таки краснорожий, Ухер. Надо будет начать с него.

Стмелик бросил оружие на землю и тщательно затоптал догорающее кострище. Привалившись к оленю сбоку, краснорожий нахмурился и пробурчал:

– Чего она все время туда пялится?

Олухи. Ясное дело, она пялится в угли, потому что Мескер назвал ее «царицей Нерис». Это означает, что ей очень нужно домой.

О том, что еще это означает, она не хотела думать и не могла.

Нерис попыталась пошевелить ногой, но та отказалась слушаться. Немой язык кровоточил, задетый сломанным зубом. На шее висел очень легкий и совершенно бесполезный амулет.

А всего-то и нужно было, что доползти до стылого кострища, погрызть головешек и срыгнуть вместе с ними дрянь, которую гонят берстонцы.

Они научились этому во время войны. Салиш хотела выведать рецепт у пленных, но выбирала не те пытки или не тех людей. У Ясинты с ее дипломатией такие вещи получались лучше. Нерис напрягла память: там было что-то про яд, сцеженный из жала, толченые травы…

Ухер громко всхрапнул. Стмелик блеснул в темноте открытыми глазами. Достав пузатый бурдюк, он тихо подобрался к Нерис и выкрутил из меха пробку.

– Ну, царевна, – принялся уговаривать седобровый, когда она попыталась отвернуться. – Это же просто вода.

Пить в самом деле хотелось ужасно. Нерис сделала пару жадных глотков, а третий почти весь вылился за шиворот – Стмелик вдруг отнял горлышко и подсунул хлебный мякиш. Пока она кое-как жевала, берстонец отпил из бурдюка и произнес вполголоса:

– Ты мне нравишься, поэтому вот тебе хороший совет. Если спросят о чем-то, а ты не поймешь, что сказать, отвечай: «Псарь и главный ловчий». Запомнила? Ну-ка, попробуй повторить.

Нерис сглотнула, открыла рот, но из горла вырвалось только протяжное сипение. Стмелик дал ей еще воды.

– Давай: «Псарь и главный ловчий».

– Пса… Псат сегтен…

Берстонец усмехнулся и вытащил из-за пояса другой, маленький бурдюк.

Нерис очнулась в холоде. Земля под ногами отдавала тепло неблагодарному камню, а тот только блестел от радости, что кому-то плохо. Надо проверить, надела ли Басти обувь, а то станется с нее бегать тут босиком. А еще выложенный гранитом пол хасбаайского дома грозит ссадинами маленьким коленкам.

И что за поганый стук! Зачем так грохотать? Голова же раскалывается.

У самого лица Нерис мелькнули ноги в стоптанных грязных ботинках. Это не Хасбаай, поняла она наконец. Это Берстонь клятая. Все еще Берстонь.

«Имбирь! – позвала бы Нерис, если б могла говорить. – Отвези меня скорее домой».

На самом деле Басти не бегала по хасбаайскому дому. Ей было всего три месяца, когда царица созвала племена и объявила Нерис своей наследницей. Тогда постоянно хотелось спать, и общее празднество казалось пустой тратой времени. Зато сестры были счастливы, и мать, и тетки, а у отца даже лоснились усы.

Сейчас Нерис видела совсем другие усы: тусклые, светлые и короткие, и их обладатель глядел на нее без гордости или восхищения. Он посадил ее перед собой и надавил на шею то ли шнурком, то ли лентой, но дыхание шло почти что свободно. Душил бы уже как следует. Всему их надо учить.

Усатый еще попыхтел над ухом, снял петлю и куда-то ушел. Потом зазвенел металл: инструменты, монеты, цепи. Он звенел так громко и долго, что Нерис за это время опять научилась ходить. Это было труднее, чем раньше, потому что она отвыкла и потому что правая нога, руки и шея тащили на себе оковы.

– Люблю я Вермару, – прокряхтел потягивающийся Стмелик, устраиваясь на очередной ночлег. – Зря не задержались.

– Надо успеть повидать господина, – ответил Ухер, накапав в кострище вонючего рыбного бульона. – Мне срать, что приказа не было. Он и помрет без приказа. Ну, хватит ей?

– Да должно.

Краснорожий поил Нерис еще более гадкой дрянью, чем та отрава, а она все прицеливалась к ножу у него за спиной. Не выйдет. Надо просто забраться в седло и ускакать. Только и с этим трудности: сейчас не докричаться не то что до Имбиря, но даже до одной из двух берстонских кляч.

При каждом повороте головы шатаясь, как пьяная, Нерис оценивала свои силы очень трезво. Все говорило в пользу парочки уродов. Даже будь под рукой привычный любимый меч, поднять эту руку – та еще задача. Целый день Нерис тихонько сжимала и разжимала кулак, высматривая на горизонте заросли погуще.

Как назло, они теперь ехали одними полями да пустошами, только случайно порой задевая узенький тракт. Изредка встречавшиеся местные жители предпочитали убегать по делам, едва завидев двух вооруженных амбалов и с ними Нерис, гремящую оковами. Путники совсем вымерли. Способность к речи уже вроде вернулась, но применить ее можно было разве что для проклятий.

Одним из первых слов Басти тоже оказалось ругательство. Она едва научилась звать маму и внятно просить еды, как тут же между делом послала в задницу выпавшую из колыбели игрушку. Нерис вернула шерстяного медведя на место, взяла дочь на руки и вышла во двор.

Пока Танаис отдыхала в тени конюшни и спокойно рассказывала младшему царевичу Давосу о том, как сражаются копьями, от стен отскакивал стук учебных мечей старших братьев. Харшад давил Беркаса, пользуясь разницей в росте, и беспощадно бил в стеганку, как будто чистил ковер. Нерис и Басти пришлось подождать совсем чуть-чуть, прежде чем они услышали резкое:

– Да сраный ты обух!

Танаис взглянула на поле брани и, кажется, тихо вздохнула.

Нерис слегка шевельнула зажатым в кулак дочки пальцем и поцокала языком.

– Фу, как это он некрасиво. Так нельзя выражаться.

– Ужас как нельзя! – вдруг подхватил оказавшийся здесь же отец, и Басти заполучила во вторую ручку его мизинец. – Дед Коотис вот говорит: «Бе-бе».

Вообще дед Коотис бранился, особенно в молодости, хуже старого скорняка. Только ему достаточно было один раз объяснить, как вести себя при ребенке, чтобы он перешел на безобидное «бе», а братья… Что с них взять, конечно – мальчишки.

Хотя вот Ясинта писала, что сыновья владыки ведут себя, как крошечные взрослые. Она говорила, у них есть чему поучиться – имея в виду и этих детей, и берстонцев. На западе совсем иной подход к воспитанию, в особенности у благородных семейств. Нерис все собиралась этим поинтересоваться, но позже – как только решит, например, свою проблему с руганью.

– Сука, – прошипел Ухер, склонившись над сухостоем, и нагло вырвал ее из воспоминаний.

«Н-да, – подумала Нерис, глядя на ковыряющегося в ноздрях Стмелика, – вам далеко до воспитанников благородных семейств».

На ее глазах они вкусно ели вчерашнее мясо с вареным репеем, и приходилось все время глотать слюну. Нерис, чтобы отвлечься и помечтать о хорошем – о будущем побеге, например, – уставилась в трещащий костер, сперва огрызавшийся на капли жира, а теперь медленно пожирающий самого себя.

С хорошим как-то не клеилось. И еще хуже стало, когда Нерис почуяла на себе злобный взгляд.

– Ну, все, – прорычал краснорожий. – Задрала.

Стмелик шкрябнул ложкой и вскинул голову.

– Ты чего?

– Да можно уже, – буркнул Ухер и дыхнул в лицо Нерис гнилым мясом. – Смотри сюда, – процедил он, – и отвечай. У вас есть свои люди в Кирте?

– Что? – переспросила Нерис.

Краснорожий встряхнул ее за грудки и повторил громче:

– У вас есть свои люди в Кирте?

«Да, Кирта, – поняла Нерис, – замок владыки, который он получил от жены». Само собой, у них есть там люди – посольство Ясинты. С ней рядом всегда толмач и подобающая статусу охрана. Но только…

Мысль оборвалась на полуслове, потому что Ухер рявкнул:

– Есть?!

– Есть, – эхом отозвалась Нерис, надеясь сбить дыханием вонь из его рта.

Берстонец презрительно сморщился.

– Отвечать надо с первого раза.