Альда Шилга сполна отплатила за убитую дочь. Они с ней друг друга стоили.

Модвин почти что на ощупь побрел сквозь дым к арсеналу. Хотелось взять в руки меч и разрубить свою жизнь на куски. Под ноги бросилась кошка – или большая крыса, может быть. Модвин не пошел дальше. Он оперся на ограду площадки, где недавно сошелся с Крынчиком в дружеском бою, и опустил тяжелую голову.

Кто-то должен был все это прекратить.

Отто Тильбе не сможет навсегда остаться владыкой. Его время закончится так или иначе. Ортрун ждет уже слишком долго, чтобы позволить кому-то опередить ее. Она разобьет руки в кровь, но заберет серебряный обруч, чтобы его надел Модвин.

И тогда – пусть даже придется учиться на собственных страшных ошибках, пусть неизбежно случится еще тысяча бед – он ни за что не допустит до власти таких людей, как Шилги. Модвин поклялся мысленно, что главным советником его станет совесть. И, может быть, иногда библиотека.

Во дворе все стихло как-то само собой, без него. Модвин пробыл у арсенала до самого рассвета. Когда мимо начали бродить слуги, захотелось обратно к себе, побыть в тишине одному.

Но у почерневших остатков амбара собралась обезглавленная хоругвь.

Радек Стужица, до сих пор прихрамывающий на одну ногу, держал в руке серый от копоти мешок и шел господину навстречу, оставив товарищей позади. Модвин не хотел спрашивать, что в этом мешке. Опять подступила рвота, но с ней надо было справиться.

– Простите, господин, – тихо произнес Радек. – Мы его не смогли удержать.

Он смотрел себе под ноги, а семь человек за его спиной во все глаза глядели на господина.

– Отпустите его, – сказал Модвин. – Поднимитесь на стену и развейте прах.

Над курганом ему стоило бы произнести нечто вроде: «Я запомню имя твое, Крынчик из Вермары, хотя не имею понятия, как тебя звала мать». Но все это было не важно. Человека не стало. Ушел он в пустоту или вернулся в свою долину, чтобы никогда ее не покидать – Модвин этого уже не узнает.

Но он ничего не забудет. Пусть Густав лыбится, думает, будто господин Фретка у него на крючке. Когда Модвин станет владыкой, все будет иначе. Он не мог пока знать, как именно, но твердо решил разобраться.

Ортрун и Збинек вполголоса переговаривались, стоя у окна, рядом с которым Ютта однажды рисовала известью Сааргет. Модвин шел мимо и не собирался вмешиваться – ему и без того было о чем подумать, – но услышал, что гетман упоминает людей Крынчика.

– Лефгер заберет двоих, – сказал Гоздава, – а остальные…

– Нет, – возразил Модвин. – Это мои люди. Я водил их в бой.

Ортрун открыла рот, но не произнесла ни слова. Гетман нахмурился и покачал головой.

– Личная гвардия из новобранцев – дерьмовая затея.

Модвин пожал плечами.

– Наверное. Но все ведь пройдет или очень хорошо, или очень плохо, так? Тогда они либо мне не понадобятся, либо не спасут.

– Я против, – отрезал Гоздава.

– Збинек, – заговорила вдруг Ортрун и мягко коснулась его плеча. – Пожалуйста.

Гоздава криво улыбнулся, махнул рукой и, уходя, пробурчал:

– Ух, что тут у вас начнется, когда я помру!..

Ортрун ласково посмотрела ему вслед и укусила ноготь, а потом сказала:

– Ты очень помог Рагне. Она теперь говорит: «Если не засну, пойду к Модвину», – и засыпает спокойно.

– Это хорошо. – Они помолчали, погруженные внутрь себя. Модвин собрался с духом. – Слушай, Ортрун. Прости меня. Я думал… Я плохо о тебе думал, и…

Ей пришлось встать на носочки, чтобы покрепче его обнять. Модвин прижал сестру к себе и заметил в ее волосах проблески седины.

– И у тебя появятся, – обещала Ютта, когда он ей об этом сказал. – Время пройдет – не заметишь.

Они договорились придумать, как отомстить Альде Шилге за их потери, когда подвернется для этого удачный момент.

Почти весь порошок из скромного тайного схрона, который сделали по указанию мастера Алеша, пришлось достать, погрузить и везти с собой. Лекарь руководил этим процессом, переговариваясь с управляющим, и не замечал во дворе никого постороннего – даже господ, – пока к веренице мешочников не подбежала Вильма с гроздью оберегов в крючковатых руках. Тогда мастер умолк чуть не на полуслове, нахмурился и протянул:

– Ты же…

Вильма, расхохотавшись, зазвенела бусинами оберегов.

– Погостила у хаггедцев, дорогуша. Все думала, когда объявишься. Братец вымахал у тебя будь здоров.

– Спасибо, – осторожно поблагодарил лекарь и кивнул Дивишу, мол, бывай. – Если честно, у меня мало времени, так что сразу извини за тот случай.

– На башне-то? – Она сунула мастеру в руки несколько шнурков. – Ладно, все было не так уж плохо. Перед Ивко извиняйся. Он себе зубы скрошил.

Пауза слегка затянулась, и Модвин ею воспользовался.

– Мастер Алеш!

Тот все так же молча распрощался с Вильмой и подошел поближе, спрятав ладони в карманы вместе с оберегами.

– Не спрашивайте, – пробормотал лекарь.

– Не стану. Я вас не за тем позвал. Мы с Еником выбрали лошадь.

– Что?

– Лошадь, – повторил Модвин. – Для вас. Спокойную. Идите сразу к воротам, не на конюшню. А то там еще выведут кого попало.

Посреди почерневшего от пепла двора они ударили по рукам и разошлись в разные стороны. В следующий раз нескоро удастся поговорить.

Помимо прочего Модвин не хотел, чтобы кто-то еще сейчас был у конюшни, потому что Рагне, единственной из детей, не хватило прощания в комнатах замка.

Гоздава сидел на снятой перегородке денника и беседовал с дочерью, пока Ортрун сама затягивала своему коню подпруги. Потом они поменялись – гетман пошел к лошадям, а Рагна взяла мать за руку и сделала один глубокий вдох. Ортрун присела на корточки и сказала:

– Ну, все, дочка. Береги братьев. – Потом она улыбнулась и слегка понизила голос: – А Грета обещала мне, что за тобой присмотрит.

– Еще чего! Это я за ней присмотрю!

Они обнялись. Ортрун посмотрела на Модвина через остренькое девичье плечо и кивнула. Он вывел под уздцы своего крылатого вороного и ее белого жеребца, которого Освальд, когда купил, звал Сахарком.

Модвин вспоминал то далекое время, то многое ушедшее, по чему однажды научится скучать, когда сестра выехала перед строем, сияя красивой броней, и проговорила громко:

– Мы не Синяки и не скрываем своих намерений. Мы идем в столицу, чтобы воззвать к закону и лишить власти человека, который хочет продать эту страну хаггедцам. Пусть каждый решает, с нами он или против нас. Все просто и ясно. – Она развернула коня и взмахнула рукой. – Ворота!

Модвин задрал голову, чтобы найти окно своей комнаты, тяжело вздохнул, а потом заметил счастливого гетмана. Странно, что Ортрун не оборачивалась – так он на нее смотрел.

– Збинек, – тихо позвал Модвин, – можно спросить?

– Давай, – откликнулся тот.

– Как ты понял, что хочешь быть с Ортрун?

Гоздава ненадолго задумался и причмокнул. Кони пошагали вперед.

– Ну, – наконец произнес он, – просто в какой-то момент говорить мы стали даже больше, чем трахаться.

Красный с золотом, белый, черный. Плавный перелив, живой блик, яркий и глубокий, как солнечный луч на большой воде. Знакомая и понятная красота, которую можно услышать и почувствовать кожей.

Но только не теперь: солнце давно уже село, и от воды они были далеко. Нерис, устало прислонившись затылком к шершавому дереву, с расстояния в три-четыре шага едва чувствовала тепло тлеющих углей.

Это краснорожий берстонец спешно потушил костер: что-то в глубине леса встревожило его товарища. Они могли в таком случае обойтись без огня – позвать, например, медведя и всю ночь пролежать у него под боком. Нерис слышала, так делают хранители. Может, и Фаррас так делал. Она обязательно спросит его, прежде чем убить.

«Сначала он, потом Мескер», – решила Нерис, как только пришла в себя. Пусть ее мужчины умрут по порядку. Однако прежде той парочки уродов нужно было как-то избавиться от этой.