Хотел, как лучше, называется. Проклятье…

— И это еще не все хреновые новости, — продолжил Воронцов. — Убирались бы вы отсюда, да поскорее. У Ксении моя кровь, очень много моей крови и других… материалов. Она без труда отследит меня, как только выяснит, что я пропал. Так что валите отсюда, пока ветер без сучков.

Матильда тихо выругалась и принялась закидывать папки в большую дорожную сумку. Я остался возле Воронцова. Теперь нас разделял лишь начавший терять силу барьер. Реши он напасть, эта преграда его бы не сдержала. Сергей не собирался нападать — не мог или не хотел, а может то и другое разом.

Черт, я ведь вообще перестал понимать старого товарища.

— Почему ты примкнул к ней? — хрипло спросил я. — Неужели не было других вариантов?

— Были, — слабо пожал плечами Воронцов. — Пожизненное заточение, пока не придет срок умирать. Неоднократная гибель за идеалы, которые никогда не были мне близки… Вариант, который предложила Великая княгиня, показался мне самым лучшим.

Я насмешливо приподнял брови.

— Так ты действительно ей веришь? Во все эти разговоры о новой аристократии, о смене порядков, о великом будущем, построенном на крови прежних владельцев Осколков? Самому не смешно? Это даже звучит как фантазия!

— А в чем она неправа? — с вызовом ответил Воронцов. — Как быстро ты, Миша забыл о том, что сам еще недавно был изгоем! Забыл, кем тебя считали, как к тебе относились. Забыл презрение в глазах и ядовитый шепот в спину.

— Не забыл.

— А, ну конечно. У тебя же проснулась родовая сила, и ты нашел, как заткнуть им рты. Но что ждало бы меня, не останься у отца других наследников, ты не думал? Я все это время был изгоем среди всех сословий! Второсортным продуктом, что никому не нужен. Незаконнорожденных не жалуют ни среди аристократов, ни среди черни. Мне просто повезло. А вот моей матери — не особо. Ты в курсе, что с ней стало?

Я покачал головой.

— Нет. Думал, ты о ней позаботился.

Симпатичное лицо Сергея, в котором с каждым годом оставалось все меньше материнских черт и прибавлялось отцовских, вновь перекосило от боли.

— Когда стало слишком поздно! — с трудом сдерживаясь, сказал друг. — После моего появления на свет ей пришлось уйти из театра — слухи расползлись слишком быстро. Это стало для нее ударом. Она утратила свою красоту и работала где придется, лишь бы прокормиться. Это потом начали приходить деньги от отца, а в первые годы было тяжело. И даже когда нам выделили содержание… она уже не могла радоваться жизни. И она во всем обвиняла меня! С самого малолетства я только и слышал, что лучше бы не рождался! Ведь тогда она так бы и продолжала блистать в театре. А из-за меня она всего этого лишилась. И понемногу сходила с ума…

Серега прежде никогда не рассказывал о матери в подробностях, но лишь сейчас, когда его прорвало под действием скополаминума, я понял, почему. Нежеланный, ненавидимый, ненужный ребенок. А ведь в Аудиториуме он рассказывал совсем другие сказки о семье. Стыдился? Нафантазировал истории о доброй матушке и заботливом отце, а на поверку все оказалось гораздо печальнее.

Черт. Если бы я знал раньше…

— Когда ко мне перешел титул, она окончательно перестала владеть собой, — севшим голосом рассказывал Серега. — Не смогла простить мне моего везения. Я был готов помириться, стать семьей. Даже купил красивый дом на набережной Мойки, нанял слуг, лучших врачей. Все же мать, а родителей не выбирают… Но она отказалась и от этих подарков, и от меня. А потом и вовсе стала опасна.

— Безумие?

— Да. Оно ею овладело. Хотя на самом деле оно всегда в ней было. Просто ненависть съела ее изнутри. Ничего не осталось, Миш. Она это понимала и несколько раз пыталась уйти из жизни. Травилась, бросалась под машину. Когда прохожие чудом вытащили ее из Мойки, мне пришлось отправить ее в закрытый доллгауз под Тихвином. Полный пансион, сиделки и горы таблеток до конца ее дней. Сейчас она даже не узнает меня. Может и к лучшему. Если она меня забудет, перестанет ненавидеть и страдать…

Я снова плюхнулся на стул, потрясенный рассказом Сергея.

— Почему ты никогда не говорил?

— А зачем? — грустно улыбнулся князь. — Что бы это изменило? Но я вдоволь насмотрелся на то, как старые порядки калечат людей. Как перемалывает их общество в своих жерновах. Одна ошибка, одна слабость — и ты изгой. Дети отвечают за грехи отцов и матерей. В твоем случае — даже правнуки. Когда Великая княгиня впервые вызвала меня к себе и немного рассказала о своем замысле, я ее поддержал. И все еще поддерживаю, Миш. Она хочет стереть границы и сделать людей равными. Хочет, чтобы аристократами становились лишь достойные, талантливые и благородные люди. И плевать, из каких сословий они вышли. Так будет лучше для всех.

— Равными? — усмехнулся я. — А ты? Ты в этой касте за какие заслуги окажешься? За то, что удачно мутировал в бессмертного? Или за то, что поделился своей кровью и прочими жидкостями во благо евгеники?

— Я уйду в тень. Со временем. Сделаю все, что от меня требуется, и уйду. Потому что через пару поколений таких, как я, будут десятки.

Я тряхнул головой.

— Так, погоди. Ксения что, людей в пробирках выращивает?

— Не совсем, — Серега поднял на меня глаза. — Что, только сейчас дошло? Она уже давно создает новых аристократов искусственно. Все мы — плоды экспериментов, просто над каждым поработали по-разному. Кроме тебя, Миша. Тебя создали, чтобы нас убивать.

Матильда закончила сборы и подошла к барьеру.

— Если он прав, нужно уходить как можно скорее, — сказала баронесса. — Мы в этом подвале как в консервной банке. Запасного выхода нет.

Я стиснул кулаки. Черт. Только наладил нормальный контакт с Воронцовым, только он начал говорить не из-под палки, а искренне… Я потянулся в карман, и Сергей отпрянул.

— Сам пойду куда скажете. Только не вкалывай в меня эту дрянь! Пожалуйста… Ты хотел знать, что за кошмары меня мучают? Воспоминания из детства. Как мать, рыдая, бьет меня головой о стену и кричит. Кричит, что ненавидит меня. Обещает убить. Раз за разом, как закольцованная пленка…

Я вопросительно взглянул на Матильду.

— Нет, дружок, на меня не смотри, — проворчала она. — Ты его сюда приволок, ты скомпрометировал убежище — тебе и расхлебывать эту кашу. Делай с ним что хочешь, лишь бы он не привел своих гончих за нами. Я пока уничтожу следы.

Она отвернулась и принялась короткими вспышками силы выжигать бумаги, какой-то мусор, даже одежду. Замкнутое помещение наполнилось дымом, и Воронцов закашлялся.

— Что же мне с тобой делать…

— Отпусти, — взмолился пленник. — Подотри память и отпусти. Может тогда она успокоится и не поднимет на уши весь Петрополь. Тогда у вас будет время на… На то, что вы задумали.

— Если я тебя отпущу, мы снова встретимся по разные стороны баррикад, Серега, — вздохнул я. — Я этого не хочу.

Воронцов устало улыбнулся.

— Я тоже не хочу. Но по-другому, видимо, никак.

Он снова закашлялся, да и у меня начало мерзко щипать в носу от дыма. Может все же отпустить? Может у него хватит мозгов и изворотливости просто сбежать из города и отсидеться? По сути, проделать все то же, что он хотел сделать со мной. Олю он сам все равно не вытащит, и ее судьба будет на моей совести. А Ксения… Против Ксении мне сейчас все равно не выстоять. Пока не появится Ира, нападения на Зимний не будет.

И все же мы могли подготовить кое-что еще…

— Ты же был среди тех, кто занимался изъятием Осколков у аристократов? — спросил я.

— Да. Не всюду, но был у нескольких семей.

— Где прячут изъятые Осколки?

Глаза у Воронцова забегали. Видимо, действие скополаминума еще больше слабело, и разум понемногу брал тело под контроль. А на разуме наверняка были какие-то надстройки — я чувствовал, что он сопротивлялся.

— Серега, говори, — низко прорычал я. — Если не скажешь, мне придется вколоть тебе то страшное дерьмо.