— Сколько его ждать?

Она повернула маленькие наручные часики ближе к свету.

— Сейчас четыре утра. Ты продрых несколько часов. Скоро будет, он обычно возвращается под утро. У него прикрытие, что деревенское молоко возит в город. Сделал себе левые документы и обвешался блокирующими артефактами.

Меня все еще колотило, но я заставил себя выдохнуть. Как же я ненавидел это состояние беспомощности! Вынужденное бездействие, от которого становилось тошно. Зависимость от других людей, когда ты сам не можешь контролировать ситуацию. Слишком привык решать все сам. А сейчас должен был торчать в этом проклятом подвале и гадать, что случилось в усадьбе.

— Ладно, отпусти меня, — я разжал пальцы Грасс и отстранился. — Я спокоен. Все в норме. Глупить не буду.

Аня кивнула, но обернулась, когда заскрипела лестница. Через проем вниз головой свесился Счастье — отросшие волосы мешали рассмотреть его лицо, но по голосу я понял, что он был в ярости.

— Вы что творите, идиоты? — прохрипел он. — Совсем охренели?

— Больше никто не будет кричать, — ответила Грасс. — Обещаю.

— Да какое орать? Вы на кой хрен колдовали? У меня артефакт чуть не взорвался. Нас же сейчас засекут!

Мы с Аней переглянулись. Я бухнулся обратно на кровать и закрыл лицо ладонями. Видение вызвало всплеск силы. Иначе Род не смог бы ко мне пробиться из своего межмирья.

— Твою маааать…

— Быстро собирайтесь! — велел Счастье. — Пакуйте барахло, нужно уходить. Немедленно. Артефакт даже ранг не показал — было что-то очень мощное. Скоро здесь будут ищейки!

Аня кивнула. Спасибо ей за то, что не стала меня материть. Я надеялся, она понимала, что я не мог контролировать видение. И мне даже было бы стыдно, не касайся вопрос моей семьи.

Я покинул свое лежбище и проверил, не оставил ли там документы или любой другой след, который позволил бы меня выследить. Ни крови, ни бумаг. Ничего. Клико и Рыба тем временем аккуратно упаковывали готовые изделия и, оборачивая каждый цилиндр в плотную ткань, укладывали в рюкзаки. Аня носилась с фонариком по подвалу и уничтожала все следы нашего присутствия, а окровавленные тряпки, которыми перевязывали Шкуру, сложила отдельно к нему на импровизированную кровать.

— Горький приехал, — Счастье снова свесился через люк. — Бегом.

Аня замерла и посмотрела на девчонок.

— Все в машину не поместимся. Вы езжайте с Горьким, а мы с Михаилом на мотоцикле. Благо он заправлен.

Клико и Рыба встрепенулись.

— Но нельзя…

— Нельзя, чтобы ваш груз пострадал. Сперва закинем вас в другой схрон, потом разберемся с Михаилом. Пока так. Все, марш наверх. Обе.

Она жестом подгоняла девчонок, и вскоре в подвале остались только мы с Грасс.

— А Шкура? — спросил я.

— Я здесь останусь, — отозвался из угла раненый и с трудом приподнял бритую голову над одеялом. — Ань, давай. Как договаривались…

Анька выволокла из другого угла большую канистру и взглянула на меня тяжелым взглядом.

— Миш, иди. Мне нужно здесь все… прибрать.

— Ага, — вторил ей Шкура. — Пока, Соколов. Везучий ты хрен. В отличие от меня.

Я попятился к лестнице, стараясь не показывать ужаса. Значит, вот о чем они договорились. Если придется уйти раньше времени, а Шкура не встанет на ноги, то они избавятся от обузы. Чтобы не тормозил их, чтобы не мешал.

И в живых они его оставить не могли — менталист смог бы выяснить нужные сведения, даже будь Шкура без сознания.

Дерьмо. Жестоко. Грустно.

— Не бойся, Анют, — услышал я за спиной. — Ты же знаешь, что так нужно…

Я полез наверх и торопливо, подавляя тошноту, выскочил на улицу. Ребята из ячейки уже вовсю грузили вещи в автомобиль. Горький узнал меня, молча кивнул и не сказал ни слова. Не до этого.

— Мы поехали, — сказал Счастье. — Аня знает, куда. Там встретимся.

Я рассеянно кивнул, стараясь не думать о том, что происходило внизу. Господи, Аня, за что тебе все это? Какие же планы имела на тебя небесная канцелярия, если заставила пройти через такое дерьмо? Своими руками убить товарища, чтобы спасти остальных — я бы дрогнул. Наверняка сделал бы все как нужно, но никогда бы не смог это забыть.

Я нашел мотоцикл — колесница стояла возле сарая. Давно Анька меня не катала. Да и сама давно не ездила.

Аня тихо, даже немного пошатываясь, вышла из дома. Зачем-то повязала на хлипком заборе грязную тряпку и обернулась ко мне. У меня сжалось сердце, когда я увидел ее глаза. Лицо молодой девушки, а глаза трехсотлетней старухи.

— Поехали, — сказала она бесцветным голосом. — Сейчас рванет.

Я увидел нож у нее на поясе — чехол немного топорщился, впопыхах она неправильно застегнула кнопки. Поправлять не стал — сейчас не хотелось ей докучать. Анька подала мне шлем и сама надела.

— Он все равно был не жилец, — глухо проговорила она. — Ему просто не повезло.

Старый пикап Горького трясся по раскисшей грунтовке, чудом не утопая в жиже. Позади, в кузове, тряслись пустые бидоны. Ехали молча.

Дорога пролегала через место, которое я знал в своем мире как Пороховые и Ржевский полигон. Что здесь, что там ничего интересного здесь толком не было — лишь заболоченные луга, кое-как проложенные пути, которые и дорогой толком не назвать.

Когда-то эти земли принадлежали моему роду, но дед их продал, пытаясь поправить финансовое положение. Помогло не особо, ибо на эти болота нашлось немного охотников. Один энтузиаст, впрочем, осушил большой участок и даже возвел там усадьбу — симпатичный кирпичный особняк на живописном берегу реки. Даже беседку из белого мрамора поставил, чтобы все было, как у людей. Правда, местный климат быстро привел мрамор в негодность, и беседку перестроили.

— Сейчас объедем Большое озеро — там могут стоять эти гоблины, — сказал Горький и вцепился в баранку, когда машина подскочила на очередной кочке. — Больше постов быть не должно, но все равно поедем самыми ушкуйскими тропами.

Ребят забросили на какой-то хутор под Кузьмолово. Оттуда пришлось пробираться через болота — я диву давался, откуда Горкий так хорошо знал эти места. Затем следовало доехать до Лепсарей, где находились наши рыбные пруды, и уже оттуда тихо добраться до Ириновки. Дорога, что обычно занимала не более часа, растянулась уже на два с половиной.

Дурное предчувствие все никак меня не отпускало, но теперь оно трансформировалось в тупую боль в груди. Она ныла, сочилась горем, а я ничего не мог поделать с этим ощущением. Казалось, даже сила внутри меня стала другой — утихла, вместо бурной реки текла слабым ручейком.

Наконец, когда я окончательно перестал ориентироваться, сперва показались крыши домиков в Лепсарях, а затем, когда мы обогнули деревню по старой деревенской дороге, я заметил широкое поле, над которым нависало облако дыма.

Дым валил над усадьбой. Особняк и парк располагались на холме, и мы подбирались к этому возвышению со стороны болот. Горький остановился на краю маленького лесочка.

— Дальше пешком, я не хочу светить машину. У вас час. Успевайте как хотите.

Я вылетел из автомобиля и хотел пробежать напрямую через поле, но Анька схватила меня за рукав и потащила в сторону.

— Пойдем в обход, — велела она и указала на огибавший поле лес. — Обогнем для надежности. Там же есть тропа наверх?

Я кивнул, собираясь с мыслями. Чем ближе я был к Ириновке, тем сильнее меня разрывало на части.

— Да. Идем.

Анька шлепала по мокрой траве в высоких ботинках, а мои ноги мгновенно промокли. Недавно прошел дождь, но, видимо, он запоздал. Стараясь не думать о самом страшном, я торопливо прыгал с кочки на кочку, едва удерживая себя от желания перейи на бег.

— Вот тропа наверх, — сказал я и принялся карабкаться по склону, хватаясь за камни, корни деревьев и жирные коски осоки. Трава резала ладони, но я не чувствовал боли.

Пару раз Аня опасно заскользила по грязи, но я успел схватить ее за руку и вытащить. Подруга, казалось, нервничала не меньше меня, хотя у нее были свои причины для расстройства. Может, моя тревога передалась и ей?