Дышу полной грудью, считаю невероятно яркие звезды, а тишина вокруг кажется музыкой. «Ирландия» находится в довольно тихом, но красивом уголке города, и я каждый раз не перестаю восхищаться красотой архитектуры. Вдруг в благоухание осени вклинивается горьковатый аромат сигаретного дыма, и я озираюсь по сторонам. Моргаю, чтобы сбить с себя мечтательный морок, и замечаю Мирослава, стоящего в десятке шагов от меня. Его высокая массивная фигура в свете фонарей кажется поистине огромной – это, конечно, оптическая иллюзия. Но я неосознанно ежусь, представив, как эти кулаки выбивали кровь из Пашки.

Оля сказала, что Мир бил Самойлова ногами, и я опускаю взгляд, чтобы получше рассмотреть массивные ботинки не меньше, чем сорок пятого размера. А Пашка крепкий оказался, другого бы от меньшего вынесло на тот свет.

– Ты с меня всю смену глаз не сводила, – Мирослав отталкивается от кирпичной стены и делает шаг ко мне. – И сейчас смотришь.

– Ты же не музейный экспонат, чтобы за просмотр платить?

– Не он, – усмехается, и уголок губ ползет вверх, делая лицо Мирослава немного хищным. – Но ты смотрела на меня… без восхищения.

– А ты к такому не привык?

Мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть в глаза Овчинникова. Я не низкого роста – во мне почти сто семьдесят семь сантиметров – и, честно признаться, непривычно, что кто-то может быть настолько выше меня. Это немного… пугает, что ли.

– Я привык к обожанию, да, – снова эта усмешка, а я слежу как смыкаются губы вокруг сигаретного фильтра. – Шучу, мне так-то до лампочки чужие восторги, даже утомляют чаще всего. Но ты… до прихода блондинки твои глаза были теплее. Что-то изменилось?

Мне не по себе от того, насколько хорошо он может прочесть меня. Не то, чтобы мне было, что от него скрывать, но ведь он прав – что-то действительно изменилось. Есть в манере Мирослава курить нечто завораживающее. Вот как это описать? Но он так расслабленно держит в пальцах сигарету, втягивает дым, наполняя им легкие, не сводя с меня пытливого взгляда, а огонек на конце отбрасывает отсвет на его смуглую кожу, делая ее красноватой.

– Мир, скажи… мы не встречались раньше?

Этот вопрос – не тот, что крутился в голове последние несколько часов. Но сейчас, когда мы стоим друг напротив друга на парковке, его голос снова властвует надо мной, будит что-то внутри – забытое или похороненное так глубоко в душе, что сразу откопать не получается. Это какой-то ребус, шарада, головоломка, ключ к которой у меня не получается подобрать, сколько я не пытаюсь. Но ощущение, что мы виделись когда-то, не покидает ни на минуту.

– Разве что в прошлой жизни, – Мирослав делает очередную, на этот раз последнюю, затяжку и точным броском отправляет окурок в урну. Сразу становится будто бы темнее, хотя фонари горят все так же ярко, а еще холодно. Так, соберись, ты же совсем о другом хотела поговорить!

– Будут еще вопросы? – будто бы прочитав мои мысли, уточняет Мирослав. – Если что, я до утра свободен.

– Ты зачем Пашу избил?

Мирослав не выглядит удивленным, глаза не округляет, не пытается убедить меня, что ничего такого не было. Он просто отвечает, и в голосе полное равнодушие:

– Напросился.

– Ты так легко об этом говоришь, – теряюсь от его безразличия и уверенности в собственной правоте. Она сквозит в каждом его движении, и хочется встряхнуть Мирослава за грудки и постараться выбить эту жестокость. – Он же… ты же мог его убить!

– Не мог, я отлично контролирую силу удара.

– Ладно… ладно! Пусть так, пусть он напросился, пускай тебе его не жалко. Но себя… себя тебе тоже не жалко?

Такое удивление сквозит во взгляде Мирослава, что приходится пояснить:

– Если бы Паша заявил в полицию, на тебя бы завели дело. Ты это понимаешь? Тебе могли бы сломать судьбу!

На губах Мирослава расцветает улыбка, а глаза странно блестят. Он удивлен и ошарашен сейчас настолько, что даже сбрасывает маску равнодушия. Касается моих шрамов – снова именно их – и, склонив голову, гладит их большим пальцем.

– Неужели ты не видишь, насколько ты красивая?

– А ты умеешь ошарашить, – замечаю тихонько, а Мир смеется.

– Ты тоже, – Мирослав дарит мне улыбку и вдруг мрачнеет: – Но если ты думаешь, что я раскаиваюсь, то я тебя расстрою. Некоторые только силу и понимают, – Мирослав последний раз смотрит на меня, переводит взгляд за спину и медленно опускает руку. За моей спиной, шурша ключами и пакетами, возле выхода орудует Катя.

– Иди, Арина, а то сестра будет волноваться.

И, не сказав больше ни слова, он скрывается в темноте, но я все еще слышу звук его шагов и отголоски беседы. Я точно знаю, что будет звучать в моей голове в ближайшее время – голос Мирослава. Проклял меня, что ли, кто-то?

Арина

— Царева, стой на месте!

От громкого окрика я подпрыгиваю на месте и чуть было не роняю на пол стопку учебников. Не знаю, каким только чудом смогла удержать их в руках.

– Господи, чуть сердце не остановилось! – возмущенно восклицаю, а хохочущая Олька оказывается рядом и подхватывает меня под локоть, удерживая на месте. – Ты что такая веселая с утра? А-а, постой! Я поняла! Вербицкий!

Вербицкий – наш преподаватель микроэкономики, в которого целый месяц жутко влюблена Оля. Этот интерес платонический, и подруга часто повторяет, что если бы профессор не дай бог обратил вдруг на нее внимание, то мгновенно утратил бы всякое очарование в ее глазах. У каждого человека есть свой фетиш, у Ольги это – безответная любовь. Ну вот нравится человеку восхищаться красивыми и умными мужчинами исключительно на расстоянии. Мы знакомы с ней с первого курса, как-то почти сразу сдружились, хоть и очень разные, но за все это время я не слышала ни об одном романе, хотя бы скоротечном. В этом мы с ней очень похожи. У меня тоже… не так чтобы бурная личная жизнь. Другое дело, что с внешними данными Ольги рано или поздно у нее появится парень, у меня же… ай, неважно.

– Ай, ну его, этого Вербицкого! – кривится Оля и взмахивает тонкой рукой, посылая очередную безответную любовь нафиг. – Дурак он. Я к нему проконсультироваться пришла, а он мне глазки начал строить, а когда я справедливо возмутилась, так вовсе чуть руки не распустил. Козел. Дверь в аудиторию запер, ты представляешь?!

– Ну и ну!

Чего порой не узнаешь о том, кто еще утром казался тихим безобидным интеллигентом.

– Вот так, да, – вздыхает и смахивает с моего плеча невидимую пылинку. – Но я ему не кто-то там, я комиссией пригрозила, а еще диктофоном перед носом потрясла.

– Ты пользуешься диктофоном? – восхищаюсь, но Ольга громко смеется в ответ.

– Нет, конечно! Я бы и не успела, настолько оторопела от его наглости и прыти. Просто меня этому на курсах психологической защиты научили.

– Вот это у вас уроки там… я и о курсах таких не слышала.

– Отличные уроки, кстати, – смеется Оля и утаскивает меня в маленький необитаемый коридорчик возле пожарной лестницы.

– Ты чего? На лекцию же опоздаем!

– Да ну тебя, заучка, – Оля прижимает меня к стене, озирается по сторонам и шепчет на ухо: – Если что, я тебе совсем ничего не говорила. Это секрет, поняла? Страшный! – Для наглядности Оля прикладывает палец к моим губам и заговорщицки подмигивает. Очень странно.

– Опять какие-то сплетни? Оля, у меня нет времени на твои фокусы. Отпусти, мне идти надо!

– Не обижай меня, подруга! А то обижусь и ничего тебе не расскажу! Это не сплетни, а ценная информация. Так себе и запиши.

Она потрясает перед моим носом длинным пальцем и, снова оглянувшись, говорит:

– Сегодня после лекций тебя ждет сюрприз. Только т-с-с! Повторяю, это очень страшная тайна, но ты же моя подруга, я не могла смолчать.

– Э-э-э, стоп! Не тарахти, Чернова! Какой сюрприз? От кого? Что вообще происходит?

Оля становится похожей на человека, у которого вдруг разболелись все зубы разом: морщится, кривится, а в глазах вселенское страдание.