Сквозь синь гематом пробивается краснота смущения – Паша отчаянно не может подобрать слова, чтобы снова меня не обидеть. Хватит! С меня довольно. Я поднимаю букет и впихиваю его обратно Соловьеву. Не надо было вообще его брать, но спишем глупый поступок на шок и «радость» встречи.

– Держи-держи, они, наверное, целое состояние стоят.

– Но это же тебе, – хлопает короткими прямыми ресницами, становясь похожим на обиженного ребенка.

– Не мучайся и подари цветочки кому-то другому. Кому они нужны, а я обойдусь.

– Арина, ты меня неправильно поняла! Я ведь действительно раскаиваюсь, мы же нормально все это время общались, просто Ритка… она такая стерва. Накрутила меня тем вечером, я сам не понял, как ляпнул то… слово.

– «Обезьяна»? А как дурой меня обозвал помнишь? А как бросился на меня, хотел стукнуть? Паша, что ты от меня хочешь? Зачем тебе мое прощение? Если тебя кто-то заставил, наплюй.

Я разжимаю пальцы, а букет падает у ног Паши. Он удивленно моргает, словно видит меня впервые, а я делаю шаг назад. Господи, хоть бы не расплакаться. Что-то как-то тошнит немного.

– Я просто был пьян, а еще Ритка… она настоящая стерва! Ты не понимаешь, я ведь не такой. Ты должна меня простить!

Последняя фраза выходит особенно визгливой.

– Ты даже не можешь нести ответственность самолично. Ритку приплетаешь. Правильно тебе Овчинников рожу разбил, – бросаю напоследок и, развернувшись, стремительно перебираю ногами, убегаю прочь.

– Козел он! – кричит Паша мне в спину. – Психопат! По нему тюрьма плачет! Пусть радуется, что я ментов на него не натравил.

– Сам ты козел, – бросаю через плечо и стремительно заворачиваю за угол, где чуть было не сталкиваюсь нос к носу с запыхавшейся Ольгой.

– Царева, чуть кофе не перевернула! – возмущается подруга, но тут же сменяет гнев на милость, оценив выражение моего лица. – Так, Ариша, пошли в машину.

Она вручает мне стаканчик с крепчайшим эспрессо без грамма сахара и подбородком указывает в сторону институтской парковки. Она совсем рядом, и уже буквально через минуту мы сидим в теплом салоне и пьем кофе. Молчим. Я такая злая сейчас, что боюсь сорваться на Ольге. Она, конечно, некрасиво поступила, но она не виновата, что Пашка трус и подонок.

– Он снова тебя обзывал?

Качаю головой, смотрю в окно, грею руки о стаканчик. Кофе из автомата – та еще гадость, но сейчас я согласна пить его литрами, лишь бы перебить привкус отвращения на корне языка.

– Оля, никогда так больше не делай, а то поссоримся.

– Да-да, я поняла… прости еще раз. Просто он казался искренним… ну, когда звонил. Я подумала, что, может, он действительно все осознал. Неплохой же пацан.

– Ага, неплохой, – криво улыбаюсь и делаю глоток кофе, глядя как Анька Никифорова целуется с симпатичным первокурсником.

– Мне кажется, он не сам это придумал. Не по своей воле пришел извиняться.

Эта мысль не дает покоя, но я боюсь думать, что Мирослав и тут может быть причастен. Что он заставил Соловьева. Потому что… это ведь тогда будет что-то значить, да? Что Мир что-то ко мне чувствует? В двух словах рассказываю Оле о нашей не очень приятной беседе с Пашей.

– В общем, все. Цветы ему на память оставила. Пусть подавится ими, придурок.

– Надо же, какой кромешный идиот, – возмущается Оля и в три глотка допивает свой кофе. – Никогда не думала, что у Пашки так далеко крыша улетит.

– Может быть, он всегда таким и был, только сейчас его прорвало, – пожимаю плечами и морщусь от мысли, что действительно могу оказаться права.

С другой стороны, хорошо, что я узнала цену человека, с которым учусь. Всегда приятнее смотреть на окружающих широко открытыми глазами и не питать иллюзии.

– Я еще, знаешь, чего подумала… а вдруг Пашка в деканат пожалуется? Или действительно побои снимет? У Овчинникова могут быть проблемы.

– Ой, ты не знаешь, что ли?! – Оля оживляется, как бывает это всякий раз, когда она хочет сообщить нечто сенсационное. – Декан юридического то ли родственник Мирослава, то ли друг семьи. В общем, там мутная история, но я точно знаю: Овчинникову ничего не будет.

– Странно, если бы ты не знала, – усмехаюсь и сминаю пустой стаканчик. – Ладно, хватит об этом, а то совсем настроение испортится.

Я улыбаюсь, а сама думаю о Мирославе. Он очень странный, молчаливый и закрытый. Сколько он работает в нашем баре? Неделю уже, а я до сих пор почти ничего не знаю о нем. Катя говорит, что это все неважно, и любопытный нос в чужие дела совать нехорошо, а я бы и не совала, если бы Мирослав не казался мне знакомым. Ну не мог же он мне присниться, правильно? Не верю я в такую ерунду.

– Эй, ты задумалась, – толкает меня в бок Оля, а я встряхиваю головой и улыбаюсь. – Кстати! Помнишь, мы договаривались пойти на шоппинг? Поехали, а? Мне страсть как нужна новая юбка. Буквально умру, если не куплю ее себе. Представляешь, я нашла новый миленький магазинчик на Маяковского, там такие шмотки… Оля мечтательно закатывает глаза и, сложив пальцы щепотью, звонко ее целует, становясь похожей на итальянцев-гурманов, восхищающихся вкусом пасты и пиццы.

– Ты не злишься на меня больше? – настораживается. – Не надо, Ариша, ты моя самая лучшая подруга, я не со зла, ты ведь знаешь. Я как лучше хотела.

– Ок, едем, – решаюсь, потому что и правда, очень устала от всего. – Все равно настроения нет, может, хоть новая юбка его улучшит.

– Ты прелесть, – взвизгивает Оля и, заведя мотор, бодро мчит на всех парусах в сторону того самого миленького магазинчика.

Арина

Миленьким магазинчиком оказывается огромное здание, где на трех этажах торгуют одеждой, обувью и всем, что только может понадобиться для комфортной жизни. В ассортименте разве что нет мебели и бытовой техники, зато комплекты постельного белья, подушки и одеяла горками разложены на высоких стеллажах. Первым делом Оля тащит меня в обувной отдел, занимающий почти полностью весь первый этаж, а я зависаю возле десятка коробов с яркими и смешными носками. Набираю целую кучу подходящего размера и самых невероятных расцветок и принтов. Пока несу охапку к кассе, чтобы оставить там, едва не сталкиваюсь со стайкой шумных школьников, громко что-то обсуждающих. В людных местах меня иногда накрывает. Вот и сейчас я прячу лицо за волосами, пытаюсь обогнуть скопление людей, отвожу взгляд и низко наклоняю голову. Да, я много работала с психологом и не одним, я умею гасить панические атаки, но они все равно нет-нет, да и накатывают на меня в самый неподходящий момент.

– Смотри, какие миленькие сапожки! – зато Оля в своей стихии.

Сидит на низком ярко-красном пуфе, а у ее длинных ног десяток самых разных моделей осенней обуви. Осматриваюсь по сторонам, замечаю стеллаж с замшевыми ботильонами и, не задумываясь, выбираю одни бутылочного оттенка на невысокой танкетке. Они… элегантные, совсем не похожи на те модели, что выбираю обычно. Я предпочитаю удобство и комфорт красоте, потому кроссовки и кеды – мой обычный выбор, но сейчас, сама не знаю почему, хочется быть красивой. Ну, насколько это возможно.

– Ой, тебе очень идет, – восхищается Оля и уговаривает купить, а не поставить обратно на полку.

– Просто… куда я их носить буду?

– Совсем глупая? – удивляется и, не слыша протестов, несет мои ботильоны к кассе. – И знать ничего не хочу. Если не купишь, обижусь!

Приходится согласиться, и следом мы ползем на эскалаторе на второй этаж, где попадаем в царство красивой одежды и шопоголической суеты.

– Так, вон там юбки, я побежала. Ты тоже себе что-то присмотри! Негоже из такого шикарного магазина с пустыми руками выходить.

– Да у меня вон уже на кассе лежит и обувь, и носки…

– Ой, не смеши меня. Говорю, выбирай себе одежду, значит, выбирай! – грозно сводит брови к переносице, треплет меня за щеку и уносится в сторону юбок и платьев.

Ну что ж… можно и купить что-то. В конце концов, я же девочка, да? К примерочной кабинке я прихожу с ворохом вещей и, получив номерок, прохожу внутрь. Спрятавшись за красной шторкой, развешиваю на крючках юбки, кардиганы, джинсы и несколько минут смотрю на себя в зеркало. Где-то рядом, за тонкой красной шторкой кипит жизнь: люди советуются с друзьями и близкими, входят и выходят, довольные выбором, а я просто стою. Из зеркала на меня смотрит светловолосая девушка со странной асимметрией лица и исполосованной щекой. Шрамы спускаются ниже, к плечу, и я знаю, что их цепочка прерывается только на уровне пупка. Тогда, пять лет назад, их было больше, но сейчас, после стольких операций, я уже не так сильно пугаю народ. Я давно простила пьяного водителя, хотя он чуть не отправил нас с дядей Валерой на тот свет. Он искалечил и превратил меня в ту самую обезьяну, но не хочу больше об этом думать. Что толку сгорать от ненависти, если это ничего, кроме саморазрушения не несет?