– Пива нам! – орет Паша Соловьев, вечный заводила и мой однокурсник. – И орешков!

Женя, наш официант, уже крутится возле барной стойки, а я планомерно, бокал за бокалом, готовлю заказ. Катя рядом, помогает, а я нет-нет да смотрю на Мирослава. Просто не захочешь, а взгляд сам за него цепляется. Мирослава невозможно не заметить даже в такой плотной толпе. Самый высокий из всех посетителей, широкоплечий, свободный и расслабленный, ему, кажется, совсем не мешают шумные посетители. За его любимым столиком в самом углу сидят еще трое: Вадик Рогов, Юра Филиппов и какая-то брюнетка с выдающимися… глазами. Мы все учимся в одном вузе: они на юристов, я на экономиста, только Мира можно чаще увидеть в нашем баре, чем на парах. Не знаю, посетил ли он за месяц хоть одну.

Атмосфера в баре становится по-настоящему жаркой. Шум, гомон, крики, бурные обсуждения всего, что произошло на матче. Я терпеть не могу баскетбол, как и его болельщиков – они, в пылу азарта, способны на что угодно. И вроде бы днем мирные ребята, но стоит любимой команде выиграть – туши свет и прячься. Хуже они себя ведут только, если «Орлы» проигрывают.

Проходит, наверное, час, а народ только прибывает. Студенты, их девушки, случайные барышни и даже сами «виновники торжества» – все смешивается в один разноцветный крикливый клубок. Люди мигрируют между столиками, бурно «братаются», а наш охранник Дима – добрый, в сущности, парень – хмурится и готовится к тому, чтобы вышвырнуть самых активных за порог.

– Киска, дайкири сообрази для Ритки, а мне пиваса, – Паша Соловьев хлопает рукой по стойке, тарабанит пальцами и ждет свой заказ. Рядом с ним крутится Маргарита – девушка с соседнего потока, периодическая любовь Соловьева до гроба. – Ну, чего возишься? Не услышала, что ли?

– Паша, отвали, а? – беззлобно бросаю и принимаюсь за составление коктейля для Риты, но Павел, похоже, перешел черту в своем желании круто провести вечер.

– Что ты сказала? – зло хмурится и поворачивается к Маргарите, а та хлопает пушистыми ресницами и осоловело смотрит по сторонам. – Маргош, она меня послала? Эта обезьяна уродливая послала меня?

Кровь приливает к лицу, и все шрамы на моем теле начинают зверски пульсировать. Яркие пунцовые пятна расцветают на щеках, и хочется плеснуть ледяной водой в лицо. Каменею, и руки с шейкером зависают в каком-то странном, совершенно неэлегантном жесте. Обезьяна, обезьяна… и так на бесконечном повторе в голове. Возле стойки много людей, и все они затихают, будто бы ждут, чем дело кончится. Настоящий цирк, коней только не хватает. Мне срочно нужно собраться и сделать хоть что-то, чтобы прекратить этот балаган.

– Я сейчас тебе в глаза ром вылью, – заявляю каким-то механическим голосом и щурюсь. – Тогда посмотрим, кто тут обезьяна.

– Дура, – Паша выплевывает это, точно яд, и не отвечая за свои действия, слишком напившись, чтобы контролировать себя, бросается вперед, норовя перепрыгнуть через высокую стойку и… что он сделает? Распустит руки? Ударит?

Я учусь с этим человеком на одном курсе три года. Да, у него специфическое чувство юмора, а еще он любитель шумных сборищ и крепкого градуса, но ни разу до этого он не трогал меня и не оскорблял. Не то чтобы физический вред причинить! Он всегда казался мирным, но сейчас… Сейчас это кто-то другой, совсем мне незнакомый. Будто бы бесноватый. Отшатываюсь назад, как от источника заразы, а руки действуют сами по себе. Хлопаю по корпусу моего любимого бостонского шейкера и, не задумываясь о последствиях, махом выплескиваю содержимое в лицо Паши. Мне наверняка должно быть стыдно, только вот фигушки. За себя постоять я умею и обещания выполнять тоже.

– Охладись, придурок.

– Дрянь уродливая! – Паша похож на мокрого гуся. Алкоголь стекает с его головы, пачкает модный свитшот, а вокруг улюлюкает и смеется возбужденная толпа.

– Так ему, – взвизгивает какая-то девчонка, а Ритка пытается оттащить своего разбушевавшегося возлюбленного подальше от стойки. Хоть у кого-то из этой парочки еще остались мозги в голове.

Только куда ей? Паша злой и грязный, пьяный и дурной. В его глазах красная ярость и алкоголь, а это, поверьте мне, адская смесь. Я за время работы в «Ирландии» многих идиотов видела, но Соловьев в эту минуту все рекорды бьет. Вдруг чья-то ладонь ложится на его плечо, и я узнаю татуировку на кисти. Мирослав Овчинников собственной персоной. Я настолько ошарашена его появлением, что только и могу, что удивленно моргать. Мирослав еще крепче сжимает пальцами Пашкино плечо, глядя прицельно мне в глаза. Под этим темным мрачным взглядом теряюсь, кажусь себе глупой и растерянной, но и не могу себе позволить прервать зрительный контакт.

– Тебе мало, Соловьев? – его хриплый голос – единственное, что улавливает мой слух, когда в ушах пульсирует кровь. – По-моему, девушка доходчиво объяснила…

Ярость, обида, злость, разочарование в людях – вот мои спутники сейчас.

– Мир, не трогай его! – взвизгивает Рита, но Мирослав даже не смотрит на нее.

Он смотрит на меня. Глотаю горький ком обиды, а появившаяся будто бы из ниоткуда Катя мягко трогает мой локоть и звучно вызывает охрану. Я отворачиваюсь, ухожу в дальний угол барной зоны и встаю спиной к бару, якобы для того, чтобы срочно провести инвентаризацию напитков на полках, а на самом деле больше всего сейчас боюсь разрыдаться на глазах у всех. Давно мне так паршиво не было.

– Дима, где тебя носит?! Иди сюда! – моя сестра не разменивается на любезности, когда кому-то из ее близких грозит опасность. – Сейчас еще и полицию вызову. Убирайтесь из моего бара, недоумки!

«Да, черт! Это моя детка!» – сестричка в ударе!

Но, несмотря на буйный нрав, студенты оказываются понятливыми – никому не хочется связываться с моей сестрой в таком состоянии, а с полицией тем более. Через несколько минут в «Ирландии» никого не остается. Обмякаю и усаживаюсь на низкий табурет, растирая озябшие предплечья. Катя еще прикрикивает на кого-то за дверью, а потом, шумная и деятельная, влетает обратно в обеденный зал.

– Надо их пороть и плакать не давать, – возмущается и, обогнув стойку, наливает себе полный стакан вишневого сока. Он похож на кровь, и я жмурюсь, снова возвращаясь в день аварии. Неужели никогда от этих фантомных болей не избавлюсь?

– Они совершеннолетние, а нам надо было кондитерскую открывать, – замечаю, обняв себя за плечи. – Вряд ли люди буянят, когда едят круассаны.

Катя смеется, тут же сменив гнев на милость. Треплет меня по волосам, наклоняется и целует в щеку.

– Ты же не расстроилась? – цепко ощупывает взглядом мое лицо, всматривается в глаза, ищет признаки нервного срыва.

– Нет, конечно же, я не расстроилась. Я в ярости – это совсем другое.

– Ариш, он просто пьяный урод, не принимай на свой счет. Просто решил на ком-то зло сорвать, а ты под руку подвернулась.

– Понимаю, – киваю и вытягиваю ноги, порядком уставшие за смену. – Но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– О, народные мудрости в ход пошли, – качает головой Катя и, смахнув с лица темную прядь, допивает свой сок. – Хочешь сказать, он всегда тебя считал… такой? Только сейчас высказался?

– Вероятно. Ну и хрен с ним, и без его напоминаний знаю, что до красавицы мне, как до Китая ползком.

Я действительно однажды смирилась с тем, что выгляжу… не очень красиво. Врачи сотворили чудо, спасли мою жизнь, постарались исправить то, что наделал тот водитель, и за это я очень им благодарна. Другое дело, что сделать меня красивой в чужих глазах они не сумели. «На чужой роток не накинешь платок», – любит повторять наша мама, и я с ней согласна. Но только легче от согласия с простыми истинами не становится.

Арина

Утро начинается с дикого желания съесть пончик – стремление заесть стресс иногда сильнее меня. Всю ночь я ворочалась, пила чашками кофе, пока в животе не начало булькать, бродила по квартире из угла в угол, а Катя ворчала и вздыхала, уговаривая отдохнуть.