– Хорошо бы перебинтовать.

Снова Мирослав качает головой, хмурится, языком цокает, будто не понимает, что раны лучше обработать не только антисептиком. Сейчас я согласна с Катей: мужчины – сущие дети.

– Аптека рядом, – взмахиваю рукой в сторону выхода из сквера, где за поворотом действительно есть здание с красным крестом на вывеске. – Ладно-ладно, не настаиваю. Я уже почти все, потерпи еще немного.

Я до такой степени сосредоточена на оказании первой помощи, что перед собой ничего почти не вижу. Кажется, еще немного и язык высуну, стану похожей на первоклашку, выводящую в прописях крючки и палочки. Наверное, делаю глупости сейчас, но раз не смогла пройти мимо, нужно довести дело до конца. Когда заклеиваю пластырем ссадину на лбу, и моя «работа» закончена, вдруг замечаю, какие интересные глаза у Мирослава. Они были все время в десятке сантиметров от меня, но я только сейчас увидела необычный оттенок радужки: синева, зелень и болотного оттенка прожилки у зрачка. Сминаю в руке окровавленные салфетки, неловко пытаюсь запихнуть в сумку, но Мир перехватывает мое запястье и слегка сжимает. Не до боли, а до легкого покалывания на кончиках пальцев. Облизывает губы, проводит большим пальцем вверх по тонкой коже и, добравшись до ладони, нажимает у ее основания какую-то точку.

– Ой, – вскрикиваю и разжимаю ладонь, а Мирослав хмыкает, забирает у меня салфетки и, не глядя, выбрасывает их в соседнюю урну.

– Спасибо за помощь, – говорит хриплым голосом, а у меня при его звуках странная волна проходит по телу, задевает каждую клеточку.

Приходится отступить, потому что вдруг становится очень неловко, но Мирослав раскрывает пакет, заглядывает внутрь и достает один пончик. Смотрит на него удивленно, после переводит на меня вопросительный взгляд, будто разрешения спрашивает, а я медленно киваю. Это очень странно, честное слово. Будто меня засосало в какую-то другую реальность, в которой даже время течет по-другому. У Мирослава такой взгляд… немного холодный, пытливый, сосредоточенный – он удерживает и не дает отвернуться, хотя мне очень хочется.

Он смотрит на меня, как тогда, в баре. Без тени отвращения, без намека на брезгливость. Словно не видит всего, что печатью лежит на моем лице, что отличает от других, делает особенной не в самом лучшем смысле слова. Мирослав впивается белыми крепкими зубами в пончик и ставит рядом с собой на лавочку пакет и стакан с кофе. Выбор дает: подойти и забрать или сбежать, как последней трусихе.

И я делаю шаг вперед, а Мир усмехается уголком губ. Словно знал, что я смелая. Будто бы ожидал, что именно так и поступлю. Кофе немного остыл, но я пью его жадными глотками, совсем не чувствуя вкуса. Мир доедает пончик, а я стою рядом всего в нескольких сантиметрах от его колена, и Мирослав – наверняка специально – чуть шире раздвигает ноги, задевает мое бедро.

Один пончик Мирослав съедает со скоростью звука, а я достаю второй. С шоколадом – самый вкусный. Протягиваю Миру, он вопросительно приподнимает бровь, а я говорю, что одного такому здоровяку вряд ли было достаточно. Мирослав смеется. Запрокинув голову, от души, и все-таки берет из моих рук пончик. Есть во всей этой ситуации что-то глупое, но веселое. Безбашенное немного. Когда второй пончик отправляется за первым буквально за несколько секунд, Мирослав снова обхватывает пальцами мое запястье, чуть тянет на себя и я снова оказываюсь между его расставленных ног. Мир расслабленно откидывается на спинку лавочки, смотрит на меня снизу-вверх и, протянув руку, касается моей щеки. Безошибочно дотрагивается до скопища самых уродливых шрамов, спрятанных под солидным слоем тонального крема, а я дергаю головой. Пытаюсь отстраниться, отвернуться, спрятаться, но ничего не получается.

Волшебство рассеивается, я хочу скорее сбежать отсюда, пока пытливый взгляд Мирослава не превратился в насмешливый, но Мир встает и, оказавшись близко до закончившегося вмиг кислорода, резким движением опускает вниз шарф, оголяя мой подбородок и нижнюю челюсть. Властно убирает мои волосы с лица, заправляет их за уши, обхватывает щеки ладонями. Его взгляд, что тот магнит, притягивает к себе, не дает увернуться.

– Не бойся, – говорит, почти касаясь губами моего уха, – тут нет врагов.

В голове что-то щелкает. Какое-то забытое воспоминание наплывает туманом. Оно очень важное, по-настоящему значимое, но заблокированное в самом глубоком уголке сознания. Вглядываюсь в лицо Мирослава, ищу в нем знакомые черты – то, чего раньше не замечала, но Мир отпускает мое лицо и, коснувшись прохладными пальцами щеки еще раз, уходит, даже не обернувшись. А я остаюсь одна в пустом сквере и смотрю Мирославу вслед. Я должна вспомнить, обязана. Только сама не понимаю, что именно мне нужно вспомнить.

Арина

— Ты представляешь, Димка увольняется! – первое, что слышу, когда вхожу на следующий день в бар. И тут же замираю, пытаясь осмыслить услышанное.

Моя ночь прошла ужасно, после нее пришлось отсидеть и не уснуть на нескольких парах, но мне так и не удалось сосредоточиться. Все время думала о странной встрече в сквере. На языке вкус холодного кофе, перед глазами стоял пристальный взгляд Мирослава, а на коже ощущались его прикосновения.

«Здесь нет врагов», – слышалось, и никак не получалось избавиться от этих воспоминаний.

Не сразу соображаю, кто такой Димка, и почему меня должно волновать его увольнение. Две чашки крепкого кофе, выпитых в течении дня, похоже, оказались бесполезными – меня вырубает на ходу.

– Арина, ну? Что ты тормозишь? – сестра взбудоражено протирает столики, роняет тряпку на пол, с тихим ругательством поднимает ее и мнет в руках, будто именно в несчастном куске ткани сосредоточены все проблемы.

– Ты имеешь в виду нашего Димку? Охранника?

Катя восклицает что-то вроде: «Ну, наконец-то дошло» и продолжает яростно натирать столы. Обычно этим занимается официант, но в критических ситуациях сестра берется за все сама – ей так легче с истрепанными нервами справляться.

– У него какие-то семейные проблемы, он уезжает через несколько дней. Вот, час назад меня сообщением обрадовал, – возмущается Катя и добавляет свое любимое: – Что мужики за народ такой, а? Ни в чем на них положиться нельзя.

Моя Катя выскочила замуж в семнадцать за развеселого музыканта, носилась с ним по всей стране и разным фестивалям, а через год вернулась в отчий дом, полностью разочарованная в мужчинах и любви. Сейчас ей тридцать, и она скорее руку себе откусит, чем заведет серьезные отношения с каким-нибудь парнем.

– Бар без охраны – это, конечно, злачное место, – размышляю и принимаюсь за подготовку рабочего места. – Но справимся, Кать. Не нервничай.

– Надо, что ли, объявление дать, – вздыхает Катя. – Как же не вовремя, а? Димка меня ошарашил своим увольнением. Теперь пойди найди надежного человека, а у меня кредиты…

Катя бухтит себе под нос, а я наблюдаю за ней, прячась в безопасности своего убежища.

– Найдем, не переживай. Не каждый вечер у нас такое безумие творится, как вчера.

И это правда: бар «Ирландия» – спокойное место, тихое и ламповое. Его очень любят студенты, и, как правило, они ведут себя сдержанно. Просто, как оказалось, «Орлам» нельзя выигрывать. Ну, либо нам нужно закрывать бар на санитарную обработку в таких случаях.

– Ладно, Дима еще пару смен отработает, – наконец успокаивается сестра. – Разберемся.

Катя снова становится самой собой: легкой и воздушной, и я, выдохнув с облегчением, заканчиваю подготовку к смене и, махнув сестре, забираю очередную чашку с кофе и скрываюсь в нашей комнате отдыха. Может быть, сейчас перестану засыпать на ходу? Или думать о Мирославе. Может быть, его голос перестанет меня мучить наконец? Захлопываю дверь, приваливаюсь к ней спиной, выдыхаю с облегчением. Оказавшись в комнате персонала, в полном одиночестве, могу почувствовать себя наедине со своими мыслями, только они похожи на сбесившихся лошадок, не успокоить. Перед глазами встает Мирослав. Его лицо, раны, заклеенные пластырями, ссадины, которые обрабатывала антисептиком. Необычная радужка глаз, которой хотелось любоваться. Кто его избил? Судя по ссадинам на костяшках, второй стороне конфликта тоже неслабо досталось.