– Вот лучше бы тебе вообще ничего не говорила, а так куча лишних вопросов. Все, Царева, сразу после лекций жди сюрприз! Тебе понравится.

И, не дав мне задать еще хоть один вопрос, она уносится на всех парах, будто бы вспомнив что-то жутко важное. А я остаюсь одна в сумрачном аппендиксе коридора и думаю, что моя подруга сошла с ума, потому что у меня нет ни одного знакомого, кто решил бы сделать мне сюрприз.

***

«Я убью тебя, интриганка», – пишу на бумажке и передаю записку Оле.

Она взглядом умоляет о прощении и возвращается к конспекту. Лекция по английскому в этот день последняя, и чем больше говорит преподаватель, тем меньше я улавливаю. Нужно вести конспект, нужно вгрызаться в гранит науки, чем обычно я и занимаюсь на парах, но сегодня сосредоточиться не получается. Оля, будто желая загладить вину, шепотом обещает поработать сегодня за двоих.

Осматриваю аудиторию, замечаю пустое место и резко отворачиваюсь к окну. Честное слово, я думала сходить навестить Соловьева, но… не решилась. Я поняла, что мне противно, а я давно уже стараюсь избегать людей, рядом с которыми мне некомфортно. Лекция заканчивается как-то вдруг, и я торопливо собираю тетради, запихиваю в джинсовый рюкзак и в ряду первых бреду на выход. Ну что ж такое, все мысли мне Оля спутала своими тайнами и интригами!

– Ты только не злись, пожалуйста, – жалобно просит Оля, когда мы оказываемся в просторном фойе, заполненном гомонящей толпой студентов. Каждый торопится поскорее покинуть стены вуза, освободиться от бремени учебы хотя бы на сегодня.

Оля тарахтит на ухо какую-то ерунду, я перестаю вслушиваться. К своему ужасу ищу взглядом Мирослава, хотя вероятность увидеть его здесь ничтожно мала. Неужели он совершенно не парится о своем образовании? Нельзя же совсем на лекциях не показываться, отчислят ведь. Несколько раз я пыталась завести с ним разговор на эту тему, но потом поняла, что бесполезно. Все равно ничего не добьюсь, а занудой показаться могу. Нет уж, его учеба – его дело.

– Ну, и где твой сюрприз? – спрашиваю, раздражаясь. – Ладно, поехали домой.

Мы выходим через неприметную дверь, по ту сторону от которой студенты много лет назад организовали курилку. Идем туда не потому, что курить хочется, просто так быстрее. Оля держится рядом, по пути машет рукой то тому, то этому, с кем-то перебрасывается парой ничего не значащих слов. Студентов много, и она словно бы каждому хочет уделить несколько минут.

– Тьху, – вырывается, когда замечаю припаркованный в сотне метров потрепанный седан Соловьева. – Это и есть твой сюрприз? Скажи, что я ошиблась.

Кажется, у меня от злости даже зубы разболелись.

– Мне казалось, что мы подруги, – смотрю на Олю, а она снова бормочет свое «прости, прости».

– Он прощения хочет попросить, – пищит подруга.

– Сдалось оно мне, – ворчу, глядя на стоящего у машины Пашку, лицо которого, как в дурацкой комедии, заслоняет огромный букет.

Красные розы – их в букете, наверное, до полсотни. Он такой пышный, что за ним лица Паши не разглядеть, но, когда он опускает цветы вниз, непроизвольно жмурюсь. Потому что оно… фиолетовое. Лицо, в смысле, Пашкино, похоже на переспевший баклажан, забытый на поле под палящими лучами солнца.

– Да уж, здорово ему досталось, – злорадно усмехается Оля и снова подхватывает меня под локоть. – Он позвонил мне утром, чуть не рыдал, такой жалкий… говорит, вину свою чувствую, а сейчас очухался немного, хочу у Аринки прощения попросить. Помоги, Чернова, не будь стервой. Я трубку бросила, а он давай пять раз подряд наяривать. Измором меня взял, клянусь!

Оля торопливо поясняет, зачем решила участвовать в этом цирке, а я вздыхаю.

– Дурочка ты.

– Прощаешь? – с надеждой в глаза заглядывает, а я киваю.

Паша идет к нам. Улыбается недавно разбитыми и уже немного зажившими губами, но ему непросто: в глазах боль и скорбь всех угнетенных малых народов.

– Мирослав действительно псих, – замечаю, потому что чем ближе Паша, тем сильнее в этой мысли убеждаюсь.

– Зато очень красивый, – зловеще вещает Оля. – Повторяю: если в вашем баре будет такой наглухо отбитый охранник, вам никакие бандиты не страшны. И крыша!

– Кто-то кажется криминальных новостей обчитался.

– Или любовных романов, – хихикает Оля, но тут же замолкает, когда Паша останавливается напротив, протягивает букет и требовательно им в меня тычет.

– Это тебе, Цар… Арина.

Паша немного глуповат, а еще есть вариант, что Мир все-таки отбил ему последние мозги, раз он для меня цветы покупает.

– У тебя случайно нет сотрясения? – озвучиваю свои мысли вслух, а Паша качает головой.

– Не боись, я целый, и с головой у меня все в порядке. Ну, держи же! А то рука уже от этих цветов затекла.

Наверное, это у меня с головой плохо, но, когда в меня тычут роскошными цветами, инстинктивно их принимаю. Осторожно, словно цветы могут быть отравлены, тянусь носом к упругим лепесткам, но они, к сожалению, совсем не пахнут. Искусственные розы, выращенные в теплице, лишь немногим отличаются от пластмассовых похоронных. И искреннее желание загладить передо мной вину тоже кажется искусственным, фальшивым.

– Зачем пришел? – спрашиваю настороженно, а Паша опускает взгляд и смотрит на носки своих ботинок.

Я тоже смотрю, но ничего примечательного в них нет – ботинки как ботинки, чистые очень.

– Оль, – Паша мнется, но моя подруга решительно качает головой.

– После того, что ты учинил в баре, я с тобой Аришу ни на секунду не оставлю. Я пошла тебе навстречу, но большего не проси!

Оля становится рядом, плечом к плечу и складывает руки на груди, будто мой личный цербер. Пашка, набычившись, смотрит на нее, пытается взглядом в дугу согнуть, но Олю так просто не сломать. А мне вдруг резко надоедает этот цирк.

– Оль, правда, пойди кофе купи, – раздраженно вздыхаю, а букет в моих руках вдруг очень тяжелым становится.

Вокруг воцаряется тишина, на нас смотрят, кажется, все, и чужие взгляды жгут почище искр от костра. Терпеть не могу быть в центре внимания.

– Ладно уж. Но смотри мне! Если я только узнаю…

– Оля, блин, иди уже! – теряю терпение, и подругу ветром сносит.

– Арина, я…

– За что тебя избили? Ты… плохо выглядишь. Надо было в больницу.

– Ой, ладно тебе. Ну, получил разок в морду. С кем не бывает? За дело получил.

Паша изо всех сил пытается казаться беспечным, но получается плохо. Заплывшие глазки бегают, нижняя губа трясется, словно Соловьев вот-вот разрыдается. Светло-русые волосы взъерошены на затылке, будто Паша трепал их без устали.

– Зачем ты мне букет купил? Что, на трезвую голову обезьяна уже не кажется такой уродливой?

Паша морщится, будто бы я ударила его ногой в живот, а я опускаю руку с зажатым в ней букетом.

– Арина, я не знаю, что в тот день случилось. У меня будто бы башка отключилась, глупости городил. Даже не помню ничего, веришь?

– Надо меньше пить.

– И это тоже, – кривит губы в фальшивой улыбке. – Но я все осознал! Арина, я все осознал и прошу у тебя прощения. Искренне и от души. Хочешь, на колени встану? Нет, правда, хочешь? Скажи только, я все сделаю, чтобы прощение твое заслужить!

Соловьев действительно готов рухнуть на колени, опозориться при всех. Ситуация становится вовсе гротескной, и от этого неуютно. Во мне все крепче желание развернуться и уйти, но врожденная вежливость и воспитание держат на месте.

– Не будь идиотом, – зло шиплю, и Соловьев остается на полусогнутых. – Мне и пламенные извинения твои не нужны. Что ты вообще устроил?

– Я просто хочу, чтобы ты знала: я никогда не думал о тебе так, – смотрит на меня с надеждой и чуть ли не руки в молельном жесте складывает.

– Что ты все оборачиваешься? – спрашиваю, глядя на муки Соловьева. Такое ощущение, что кто-то стоит за его спиной с нагайкой и рассекает воздух над ухом, заставляя несчастного Пашу извиняться. – Никогда не думала, что ты такой дерганый.

– Арина, ты ведь… даже симпатичная. Ну, неплохо выглядишь. Нестрашная, в смысле.