Восемь лет прошли в тщетных хлопотах и ходатайствах. На счастье прославленного генуэзца — а мы уже не раз философствовали на столь плодотворную тему о малых причинах и великих последствиях, — так вот, на счастье прославленного генуэзца, по воле Провидения, в ту пору, когда он, Христофор Колумб, намеревался пуститься в путешествие, в ту пору, когда владычество халифов в Испании пало вместе со своим последним оплотом, племянник одной из самых близких подруг королевы до безумия влюбился в девушку, но у него не было никакой надежды жениться на ней.

Мы нижайше просим прощения у любви за то, что отнесли ее к числу малых причин.

Так или иначе, причина эта, будь она малой или большой, породила огромные последствия.

Мы назвали причину; скажем о последствиях.

Имя племянника нам уже известно — дон Иньиго Веласко, граф де Гаро.

Имя его тетки — Беатриса, маркиза де Мойя.

Итак, самой любимой подругой, самой близкой поверенной королевы была маркиза де Мойя. Пока отмечаем это обстоятельство для памяти, чтобы возвратиться к нему немного позже.

Веласко решил покончить счеты с жизнью и мог бы десять раз быть убитым, если бы смерть, отступающая перед всеми решившимися на смерть сердцами, не отступила перед ним. В битвах, которые католические короли вели против мавров, он постоянно сражался в первых шеренгах: он был среди тех, кто брал приступом крепости Ильору и Моклин — эти укрепления царственного города были так важны, что их называли глазами Гранады; участвовал в осаде Велеса, когда Zagal Абдаллах попытался снять осаду с этого города и его войска были отброшены с огромными потерями; он участвовал в захвате Хибральфаро, когда город Ибрагима был захвачен с бою и разграблен; был он, наконец, под стенами столицы Боабдила, когда, как говорят испанцы, съев гранат зернышко за зернышком, — другими словами, завоевав королевство город за городом, — католические короли обложили войсками старый город, возвели вокруг него новый с домами, церквами, крепостными укреплениями и назвали его Санта-Фе в знак того, что они выполнят обет и не снимут осады, пока Гранада не сдастся.

Гранада сдалась 25 ноября 1491 года — в 897 году хиджры, 22 дня месяца мохаррема по лунному календарю.

Для Колумба, выжидавшего целых восемь лет, наступило время действовать; король Фердинанд и королева Изабелла только что завершили дело, начатое Пелайо семь веков тому назад: они расправились с неверными в Испании.

И Колумб предложил снарядить экспедицию, заявив, что главная ее цель — обращение неверных некоего нового света.

А чтобы достичь этой цели, он просил дать в его распоряжение всего две каравеллы, экипаж в сто человек и три тысячи крон.

Говорил он не только о цели религиозной, но и о материальных благах, какие принесет экспедиция, о неисчислимых золотых россыпях, бесценных алмазных копях.

Что же мешало алчному Фердинанду и благочестивой Изабелле попытать счастья в предприятии, которое и с мирской, и с духовной точки зрения — если допустить существование этого неведомого мира — во всех отношениях задумано было удачно?

Сейчас мы расскажем о том, что им мешало.

Христофор Колумб заранее добивался высокого вознаграждения, достойного его службы, а именно — чина адмирала испанского флота, титула вице-короля всех тех земель, которые он намеревался открыть, десятую часть тех доходов, которые принесет экспедиция, и сохранения за своими потомками по мужской линии всех титулов и почетных званий, которые ему будут пожалованы.

Требования эти казались непомерными, тем более что Христофор Колумб, хотя и уверял, что является потомком одного из самых знатных родов Пьяченцы, хотя и писал королеве Изабелле о том, что, если она назначит его адмиралом, он будет не первым адмиралом в своем роду, но предъявить доказательства, подтверждающие его благородное происхождение, он не мог, и при дворе толковали, будто он просто-напросто сын бедного ткача не то из Ко-горно, не то из Нерви.

В конце концов требования Колумба повергли в негодование гранадского архиепископа Фердинанда де Талавера, кому их католические величества поручили изучить проект "генуэзского лоцмана" (так обычно называли при дворе Христофора Колумба).

Особенно же возмутили архиепископа требования десятой части всех доходов, что в точности совпадало с налогом, изымаемым церковью и называемым "dixieme"[24], и уязвляло религиозную щепетильность дона Фердинанда де Талавера.

Итак, бедняге Колумбу не повезло, ибо остальные три его требования — и о получении высокого чина адмирала, и о получении титула вице-короля, и, наконец, о получении права наследования этого титула, как это принято в королевском или княжеском роде, оскорбили гордость Фердинанда и Изабеллы, ибо самодержцы тех времен еще не привыкли относиться к людям незначительным как к себе подобным, а Колумб, человек неимущий и безродный, говорил с ними с такой самоуверенностью, будто голову его уже украшал двойной золотой венец Гуаканахари и Монтесумы.

Вот почему после ожесточенного спора в совете, где у Христофора Колумба было только два сторонника — дон Луис де Сантанхель, сборщик церковных доходов Арагона, и дон Алонсо де Кинтанилья, управляющий финансами Кастилии, — предложение было окончательно отвергнуто, к немалому удовольствию короля Фердинанда, человека во всем сомневающегося и живущего материальными интересами, и немалому огорчению королевы Изабеллы, натуры поэтичной и религиозной.

Ну а недруги Колумба — при дворе их было великое множество — считали, что решение принято бесповоротно, и воображали, будто навсегда отделались от забавного чудака, пытавшегося убедить всех, что по сравнению с услугами, которые он обещал оказать, все уже оказанные услуги ничтожны.

Но они упустили из вида дона Иньиго Веласко, графа де Гаро, и его тетку Беатрису, маркизу де Мойя.

И в самом деле, на следующий день после того как архиепископ дон Фердинанд де Талавера сообщил Колумбу о том, что их католические величества отказали ему (дон Луис де Сантанхель и дон Алонсо де Кинтанилья пытались смягчить это решение, но никаких надежд у несчастного мореплавателя больше не оставалось), донья Беатриса вошла в молельню к королеве и с явным волнением попросила Изабеллу соблаговолить принять ее племянника.

Изабелла, удивленная печальным видом своей любимицы, взглянула на нее и, чуть помедлив, произнесла тем ласковым тоном, каким обычно говорила с людьми из своего окружения:

— Что ты сказала, дочь моя?

Королева Кастилии имела обыкновение нарекать в знак дружбы "дочерьми" своих самых близких подруг, впрочем, оказывала она эту милость нечасто.

— Я сказала, ваше высочество, что племянник мой, дон Иньиго Веласко, имеет честь просить вас о прощальной аудиенции.

— Дон Иньиго Веласко? — повторила Изабелла, как видно стараясь припомнить, знаком ли он ей. — Да не тот ли это молодой воин, который так отличился во время нашей последней войны при взятии Илосы и Моклина, при осаде Велеса, взятии Хибральфаро и в других ратных делах?

— Да, это он! — воскликнула донья Беатриса, вне себя от радости и гордости от того, что имя ее племянника всколыхнуло воспоминания в душе королевы. — Да, да, ваше высочество, это он и есть.

— Так ты говоришь, он уезжает? — спросила Изабелла.

— Да, ваше высочество.

— В дальние края?

— Боюсь, что да.

— Что ж, он покидает Испанию?

— Очевидно.

— Вот как!

— В свое оправдание он говорит, что теперь уже не может быть полезным вашему высочеству.

— Куда же он отправляется?

— Я надеюсь, — ответила донья Беатриса, — что с соизволения королевы он сам ответит на этот вопрос.

— Хорошо, дочь моя, скажи ему, что он может войти.

И пока маркиза де Мойя, почитая своим долгом лично ввести племянника, шла к дверям, королева Изабелла села и, скорее для видимости, нежели из желания заняться рукоделием, принялась вышивать хоругвь в честь Богоматери, полагая, что благодаря ее заступничеству так удачно сложились обстоятельства: Гранада сдалась, и, как известно, без кровопролития.