В самом деле, шпаги скрестились стремительно, яростно, и чудилось: металл исторгает искры, будто обуреваемый теми же страстями, что и люди, державшие шпаги. Искусство фехтования, ловкость, сила проявились во всем блеске за несколько мгновений первой схватки, причем ни один из противников не отступил ни на шаг, стоя неподвижно, как те деревья, в тени которых они сражались; казалось, опасность миновала и зрители наблюдают не ожесточенный поединок, а как бы присутствуют в оружейном зале, где молодые люди упражняются в фехтовании на учебных рапирах. Кроме того, говоря правду, такие поединки были в духе того времени, и редко вечера проходили без представлений, подобных тому, что сейчас давали дон Фернандо и дон Рамиро. Перерыв был кратким. Соперникам надо было перевести дух, но, несмотря на выкрики зрителей: "Не нужно торопиться! Отдохните!" — они еще яростнее бросились друг на друга. Но только шпаги скрестились, как раздался взволнованный голос:
— Перестаньте, дон Фернандо, перестаньте, дон Рамиро!
Все обернулись в ту сторону, откуда прозвучали эти слова.
— Дон Руис де Торрильяс! — закричали, расступаясь, зрители.
И дон Руис очутился посреди крута, как раз там, где стоял его сын.
Разумеется, его предупредила донья Флор, и он прибежал, чтобы разнять сражавшихся.
— Перестаньте! — властно повторил он.
— Отец!.. — возразил дон Фернандо нетерпеливо.
— Сеньор!.. — произнес дон Рамиро почтительно.
— Я не могу приказать дону Рамиро, — сказал старик, — но вам, дон Фернандо, могу, — вы мой сын, и я вам приказываю: перестаньте!
— Перестаньте, сеньоры! — поддержали зрители.
— Защищайтесь, защищайтесь, дон Рамиро! — бросил Фернандо.
— Вот как, негодяй! — крикнул дон Руис, ломая руки. — Не можешь побороть свои роковые страсти! Вчера помилованный за дуэль, сегодня совершаешь то же преступление!
— Отец, отец, — бормотал дон Фернандо, — прошу вас, не мешайте.
— И это происходит здесь, посреди улицы, при свете солнца! — продолжал дон Руис.
— Почему же не драться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного мне, пусть станут и свидетелями отмщения.
— Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!
— Защищайтесь! Защищайтесь, дон Рамиро!
— Значит, ты отказываешься повиноваться?
— Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести, той чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих предков?
— О, если б ты сберег хоть каплю того, что я передал тебе! — воскликнул дон Руис.
И, обратившись к дону Рамиро, он проговорил:
— Сеньор дон Рамиро, поскольку у моего сына нет ни малейшего уважения к сединам и дрожащим рукам отца, обращающегося к нему с мольбой, послушайтесь меня вы и покажите тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.
— Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, — поддержали старика зрители.
Дон Рамиро отступил на шаг, опустил шпагу и поклонился.
— Вы хорошо сделали, сеньор дон Руис де Торрильяс, обратившись ко мне, — сказал дон Рамиро, — и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.
— Э-э, да вы ловко скрываете трусость, — громко заявил дон Фернандо.
Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.
— Скрываю трусость? — воскликнул он.
Раздался ропот; зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них — или всех старше, или всех благоразумнее — бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.
Оба дворянина молча подчинились.
Снова раздался звон стали.
Дон Руис приблизился к сыну на шаг.
Дон Фернандо стиснул зубы, побледнев от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.
— Безумец, — сказал старик, — чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, не желаешь со мной считаться!
С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши.
— Видит Бог, ничто не помешает мне при всех научить тебя покорности!
Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули — казалось, вся кровь бросилась ему в голову.
Лицо старика выражало почти что ненависть; такое же выражение появилось на лице сына.
Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.
— Берегитесь, отец! — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.
— Шпагу в ножны! — вновь приказал дон Руис.
— Сначала опустите палку, отец!
— Повинуйся, несчастный, я приказываю тебе!
— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь Богом, я дойду до крайности.
Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:
— Не удивляйтесь, дон Рамиро: я могу одновременно иметь дело с палкой старика и со шпагой повесы.
— Вот видите, сеньоры! — воскликнул дон Рамиро. — Как же мне быть?
— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор дон Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.
— Неблагодарный! Негодяй! — неистовствовал дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?
— Ну нет, — отвечал дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.
— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…
— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик, — трусом надо назвать меня, но никак не вас.
— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал Фернандо (так он рычал, сражаясь с дикими зверями).
— В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в ножны! — воскликнул дон Руис с угрозой.
Было ясно: если дон Фернандо не послушается тотчас же, позора не избежать — палка опустится на его голову.
С молниеносной быстротой дон Фернандо оттолкнул дона Руиса и, сделав искусный выпад левой рукой, правой пронзил руку дона Рамиро, медлившего с защитой.
Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал — такой сильный удар был нанесен ему прямо в лицо.
Зрители в ужасе вскрикнули, и было от чего: сын дал пощечину отцу!
— Расступитесь, расступитесь! — вскричал дон Фернандо и бросился поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.
— Да обрушатся на тебя небеса, нечестивец! — простонал дон Руис, приподнимаясь, — да, пусть не люди, а Небо покарает тебя, ибо ему принадлежит возмездие за оскорбление, нанесенное отцу.
— Смерть ему! Смерть ему! — в один голос крикнули дворяне. — Смерть нечестивому сыну, ударившему отца!
И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо.
Раздался лязг — одна шпага отражала натиск целого десятка, а немного погодя Сальтеадор с горящими глазами и пеной на губах проскочил сквозь толпу, как загнанный вепрь проскакивает сквозь свору, неспособную его остановить.
Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего на земле, он окинул его взглядом, в котором было больше ненависти, чем раскаяния, свернул в одну из улочек, ведущих к Сакатину, и исчез.
XXVI
ПРОКЛЯТИЕ
Зрители, наблюдавшие эту сцену (причем каждый в конце концов как бы стал действующим лицом), словно застыли.
Только дон Рамиро, завернув окровавленную правую руку в плащ, приблизился к старику и протянул ему левую руку, сказав:
— Сеньор! Окажите мне честь, позвольте помочь вам подняться.
Дон Руис, опираясь на руку дона Рамиро, с трудом встал.