За владычицей Адриатики следует Пиза. С 888 года она становится самоуправляемой и, учредив республику, выходит в ряд могущественнейших морских торговых держав Италии; отвоевывает одну часть Сардинии у арабов, другую — у генуэзцев; от папы получает в лен Корсику; распространяет свое господство на Палермо, Балеарские острова и Эльбу; ухитряется вытребовать в Константинополе, Тире, Лаодикее, Триполи и Птолемаиде значительные торговые льготы и привилегированные кварталы. А для ослабления ее могущества, утраты ею былого значения — короче, для падения Пизы, понадобится не только чтобы, поддерживая наперекор своему происхождению притязания германских императоров, она сделалась прогибеллинской, но и другое: четырем гвельфским городам — Пистойе, Лукке, Сиене и Флоренции — придется заключить союз, дабы вместе задушить могучего ренегата.

Ее исконная соперница, Генуя, лежащая у подножия бесплодных гор, стеной отделяющих ее от Ломбардии, уже в X веке кичится тем, что ей — с целым флотом торговых и военных кораблей — принадлежит один из лучших европейских портов, благодаря его расположению недоступный для посягательств Империи, и предается морской торговле и мореходству с той неукротимой предприимчивостью, которая четырьмя веками позже распахнет новый мир перед одним из ее сыновей. Разграбленная сарацинами в 936 году, она меньше чем через столетие, войдя в военный союз, отправится к ним в Сардинию, неся огонь и меч — то, с чем они приходили тогда в Лигурию. Уже у Каффаро, автора первой "Хроники", начатой в 1101 и законченной в 1164 году, мы встречаем упоминание о том, что к моменту ее написания Генуя управляется при посредстве выборных магистратов и эти верховные магистраты носят звание консулов, попеременно заседают числом от четырех до шести человек и остаются в своей должности три-четыре года.

Вот как обстояли дела на побережьях Италии.

Что касается городов Средней Италии, то они запаздывают в своем развитии: витающий на взморье дух свободы овеял Флоренцию, Милан, Перуджу и Ареццо, но у них не было моря, то есть беспредельности, не было и кораблей, чтобы спускать их на водную ширь, которую бороздит ветер, и, подобная мраморным львам, что катают шар в своих когтях, на них наложила лапу Империя.

Обратимся же прямо к Флоренции, поскольку с этим городом связаны те события, о каких мы собираемся поведать читателю.

Когда Сулла, завоевывавший Италию к выгоде Рима, дошел до Этрурии, единственного края, до сих пор избегнувшего колонизации и аграрных законов, единственного края, хлебопашцы которого еще оставались вольными людьми, он остановился передохнуть от резни в прелестной долине, где несла свои воды река с благозвучным названием, основал город и нарек его тем, другим, тайным именем Рима, что имели право произносить только патриции, — "Flora"[7].

Отсюда пошла Флорентиа ("цветущая"), а уже от нее — Флоренция.

Два из величайших поэтов, образующих триаду во всемирной литературе, родились на щедрой земле Этрурии: Вергилий — в Мантуе, Данте — во Флоренции.

Об этой провинции говорил Макиавелли: "Она словно рождена для того, чтоб вдохнуть жизнь в неживое" ("Рага nata a resuscitare le cose morte").

Город Суллы — будущая родина Медичи, Боккаччо, Макиавелли, Гвиччардини, Америго Веспуччи, Чимабуэ, Брунеллески, Андреа дель Сарто и Льва X — несколько раз переходил из рук Тотилы в руки Нарзеса, пока не превратился в руины; в 781 году его заново отстроил Карл Великий.

Наконец, будто уготовив Флоренции свободу, Готфрид Лотарингский — маркиз Тосканский — и жена его Беатриче (умершие: он — в 1070 году, она — в 1076 году) оставляют графиню Матильду, свою дочь, наследницей крупнейшего из феодов, когда-либо существовавших в Италии. Оба ее замужества (сначала она стала женой Готфрида-младшего, затем — Вельфа Баварского) завершаются расторжением брака по ее почину, и, умирая бездетной, наследником своих ленных земель и поместий она назначает престол святого Петра.

Флоренция немедленно провозглашает себя республикой и, взяв пример с Венеции, Пизы и Генуи, передает его Сиене, Пистойе и Ареццо.

Это была эпоха, когда вся Италия разделилась на две большие политические партии: гвельфов и гибеллинов.

Скажем в двух словах, что стояло за каждой из партий.

В 1073 году монах Гильдебранд был избран папой римским и вступил на святой престол, приняв имя Григория VII.

В Германии в ту пору царствовал император Генрих IV.

Григорий VII был гениальным человеком, олицетворявшим подлинный дух Церкви — иначе говоря, ее демократизм.

Окидывая взором Европу, он повсюду видел народы, пробивающиеся к небу, как всходы пшеницы в апреле. Поняв, что именно ему, преемнику святого Петра, надлежит собрать эту жатву свободы, посеянную словом Христовым, и стремясь принести волю простым людям, он, сам выходец из народа, замыслил для начала потребовать полной самостоятельности и господства Церкви.

Вот почему в 1076 году он издает декреталию, в которой запрещает своим преемникам представлять свое назначение на утверждение светским властителям.

С этого дня папский престол устанавливается на одну ступень с императорским троном, и если у знати есть свой цезарь, то и простонародье получает своего.

Ни разу в истории случай, рок или Провидение не сводили двух антагонистов с более волевым и неуступчивым характером.

Генрих IV ответил на папскую декреталию рескриптом, и в Рим от его имени прибыл посол с повелением первосвященнику сложить с себя тиару, а кардиналам — прибыть ко двору для избрания нового папы.

Итак, между духовной властью и властью светской была объявлена война.

Григорий VII ответил на манер Олимпийца: метнул молнию.

Генрих только посмеялся папскому отлучению.

В самом деле, в возгоревшейся борьбе силы противодействующих сторон казались вопиюще неравными.

Сын Генриха III получил от отца богатое наследство: в Германии — всемогущество сюзерена над этой страной феодализма, в Италии — влияние, почитавшееся неодолимым: право назначения, а значит, и низложения римских пап.

У Григория VII не было ни Рима, ни даже духовенства: незадолго перед тем он почти полностью восстановил его против себя, обнародовав постановление о безбрачии клириков и если не повелев, то допустив кастрировать тех прелатов, что не пожелали расстаться с женами или наложницами.

Но явную нехватку реальной власти восполняла ему поддержка общественного настроения.

Этого бесприютного изгнанника, беглеца, потерявшего всё, повсюду станут встречать как триумфатора. Однако в смертный час для триумфатора не сыщется даже камня, чтоб подложить ему под голову, и перед своей кончиной он произнесет слова, весьма схожие с последними словами Брута:

— Я любил справедливость и ненавидел беззаконие, потому и умираю в изгнании ("Dilexi justitiam, et odivi iniquitatem, propterea morior in exilio").

Но папское отлучение принесло плоды. Немецкие князья, съехавшиеся в Тербурге, признали, что своевластный Генрих IV превысил свои права, которые ограничивались инвеститурой, но не распространялись на низложение, и пригрозили лишить его короны по тому же праву, по какому прежде избрали его, если по истечении года со дня постановления их совета он не примирится со святейшим престолом.

Дабы избегнуть этой участи, пришлось повиноваться. Без солдат и знамен, не в доспехах, а босой, в подпоясанном вервием одеянии кающегося грешника, император предстал перед вратами Рима, чтоб униженно испросить прощения. Асти, Милан, Павия, Кремона и Лоди, мимо которых он проходил в таком виде, воочию убедившись, что император без скипетра и меча всего-навсего слабый смертный, отказались отныне признавать его верховную власть.

Генрих IV — без своего окружения, в рубахе, стоя голыми ногами на снегу, — покаянно прождал во дворе замка Каноссы три дня, и лишь по прошествии их папа согласился его принять.