– Простите, что потревожили вас в такой час. Мы увидели свет в ваших окнах…

– Это у меня лампада горела. Так-то все в доме уже спят. А что вам надобно?

– Мы приехали ночью из Бежецка. А на постой нас нигде не пускают, комнаты отданы москвичам и раненым. Мы постучались в вашу дверь, чтобы попросить приюта на ночь.

Женщина подняла свечу, словно отгораживаясь от незваных гостей её светом.

– Тише говорите! Кто вы такие?

– Мы дворяне из Петербурга, – ответила Екатерина.

– То, говорите, из Бежецка, то – из Петербурга, – хозяйка поёжилась.

– Так и есть, мы не обманываем вас. Поверьте моему дворянскому слову, я дочь отставного офицера гвардии. Моя фамилия – Чубарова. Под Бежецком у меня имение. Не гоните нас ради Христа!

– А где же родители ваши?

– Мои родители в Петербурге. Мой отец немощен. Это подопечная семьи нашей, сирота, – Екатерина вывела Лизу за руку из-за спины Раффаеле. Тьма скрывала желваки под его скулами.

– А с дитём кто? – женщина посветила в лицо Нениле.

– Прислужница наша. У неё муж на войне погиб.

– Вдовица? – хозяйка оглядела статную фигуру герцога от сапог до шляпы, но о нём почему-то не спросила. – Ладно. Подождите здесь. Я в дом схожу. Только тихо!

Она вернулась со связкой тяжёлых ключей и в накинутой на плечи душегрейке.

– Домой я вас пустить не могу без позволения мужа, а он уже спит. Ступайте за мной!

Её белеющий в темноте платок повёл за угол дома. Там оказался двор с горами соломы и деревянными постройками.

– Лошади с повозкой – ваши, там, на улице? – хозяйка обратила к Екатерине ясные глаза.

– Наши.

– Голодные, чей? Гляжу, кусты норовят обглодать.

Она повернула ключ – отвалился тяжёлый замок с задних ворот. Две высокие калитки распахнулись о стены бревенчатого каретника и конюшни.

– Загоните лошадей сюда! Там овёс есть. Конюх спит, я ему скажу про вас.

За конюшней деревянная хозяйственная пристройка соединялась со стеной дома. Снова скрежетнул ключ, звякнул замок – отперлась глухая дверь.

– Сюда заходите, тут потеплее будет! Помогаю вам чем могу, покуда муж не знает. Уж не взыщите! Всё ж не под открытым небом.

Лиза и Ненила с ребёнком вошли в сарай. Привыкшие к темноте глаза различили устланный сеном пол и печную кладку, выступающую из каменной стены.

Раффаеле остановился в дверном проёме, опершись о косяк.

– Как ваше имя? – спросила Екатерина хозяйку.

– Анна Прокопьевна меня зовут.

– Окажите милость, Анна Прокопьевна. Если осталось у вас что лишнее от ужина, поделитесь с нами…

– Да вы что! Время-то позднее! Грешно в такую пору чрево пресыщать!

– О пресыщении ли нам думать? У нас с полудня маковой росинки во рту не было. С нами бедная женщина с грудным младенцем. И девица юная – совсем ещё дитя.

– Ну, хорошо, хорошо! Коли так, принесу вам еды!

– Каттерина! Мы не должны просить, мы не lazzaroni36! – не выдержал Раффаеле.

Анна Прокопьевна вздрогнула:

– А вы… Вы что же… Кто этот человек с вами? Басурманин нерусский?

– Сеньор Раффаеле – эмигрант из Европы, – объяснила Екатерина.

– Неужто француз?!

– Нет! Я родом из Неаполя, и я не враг русских, – он сделал шаг…

– Не подходите ко мне! – хозяйка выставила обе руки. – Горе мне, что я вас пустила! Я принесу вам еды. Только уходите спать, и чтоб не видел вас никто всю ночь! Сидите тихо! По двору не ходить! И песен не петь!

Она закрестилась. Запахнула на груди душегрейку и побежала к крыльцу. Её маленькие ножки путались в длинном холщовом подоле.

Чёрные глаза из темноты жгли Екатерине лицо. Вот и узнала, какова немилость герцога! Магнетизм – будто рядом вулкан извергается.

– Вы сердитесь на меня, сеньор Раффаеле? Поверьте: не будь я в ответе за Лизу, Ненилу и невинного младенца, я спала бы в карете или отыскала бы заброшенный амбар!

Он молчал. Ненила вышла из сарая:

– Барышня, не принести ли нам одеяла из кареты? Так всё же лушше спать, а не то вся сряда37 завтра в сене будет.

– Принеси, Ненила. И я с тобой пойду. И Елизавете Андреевне скажи, пусть за одеялами сходит. За один раз всё принесём и уложим, чтобы не попадаться на глаза хозяевам, пока нас не выгнали.

Они притащили из кареты дорожный ящик, сложили на него тёплые одежды и шляпы, три шерстяных одеяла разостлали в разных углах сарая. Ненила ушла в дальний закуток и отгородилась сенным валом, чтобы не тревожить сон господ, если Алёнка заплачет. Раффаеле сел за ящиком, прислонясь спиной к печной кладке. Рядом с постелью поставил клетку с голубем и положил саблю.

Вернулась хозяйка и оставила на полу большую чашу с пирогами, яблоками, кусками хлеба и завёрнутыми в салфетку холодными куриными ножками.

– Ненила, Леонтий, подите сюда! – позвала Екатерина.

– Вы кушайте сами сперва, а нам уж чё перепадёт, – Леонтий улёгся на сено перед дверью, как сторожевой пёс.

– Вот ещё, выдумали! В беду мы все одинаково попали! Берите – вот ваша доля!

Ненила перестала стесняться – села рядом с барышнями выбирать куски. И натёртая кучерская ладонь протянулась за ломтем хлеба.

– Идите ужинать, сеньор Раффаеле! – Екатерина с аппетитом уплетала пирог с рыбой и пересчитывала куриные ножки, чтобы никого не обделить.

Герцог сидел в углу у стены, обнимая колени.

– Я не могу принять подаяние, полученное из вашего унижения.

– Полно вам, сеньор Раффаеле.

Он молчал.

– Нашли время упрямиться!..

Ненила посмеивалась: живот при барышнях урчал – аж неловко. Обглоданные косточки так и падали на салфетку. Пироги будто улетали.

Опять пришла хозяйка. Принесла большой глиняный кувшин молока. Дождалась, когда девицы напьются – и забрала вместе с пустой чашей.

За плотно закрытой дверью среди ночной тишины раздался звон разбивающейся посуды. Раффаеле переглянулся с Екатериной. И замер с поднятыми бровями.

Он отказался и от молока.

Никто не хотел думать о завтрашнем дне. Никто ни о чём друг друга не спрашивал. Барышни легли рядом, прижались друг к дружке, чтобы не зябнуть. За сенным валом сопела Алёнка и похныкивала – просила материнскую грудь. В темноте маленькие глазки Лизы возбуждённо блестели.

– Катя, что будет завтра?

– Придумаем.

– Я должна помолиться за упокой души Михаила Евстафьича, всенепременно.

– Пойдём завтра с утра к обедне. Закажем панихиду по Михаилу Евстафьевичу, как ты хочешь. А потом поищем, где купить траурное платье для тебя.

– А что будет со мною потом?

– Я подумаю, Лиза. Не бойся, я не оставлю тебя.

Раффаеле тоже не мог уснуть. Сухие стебли то тут, то там проступали сквозь одеяло, кололи лицо; и удушливый запах русской травы – любимый запах русских крестьян оседал в носоглотке приторным комом.

«Как же я теперь к Александру поеду?» Екатерина смотрела в темноту на перекрещенные балки крыши, поправляя под головой колючее сено.

«Я должна была сейчас мчаться к нему. Я так спешила! Боялась, что не успеем к Ивоницким до ночи. И всё равно осталась здесь на ночь! И не знаю, сколько ещё часов, а то и суток пройдёт, прежде чем я доберусь до военного лагеря».

Как далеко теперь казался день, когда она в доме княгини Нины Ланевской прочла в письме о его ранении…

Лиза успокоилась, стала согреваться и засыпать.

Завтра надо ехать, не теряя ни минуты. Только позаботиться о ней, решить её участь и – ехать…

***

Где-то рядом хлопали крылья и надрывался-кукарекал петух. Екатерина открыла глаза, по привычке взглянула на стену, ища часы. Доски, доски… Над головой – копна. Рука поцарапана сухим стеблем. Постоялый двор? Нет, вчера затемно они приехали в Углич. И это не дом Ивоницких – это сарай, куда их, по милости, пустила незнакомая женщина. Точно – так всё и было!

Если пел петух – значит, утренняя Литургия ещё не начиналась!