Самый большой сундук прикрепили позади кузова. Лиза уже сидела в карете: в коричневом дорожном рединготе и маленькой зелёной гроденаплевой шляпке. Смотрела в окно. Дворовые выносили из дома узелки и дорожные шкатулки, вдоль крыльца ходила толстолицая, белобровая девка. Ненила под крышей качала завёрнутого в лоскутное одеяльце младенца. Белый льняной платок, как намётка, закрывал ей лоб и обвивал концами шею.

– А эту-то, станину-то 33 положили? – басила девка.

– Положили! – Ненила шептала. Оберегала сон ребёнка.

Раффаеле отворил дверцу и поставил Лизе на колени клетку с воркующим голубем.

Екатерина говорила с приказчиком. Дождь капал на её серую шляпку и пелеринку редингота.

– Ну, что ж, оставляю хозяйство на вас, Ксенофонт Захарыч. Что делать, вы знаете, – она положила руку в серой перчатке на его плечо. – Я прошу вас, не говорите маменьке с папенькой, что я уехала. Пусть они думают, будто я здесь, и живут покойно. А если французы пожалуют, тогда и скажете, что мы вместе с Елизаветой Андреевной уехали в Углич к Ивоницким.

Приказчик вгляделся в её светлые при рассеянных лучах серые глаза и по-отечески сжал ей руку.

– Воля ваша, барышня-матушка, ничего не скажу. Только вы берегитесь там. Знаю я, понял, куда вы едете. Раненым помогать.

Она вздохнула, сжала губы, потрепала его разглаженный лацкан. И пошла садиться в экипаж.

Раффаеле закинул саблю в карету и впрыгнул туда последний – на ходу. В окне стали отдаляться машущие девки в белых передниках, одиноко стоящий в стороне Ксенофонт Захарыч и любопытствующие дворовые люди с конюшни и скотного двора.

– Ну, с Богом! – Екатерина выглянула в окно на родные стены дома, на удаляющийся из виду дикий рябиновый сад.

– С Богом, – Раффаеле указал в небо.

– У нас так говорят на дорожку, – тихо пояснила Ненила, качая спящую дочь.

***

Копыта разбивали в брызги дорожную слякоть, колёса скрипели в тишине. Четверня передвигалась шагом, а дождь продолжал поливать карету, лошадиные гнедые спины и несчастного Леонтия – ему холодные капли летели прямо в лицо.

– Грустно тебе уезжать, Лиза? – спросила Екатерина.

– Грустно было уезжать из папенькиного дому. А теперь уже не так.

– Понимаю вас, сеньорина Элиза, – поддержал Раффаеле. – Покидать свой первый дом труднее.

После гоньбы из Петербурга под звон почтового колокольчика езда «на долгих», да ещё и по размытой дороге, казалась нескончаемой. По три-четыре часа приходилось просиживать в придорожных избах – ждать, когда отдохнут лошади.

Зато восток Тверской земли пролегал на живописной равнине. И скука возмещалась правом весь день любоваться неоглядной далью лугов, их поблёкшей ровной зеленью с бурыми островками полыни.

Закат ещё оставлял надежду встретить на дороге харчевню. Начался болотистый лес – колёса увязали в мягкой трясине дорожной колеи. В темноте за окном мелькали кроны раскидистых кустов, опутывающих упитанные ели.

– Ваш кучер потерял дорогу? – забеспокоился Раффаеле.

Екатерина клонила голову к окну:

– Нет, сеньор Раффаеле, это дорога. Столбовая дорога…

– Мы успеем добраться до постоялого двора, Катя? – спросила Лиза. – Тревожно здесь.

– Леонтий! – позвала Екатерина. – Леонтий, не спишь ли ты?

– Дело ли, барышня? – отозвался в темноте его голос. – Да не бойтесь, я по сей дороге езжал! Скоро пройдём это чёртово обиталище.

Лиза от его слов принялась креститься.

Словно по волшебству, за холмом дорога пошла высоким речным берегом. Из-за дождей река поднялась, но обочину защищали от половодья ровные берёзки. За берёзками показались кровли большого села.

Подвешенный к крыше кареты фонарь осветил огороженные частоколом избы. Леонтий отыскал постоялый двор – бревенчатый дом в два этажа.

Дождь накрапывал редкими и тяжёлыми каплями. Мокрая трава обжигала барышням ноги. Сонный дух витал над селом, и надрывались собаки в ночную тишину.

Девицы поднялись на второй этаж в отведённую для них комнату. На последних верстах их растрясло, ноги не слушались. Даже не верилось, что пол и стены не качаются на скрипучих колёсах.

Лиза скинула шляпку на лавку. Расстегнула редингот. И замерла, глядя в угол на маленькую облупленную икону.

Пошатываясь, Екатерина дошла до кровати. Расправила простыню.

– Отчего ты не ложишься, Лиза?

– Я сейчас приду, – прошептала она, глотая слова. Подошла к двери. И остановилась.

– Тебе дурно?

– Нет… Я… приду…

Она приоткрыла дверь и проникла в коридор через узкую щель. Опираясь о тесовые стены, подвинулась на тусклый свет, исходящий с лестницы; прислушалась. Грубо сколоченные перила заскрипели, и на узких ступенях застучали каблуки – всё громче и ближе. Раффаеле поднялся на второй этаж, заметил озарённую лестничным светом Лизу – улыбнулся. Она припала спиной к стене. Пропустить.

Герцог не успел дойти до своей комнаты в конце коридора – Лиза птицей вспорхнула, подхватив платье, чтобы не запутаться ногами.

– Сеньор Раффаеле! Я вас ждала.

Догнала его. И замолчала, глотая воздух, как брошенная на сушу рыбка. Маленькие глазки перебегали то на стены, то в пол, то на медные пуговицы его фрака, то на белоснежный воротник рубашки.

– Сеньор Раффаеле!.. Я вас люблю… Только я не для того вам говорю… Вы не обязаны отвечать… У меня есть жених, и я выйду за него замуж. Я просто… больше никогда уже не смогу вам это сказать.

Он замер на полушаге. Лизины руки сцепились на груди, инстинктивно ловя бегущее сердце.

– Это не потому, что я глупая – ведь я на десять лет вас моложе. Нет! Вы правда очень хороший! Я совсем не знаю моего жениха, но я буду верна ему, когда выйду замуж. И я не буду страдать и мучиться, оттого что люблю вас. Я и сейчас не мучаюсь – я счастлива, что вы есть, что я могу видеть вас и даже говорить с вами. Поверьте, моё сердце не болит от любви к вам, оно радуется – и по-другому быть не может. Я ничего не хочу от вас. Вы только знайте: если вам что-то будет нужно – я всё сделаю для вас.

Её глазки заблестели. Простодушная, искренняя русская девочка. У Раффаеле не нашлось для неё ответа. Он наклонился над светло-русой головкой и поцеловал её в лоб.

– Благодарю, – прошептала Лиза и зажмурилась.

Она вернулась в комнату. Герцог тоже ушёл к себе. Будто и не случилось ничего особенного. Только этой ночью ему почему-то хотелось улыбаться, а душа не скучала по исповеди.

Екатерина спала лицом к стене. Тёмно-русые волны волос укрывали ей плечи. Лиза разделась и легла рядом. Впечатлённая объяснением с Раффаеле, она смотрела в темноту, искала в ней призрачные очертания его лица, улыбалась. И слушала, как дождь постукивает по холодному стеклу.

– Почему ты не спишь? – Екатерина повернулась к ней.

– Не знаю… Не могу уснуть. А ты почему не спишь, Катя?

– Мне тоже не уснуть. Думаю, как мы завтра приедем… Ты помнишь адрес, где живут Ивоницкие?

– Нет…

– Ну ничего, найдём как-нибудь…

– Катя, а говорить с родителями Михаила Евстафьича ты будешь?

– Я буду. Кто же ещё?

– Раз так, то хорошо. А то я боялась, что мне придётся – а я не знаю, что говорить.

Они обе задумались.

– Катя, – снова шёпотом позвала Лиза. – А как ты узнала сеньора Раффаеле?

– Меня с ним познакомила княгиня Нина Ланевская.

– А княгиня Нина Ланевская – это твоя подруга? А она, верно, весь Петербург знает? Да?

– Нет, не весь.

– Катя, а сеньор Раффаеле где живёт?

– В Петербурге.

– А почему он приехал в Россию?

– Потому что Неаполь захватили французы. Ему там опасно.

– А почему опасно?

– Потому что говорят, что он королевской крови.

– Да ты что, Катя, в самом деле? – Лиза подняла голову от подушки.

– Не знаю.

– Как так, не знаешь? Почему? Ты же сказала…

– Потому что это может быть и неправда. Никто не знает. Я тебе завтра расскажу. Поздно уже, Лиза, надо как-то уснуть. Завтра выезжать рано придётся, чтобы мы до ночи успели приехать в Углич.