– Простите меня! – повторил Александр.

– Мне нечего… прощать вам. О чём вы хотели просить меня?

– Сейчас я еду в казармы. Мне поручено отправить слабых на фуражный двор к обозам. Мы выступаем в половине девятого утра и вечером будем в Царском Селе. Я прошу вас, привезите ко мне Веру!

– Откуда вы выступаете?

– Я вывожу свой взвод на Глебов двор. Какая нужда вам знать?

– Куда мне приехать с Верой?

– При выходе полка вам присутствовать не следует! Поезжайте днём за нами. Вы нас догоните, и мы успеем повидаться на стоянке. Княгиня Нина Григорьевна, верно, поедет к Петру Васильевичу. Поезжайте с нею, вы найдёте нас! Вы поняли меня, Катрин?

– Да, поняла. Я привезу к вам Веру.

– Благодарю вас! – Александр выдохнул, как после исповеди. Глаза его будто промылись ключевой водой, стал чище звёздный блеск в обволакивающих Екатерину зрачках…

Оставив на её тёплых губах вкус лёгкого поцелуя, он взглянул ей в лицо последний раз. Замер на минуту… И сделал шаг в сторону калитки.

– Александр!

Он вернулся, притянул её за хрупкие плечи – и серое сукно шинели обожгло ей щеку. Замёрзшие руки проникли под ремешки ранца, почувствовали крепость его спины.

– Всё… Мне пора, Катрин!

Он отцепил от шинели её руки и отдалился на шаг, продолжая их удерживать:

– Прощайте!

Её холодные пальцы соскользнули с лосиной кожи белых перчаток, и Александр поспешным шагом направился к калитке.

Екатерина смотрела, как он отвязывал лошадь, как вспрыгнул в седло. Она стояла на холоде, пока отдалённый цокот копыт по скользкой мартовской мостовой не затих. Губы горели, а сердце металось между счастьем любви и грустью разлуки.

Анисим не спал, дожидался барышню на лавке под лестницей у чёрного хода.

– Уехал барин?

– Уехал… Ты, Анисим, ступай, запри калитку. И спать пока не ложись, надо будет два письма доставить.

– Прямо сей же час, ночью? – связка ключей загремела у него под вытянутым рукавом.

– Так уж скоро утро. Как я напишу, так и отвезёшь.

Она поднялась в свои покои и написала две записки: к Вере Ильиной и к княгине Нине Ланевской.

В доме в предутренние часы остывали печи. Екатерина забралась на широкую кровать-кушетку и завернулась в одеяло. В ожидании рассвета она смотрела на окно и сладко улыбалась.

Скоро закончится ночь, вдоль набережной под окнами начнут ходить разносчики. Послышатся с улицы привычные голоса, зычно начинающие пробуждение Петербурга: «Ножи-ножницы точить!», «Молоко, творог, сметана!» По-петербургски чинно куранты в Петропавловской крепости зазвонят «Коль славен наш Господь в Сионе». Настанет утро – первое утро, когда Александра в Петербурге нет.

Пусть!

Мягкое облако блаженства любви носило её над земными заботами. Глядя на жизнь сверху, она ничего теперь не боялась. Потому что у неё он – есть.

Около восьми часов над Петербургом заиграл марш лейб-гвардии Семёновского полка. Это шли за знамёнами. Екатерина куталась в одеяло и слушала сквозь стекло зависающие в воздухе далёкие звуки. Барабаны били грозно…

Перед завтраком принесли записку от Нины: «Выезжаем в полдень. Будь готова в 11½. За Верой я пришлю экипаж».

***

Мартовский снег, крепкий и мокрый на обочинах, царапал дверцы кареты. По Царскосельской дороге только что прошла пехота, благодаря чему колёса не увязали в тающем снегу и ровно ехали по протоптанной колее.

Спустя два часа езды шестёрка замедлила шаг. На ходу княгиня Нина приоткрыла дверцу, чтобы посмотреть вперёд. Ветер принялся ломать поля её белой шляпки, заиграл серыми перьями. Впереди ползли обозы с провиантом.

– Извольте посторониться, служивые! – кучер Ланевских вытянул бородку клинышком.

Накрытые рогожами повозки друг за другом встроились в ряд у обочины. Княжеский экипаж миновал их. Обозные поднимали головы – разглядывали, чей герб светится на карете.

На телегах, свесив ноги, сидели солдаты в шинелях и киверах. Больные. Слабые – как говорил Александр. Он командовал этими усатыми лицами. Верно, он посадил их сюда. И, глядя на их понурые головы, Екатерина чувствовала общее с ними, оттого что они находятся близко к её Александру. Возможно, в его взводе… Она смотрела в окно и улыбалась – а экипаж ехал мимо обозов и оставлял позади провожающие глаза.

И вот лошадиный запах развеялся, и кучер снова придержал вожжи. Впереди шли стройные ряды пехоты: в шинелях, чёрных киверах, с полусаблями на белых портупеях. У всех одинаково торчали штыки ружей. Они шагали в ногу, не сбиваясь, – все, как один, крепкие в плечах. Кучер попытался обойти строй и велел форейтору25 повести лошадей влево, но один из унтер-офицеров указал ему на длинную рытвину с водой у обочины – и шестёрка осталась позади. Пришлось ехать за пехотой след-в-след, подстраиваясь под скорость их шага. Чтобы развлечь себя и неизвестных особ в карете, солдаты запели полковую песню:

Мы верно служи-или при русских царях,

Дралися со сла-авою-честью в боях,

Страша-атся враги-и наших старых знамён,

Нас зна-ает Росси-ия с петровских времён.

Ца-арь Пё-тр покрыл нас сла-вою побед,

И помнит бой, По-олта-вский бой помнит швед.26

Карету догнали обозы и встроились за нею в одну колонну.

– Далеко ли до Царского? – спросила Вера. – Неужели мы так и проедем весь день?

Княгиня Нина снова выглянула в открытую дверцу. Впереди простирались заснеженные холмы, а строй пехоты тянулся вдаль.

За холмами открылась небольшая деревня. По другую сторону дороги на снежном пространстве с редкими тонкоствольными сосенками, елями и осинками полк устраивался для обеда. Нижние чины отдыхали стоя, опираясь на ружья, в ожидании обозов с провизией. Одни успели набрать хвороста и разводили костры, другие готовили котелки для обеда. Кто-то загонял сослуживцам байки, и солдаты разражались мужицким грубым смехом.

Экипаж Ланевских остановился на краю деревни. Дамы сошли на притоптанный снег – и закрылись от ветра. Нина послала форейтора осведомиться, где остановился полковник князь Пётр Ланевский.

Пётр Васильевич обедал в избе.

– Прикажете ехать в деревню? – спросил кучер.

– Не нужно, – ответила княгиня. – Я не гнушаюсь пешими прогулками.

В сопровождении фельдфебеля она направилась через дорогу к избам, окружённым штаб-офицескими каретами и вьючными лошадьми.

Екатерина и Вера остались вдвоём у своей шестерни. Щурясь от колючего ветра, они искали глазами Александра. Тысяча восемьсот человек заняли огромную снежную равнину. Повсюду слышались мужицкие голоса, треск хвороста в кострах, крики обозных, раздающих провиант. Кто-то слепил себе из снега пуфы. Молодой прапорщик прохаживался мимо:

– Надень портянки как полагается! Не сидеть на снегу!

Костры гнулись на ветру. Солдаты тёрли глаза от летящего пепла, лица их раскраснелись. В гуляющем дыму не различались по званию одинаковые шинели и кивера.

Один офицер вдали гладил гнедого коня, привязанного к молодой берёзе. Оглянулся…

И вот он уже бежал по разбитому насту.

Александр! Сердце у Екатерины заколотилось отзвуком барабанов, сотрясающим оконные рамы утром. Васильковый воротник отражал цвет его глаз. Двуглавый орёл на кивере лунно блестел в рассеянном свете дня.

Дождавшись его радостной улыбки, Вера пошла навстречу. Они протянули друг к другу руки. Обнялись – и Вера заплакала. Александр тут же развеселил её с первой фразы. Голоса их заглушала солдатская болтовня.

Екатерина улыбалась, наблюдая сцену прощения и семейного воссоединения. Одна на дороге. Словно её никогда не существовало для семьи Ильиных. Какой незаметной казалась теперь её роль!.. Ветер раздувал полы редингота, и она грела дыханием руки в тонких серых перчатках. Но что ветер? Ради искренней улыбки Александра она согласилась бы зябнуть до смерти.