В тесной толпе сновали продавцы воздушных шариков, напитков и конфет. Кто-то даже напечатал значки с эмблемой «Искателя». Из динамиков неслись бравурные марши и торжественные речи. А по улицам города, совершая круг почёта, медленно ползла колонна из двадцати восьми платформ, на которых гордо возвышались полиморфы. Махали гражданам, сияли красиво расцвеченной по такому случаю бронёй и пытались улыбаться, настраивая лицевые маски на имитацию мимики. Им в ответ бросали цветы и серпантин, но все это только раздражало первых полиморфов. Вайон сперва поддался общей торжественной радости, а потом, спустя полчаса, начал тосковать и злиться, глядя, как бестолково гибнут под гусеницами нежные соцветия, и хоть как-то пытался отсечь себя от шума и суеты. Получалось плохо. На ум приходили еще более негативные ассоциации. Что вот так же радостно бросая живые цветы, эта толпа счастливо провожает полиморфов в полет, где неизвестно под какие «гусеницы» чужих цивилизаций попадут они.

Глупая толпа. Выросшая на праздниках, сувенирах и нарисованных героях.

— Смотри, смотри, — тыкала пальцем какая-то девочка. — А у дяди глаза цвет меняют!

Слишком шумно. Мешает сосредоточиться.

Снизить приоритет восприятия внешних шумов до 30 %.

Выполнено.

Приём входящего сигнала на закрытой частоте. Дешифровка.

«Вайон, успокойся, — попросил Марин. — У тебя светокристаллы близки к оранжевому спектру. Перестань злиться, это надо просто пережить».

«Они надоели. Со своим пафосом и бесконечным обожанием. Не зная, что такое наша жизнь и не представляя, каков на деле космос. Каково на вкус одиночество».

«Просто не обращай внимания. Отключись. Или если хочешь, говори мне».

Голос успокаивал. Внимание друга ощущалось почти физически. Но оттого еще противнее на контрасте смотрелась чужая глупая радость.

«Как могут люди торжествовать о том, что провожают сородичей прочь? Или мы перестали являться одними из них? Они сделали себе кумиров, как всегда, словно мы уже совершили невозможное. Хотя впрочем, они всегда нуждаются в кумирах, в образах, которым никогда не рискнут подражать. Согласись, неужели хоть кто-то из всех этих вышедших на улицы семеек пошел бы по нашему пути? Не верю. Не рискнут и сегодняшние дети. Они вырастут и состарятся раньше, чем мы совершим в космосе какой-то подвиг. Не говоря уже о героических победах. Ведь вся наша победа уже в том, что мы стали машинами. Выжили. И осознавая себя, можем проехать мимо них, блистая броней. Пройдет всего год, и нас затмят новые сериалы и поп-группы, новости об улетевших полиморфах перестанут разжигать их интерес, и народ снова начнет жадно пожирать скороспелые новости».

Вайон поднял голову и посмотрел на солнце. Раньше оно слепило, а теперь… Теперь оптика чётко различала белый шар в ореоле солнечной короны, небо было затемнено фильтрами, а приближение можно было увеличить настолько, чтобы стал виден силуэт луны.

«Мы не интересны им, Марин. Вернее — не мы интересны им. Не наши личности, не наше горе и тяготы. Не наша головная боль и причины, что погнали нас в бесконечно одинокий путь через звезды, подальше от них. Толпа хочет красивой истории и радостного события, словно эта очередная их маленькая победа над чем-то. Над их унынием, полагаю. Над серостью быта, в котором погрязает каждый человек в отдельности. Занятая личность, живущая в свое удовольствие, увлеченная своими победами над самим собой никогда бы не вышла на общественное провожание и не покупала бы бестолковые сувениры. Такие испытали бы гордость, а потом задумались, в какую опасную эпоху мы открываем им путь».

Огромный полиморф замер на платформе, будто распятый и пригвождённый солнцем. Блики скользили по броне и синевато-серебристому металлу. Все кто видел это, восхищались зрелищностью и красотой машины, одушевленной человеком.

«Однажды нас забудут совсем. Сделают пометки в хрониках, может быть, увековечат в кино. Вспомнят подробнее, когда по нашим следам пройдут новые герои-полиморфы, чьи подвиги потом нас превзойдут. Хуже, если нас сделают ключами к новой эпохе, а потом спустя столетия, даже забудут, что побудило нас на это пойти. Долг или служба. Личное бегство или жажда чего-то нового. Грустно, если люди потом забудут часть имен экипажа, хотя все мы тут перед ними равны. Эти люди, которые сегодня прибыли со всей системы поглазеть живьем на диковинку, разбрасывая цветы и выпуская воздушные шарики. Люди, которые радовались вслед улетающим навечно одиночкам».

Вайон уловил, что в какой-то момент Марин стал транслировать его слова на общий канал экипажа. Ну и пусть. Так даже лучше. Останутся без иллюзий и жалости к оставляемой планете.

«Повезет, если мы вернемся. Повезет, если нас встретят достойно. Плохо, если наша правда разойдется во мнении с написанной после нас историей. Толпа любит красивых героев, и начинает отвергать, если эти же герои портят их сказку. Всем так хочется чуда, что когда они сталкиваются с грязной правдой, то начинают ее ненавидеть. Словно она разрушила их внутренний мир. Разбила их розовые очки и растоптала надежду в светлое будущее. Нас сочтут предателями, если правда не совпадет с их выгодными иллюзиями. Возненавидят, если пойдем потом против толпы. Хуже — если попробуем дать им прозреть. Такая толпа инертна, и она уже перестает думать. Пресса создала настроение, а когда появятся модераторы аплодисментов — можно считать, что народ обречен».

Дети продолжали пищать от радости, когда на них смотрели большие машины. Кто-то пытался перегнуться через ограждения и лично вручить полиморфам шарики. Марин даже нагнулся и взял один из них, сердечно поблагодарив жестом второй руки. Все считали, что зеленый спектр светокристалов — это взгляд доброты. И лишь Джаспер стоял на платформе неподвижно, старательно гася оранжевый спектр и жалея, что нельзя ничего разбить.

«Запомните этот день, друзья. Сохраните его в памяти. А когда мы вернемся, я буду рад, если окажусь не прав. Я буду счастлив, если наши родные миры заботливо примут нас как своих детей. Я буду доволен, увидев поддержку народа и облегчение, что мы выжили. Я хочу вернуться в другой мир. Не такой, как сегодня, упавший в моих глазах пресыщенным восторгом, на котором наживается торговля сувенирами. Я хочу вернуться к людям, а не к толпе, воспитанной на визорах и нарисованных героях. А если мои мечты не сбудутся… Пожалуй, такой народ будет нас не достоин».

Космопорт встретил экипаж рабочей готовностью, деловитостью персонала и жужжанием снующих туда-сюда ботов-погрузчиков. Экипаж наконец-то вздохнули с облегчением, и полиморфы шагнули с платформ на гранолит взлётного поля. Предназначенная для горожан раскраска исчезла, вернув строгий блеск чистого металла, а на смену нервам и раздражению пришла собранность. Переступая через мелкую технику под ногами, полиморфы зашагали к кораблю, сияющему на площадке жемчужной иглой.

Однако их ждало разочарование — церемониал ещё не кончился. Пожелать исследователям доброго пути явился лично глава энвильского правительства. Очередная торжественная речь, пустые слова о героях человечества, первопроходцах и так далее. Всё это полиморфы пропустили мимо ушей, ожидая, пока красноречие его помощников, писавших этот образец ораторского искусства, иссякнет. От скуки переминались, трансформировали манипуляторы кто во что горазд, гудели и тихо посвистывали, пока один из безопасников по общему дозволению не отшутился, брякнув:

— Ну, вы это… говорите, может, а мы пойдём, а то смазка стынет…

Он суровый, в броне, с обвесами, вообще не местный. Ему за сбой пафоса ничего не будет.

Канцлер, однако, расхохотался, плюнул на речь, и экипаж был отпущен с ответными улыбками. Более не оглядываясь, команда прогрохотала по трапу: шестеро в рубку, остальные в салон. Возможность избавиться, наконец, от назойливого общества властей и прессы подняла настроение всем.

— Ну что, консервы, все прикрутились болтами к сидениям?! — рявкнул со своего места Пирт во всю мощь динамиков, включая все системы запуска корабля.