Мир стал виднеться из-под зеленоватой вуали утреннего света, от чего выцвел и стал серым. Контрасты смягчились, всё вокруг виднелось словно через намыленное стекло.

Деревья с любопытством переглядывались друг с другом, удивлённо покачивая курчавыми головками, словно переговариваясь меж собой:

– Кто этот ранний ездок?

– А куда он едет?

– И почему так скоро?

– Зачем нас так рано разбудили, когда ещё сама природа зорюет?..

Сиршу трясло мелкой дрожью, и только теперь вспомнила она, что выскочила из дома в чём была. Комбинезон и рубашка были теплы и удобны днём, но никак не в предрассветные часы, когда сырость и мгла забираются под кожу, забиваясь в каждый уголок и складочку, где сохранялось хоть немного тепла.

Дорога стала постепенно сужаться, пока вовсе не раздвоилась земляными колеями, наезженными за долгие века жителями и до сих пор не стёртыми густой порослью трав, возвышающейся по бокам, в то время как посреди дороги виднелся только колючий зелёный ёжик, словно специально выстриженный. Сирша на секунду засомневалась, но тут же рывком съехала на ту полосу земли, что шла правее.

«Право, значит, правый, правда», – почему-то флажком воспоминания махнуло старое суеверие.

Словно чуя близкий отдых, турик пошёл ровнее и быстрее по уплотнённой земле. Сирша скорее закрутила педали – желание оказаться в безопасности и отдохнуть придало сил.

Выскочив крохотными грибами из-за травы, как из-под мха, показались крайние дома, но зрелище не приносило большой радости. Порена несколько десятилетий стояла заброшенной сиротой.

Омертвелые глазницы окон мутно смотрели на мир, не надеясь вновь осветиться изнутри счастливым огнём пылающих жаром печей.

Полуистлевшие и заросшие лишайником бока домой светили рёбрами брёвен. Прогнившие, пробитые дождями и градами, сожжённые солнцем, разодранные ветрами и метелями, как нищие в лохмотьях, стояли бывшие убежища людей. Грустно хмурились треугольные брови их крыш.

Трубы больше не дышали над тёплыми очагами, не вдыхали ароматы готовящихся кушаний, не слышали счастливого смеха или горького рыдания. Осиротелые, вызывали они лишь чувство гнетущей тоски и мысли о прошлом.

Наполненная этим впечатлением, Сирша сбавила скорость и сама как-то затихла, несмотря на то, что и до этого ехала практически бесшумно.

«Что-то сталось с бабушкиным домом? – возникло новое опасение. – Стоит он до сих пор, или как и эти…»

Она с тревогой отмахнулась от этих мыслей. Куда ехала она, зачем? На что надеялась, зная, что деревня уже много лет как брошена? Но страх сделал своё дело, замутив рассудок и согнав её сюда.

Знакомый высокий частокол, завитый дикой фасолью, за ним прилёг состарившийся и распавшийся на отдельные, усохшие прутья плетень. Когда-то ухоженная клумба между ними заросла дикими травами, перемешавшимися и переплётшимися с прежними хозяевами. Они одичили их, сделав колючими и высокими, дали защиту, которой те были лишены без людей. И эта дикая забота вырастила более выносливые и красивые цветы.

С болью и радостью узнавания, с любопытством всматривалась Сирша в перемены знакомых вещей. Ещё сильнее стала эта смесь чувств, когда надвигающийся на неё всей массой дом оказался прямо перед нею. Он, как и раньше, могуче возвышался надо всем в Порене, а казалось – в целом мире.

Что может так привлекать человека в определённое место? Только ли его обстановка? Нет, вовсе нет. Нас так влекут некоторые места, потому что хранят дорогие воспоминания и образы, либо обещают, что в будущем они здесь появятся. Вот та тонкая, но такая крепкая незримая нить, что тянется от сердца человека к месту, отпуская его ненадолго, но каждый раз рывком заставляя вернуться.

Помните это ноющую боль в груди, когда надолго покидали дом? Так знайте: так зовёт он обратно, не желая отдавать вас новым местам, не желая стать сиротой. Дёрг! И натянутая до предела ниточка уже рвёт сердце, требуя возвращения, чтобы унять боль. И таких нитей может быть так много, что они напоминают паутину, в которой человек, равно как гигантский паук, что несётся по её дрожанию в отмеченную точку. И тем страннее в сравнении с такими пауками те, у кого одна, а то и вовсе никакой нет нити. Но кто же лучше, вернее своим нитям?..

Сирша, сколько же нитей хранит твоё сердце?..

Девушка затормозила у повисшей на одной петле калитки. Дерево уже начало возвращаться в лоно матери-земли, врастая в него всё крепче. Как решиться сдвинуть с места уже вросшую в землю деревянную махину? А ведь когда-то она легко распахивалась: стоило лишь снять потайной крюк и легонько потянуть на себя, как резная дверца с приветственным скрипом открывала путь во двор.

Но теперь было лишь два выхода, точнее, входа: пытаться сдвинуть с места сгнивший кусок дерева, что было непосильным для одной Сирши, или карабкаться через него.

Осторожно прислонив Серафима к шатающемуся забору, Сирша полезла через калитку.

«Только бы не свалиться, только бы не…» – дробь повторяющейся мысли прервал громкий «Кр-р-руп!», сопровождаемый коротким взвизгом и грохотом. Сгнившее за много лет дерево не выдержало живого натиска Сирши и сломалось, сбросив с себя неожиданного наездника.

– Ушх! – девушка зашипела от боли. – Так ведь и знала, что рухнет, а нет, всё равно полезла. Так мне и надо! – обиженно крикнула она на калитку, явно считая виноватой в произошедшем только ту.

Девушка с осторожностью села, пощупала голову. Крови не обнаружилось, хоть удар был неслабым. Но земля и высокая трава смягчили падение, поймав хулиганку в свои мягкие объятия. Зато из порванных штанин на Сиршу ухмылялось кровавым пятном колено, рассечённое в падении о ржавый гвоздь. Подлая железяка торчала из той самой доски, которая с хрупом отошла от других, скинув при этом девушку. Ссадина была неглубокой, но причиняла жгучую боль при движениях.

– Надеюсь, здесь есть мази… и вода… – Сирша, волоча пораненную ногу, заковыляла к исполину-дому.

– Да что вы копаетесь?! Я вас самих сейчас туда запихну!..

– Но, ваше…

– Молчать! Кто позволил тебе возражать мне?!

– Прошу простить мою дерзость, ваше величество…

– Почему вытяжка ещё не выполнена? Я ведь приказал! – высокий молодой мужчина, обтянутый строгим чёрным мундиром, нервно зыркнул на толпу испуганных мудрецов. Те молчали, лишь с ужасом следя за королём.

Королём? Этот юнец – и уже король? Ведь на вид ему не больше двадцати… уж не ошибка ли тут?

Нет. Никакой ошибки не было. А его величеству – вовсе не двадцать…

– Король Звонарь! Мы старались, но сейчас стало слишком мало чистых. А целителей – вы ведь знаете, что их и вовсе не отмечали уже давно наши маяки…

– Меня не волнует, кого мало или кто там не отмечен. Вам был дан приказ, который вы не выполнили. Что было в прошлый раз? – Звонарь прищурил злобно сверкнувшие глаза.

Пять в чёрных номерных масках, и одной белой – Первого – рухнули на колени, воя и скуля! Словно не мудрецы, а избитые псы, ползали они в ногах неумолимо жестокого человека.

– Пощадите! Мы найдём, найдём чистых! Только дайте ещё, ещё хоть пару дней!

– Да, да! Мы отыщем! Почти уже нашли! – маленький и усохший старик сорвал маску и с мольбой скосил глаза на короля – смягчится ли тот?..

Юноша презрительно скривился, отступил от извивающихся на полу мудрецов. Он молчал, не выказывая никаких признаков раздумья. Его чёрные глаза холодно наблюдали.

Несчастный отчаянно уронил голову, потеряв надежду остаться в живых. Звонарь сделал несколько шагов к выходу.

– Почти нашли? Так почему выжимка до сих пор не выполнена? – король зло оскалился, даже не повернул головы. Но его голос отчётливо отобразил его выражение, как эхом, искривив голос.

– Ва… ва… ва… – челюсть перепуганного, увенчанная козлиной бородкой, тряслась как у деревянной куклы-говорунчика, повторяя её стуканье.

– Что? Не слышу! – король еле сдерживал смех, в то время как старик расплакался, униженный и распластанный у ног правителя.