«Бежать! Уехать от пожирающей бездны!» – билось набатом вместе с пульсом. Она с грохотом и треском выдрала из хлама сарая детское увлечение – двухколёсный турик. Несмотря на панику, прочла выжженное на потемневшем дереве имя быстрого друга – Серафим. Это несколько отрезвило и успокоило, напомнив весёлые поездки в детстве, когда даже после самых болезненных падений турик оставался цел и был готов нести свою хозяйку в любые дали по её пожеланию. Сделанный на вырост, сейчас он был в самый раз девушке. Она вскочила в кожаное седло, крутанула педали, и те, приведя в действие застоявшиеся пружины, отозвались с готовностью лёгким скрипом, заставляя лёгкие колёса развивать всё большую скорость.

Сирша неслась в самое безопасное место, которое могло подсказать её воспалённое сознание – заброшенный дом бабушки.

Прохлада ночного воздуха освежала девушку, мысли перестали играть в чехарду и пошли спокойнее, более размеренно, в такт вращению педалей. Вернулось внимание к миру, до этого глушимое животным страхом. И только сейчас Сирша поняла, что её напрягало всю дорогу, оставаясь незамеченным в горячке паники. Тишина. Никаких звуков или движений. Не чирикали ночные пташки, не дул ветер. Мрак и полное безмолвие замершего мира. Будто ожидающий удара ребёнок, не знающий за собой вины, мир сжался и затих, словно чувствуя наступление чего-то ужасного.

Только тяжёлое дыхание Сирши да шуршание колёс Серафима разбавляли глухую ночь.

Пресный запах угля исходил от обгоревших камней равномерно, что совсем не присуще воздуху окраин: если воздушные массы привыкли находиться в постоянном движении, хаотично перемещаясь рывками на все 360 градусов, то этот угольный воздух не был таким.

Его необъятная и тяжёлая масса плотным слоем разлеглась по земле, затхлая, недвижимая ни в какую сторону. Почва, местами потрескавшаяся и почерневшая, расходилась кружевным вдовьим платком во всю ширину предоставляемого ей пространства – вплоть до самого горизонта улеглась осиротевшая земля. Тишина. Ничто не смеет тревожить траур, никто не смеет издать звука в бесконечно длящейся минуте молчания. Это траур по человеческому состраданию и милосердию, по чистоте человеческих душ…

Но вот на горизонте показывается слегка нахмуренное лёгкое облачко, совсем крохотное и пушистое, напоминающее крольчонка. Оно словно крадётся в сторону обгорелой беззвучной пустоши, боясь случайно разбудить её раньше времени. Облачко приближается, ширится и растёт, напитываясь чернотой земли. И вот оно не выдерживает весь несомый груз печали от увиденного: разразившись громкими рыданиями, не облако – туча орошает землю живительною влагой сострадания. Земля, словно пробудившись, жадно хватает потрескавшимися губами сладкие крупные капли и тихо вздыхает, начиная дышать и воскресать. Только нескоро затянутся её страшные раны, нескоро перестанут болеть огромные пятна ожогов, нескоро перестанет стонать земля по погибшим своим детям, нескоро хватит ей решимости принять их обгорелые останки обратно в своё живородящее трепетное чрево…

Симус шёл по узкой тропинке, с тревогой всматриваясь в потемневшее небо – низко повисшие грузные облака грозили сильной бурей. Мальчишка громко высморкался. Поморщившись, вытер пальцы о короткую синеватую траву и побежал. Деревья каруселью проносились мимо него с бешеной скоростью, сливаясь в одно, играющее зелёными оттенками, пятно.

Наконец мальчонка выдохся и остановился, уперевшись ладонями в колени, в попытке восстановить дыхание. Внезапно глаза его округлились от ужаса, и, затаив дыхание, он уставился на ближайший низкий куст с кроваво-красными ветками. Внутри, лишь слегка прикрытое ветвями растения, гудело, предупреждая об опасности, разросшееся гнездо шершней. Огромные металлические насекомые, почти в мизинец, совершали вокруг своего форта танцы в воздухе, полные свирепства. Они кружили, накручивая круги и спирали, а то и вовсе пикировали вниз на всей скорости, чтобы вслед за тем вновь подняться выше над своими владениями. Красные ветви, словно изгородь диковинного замка, огораживали их несокрушимую гнездовину и сигналили прохожим ярко-красным: «Не подходи!»

Симус с осторожностью миновал опасное место, практически ползком передвигаясь по дороге, усыпанной мелкими камешками. И лишь тогда позволил себе спокойно вздохнуть, когда оставил опасную зону далеко позади. И хоть его колени были исцарапаны безжалостно острыми камнями, мальчишка был рад, что избежал неприятного приключения. Ведь зазевайся он хоть на секунду, и его пробежка могла не закончиться, а лишь начаться, превратившись в бегство от разъярённых зверюг.

В конце тропинки уже маячили очертания городка, куда он и направился. Блеск гладких стёкол в зажиточных домах на закатном свете, косые силуэты деревянных лачуг, построенных ещё первыми поселенцами, только тронь – и всё, словно по волшебству, обратится в труху и пыль, разнесётся ветром. Такой неоднородный и поражающий своей контрастностью пейзаж выплывал перед мальчуганом, медленно и величаво разворачивая свои края, укладывая их по берегу реки, подобно парящей птице, распластавшей свои крылья по воздушному течению.

Симус шагал всё ещё бодро, с усилием выстукивая по тропинке под ритм своих мыслей. Но ноги уже покалывало от утомления, мальчик ступал всё более и более неуверенно, пошатываясь из стороны в сторону. Внезапный прилив сил оказался кратковременным и был лишь побочным эффектом от испуга. Но действие страха прекращалось, и постепенно силы оставляли мальчика. По прошествии ещё получаса он уже не шёл – плёлся, едва переступая израненными босыми ногами по каменистой дороге. Казалось, до города ещё слишком далеко, но каково было удивление малолетнего бродяги, когда он обнаружил себя окружённым со всех сторон узкими и смрадными улочками неизвестного ему городка. Неизвестного, но такого желанного…

Симус вновь воспрянул духом: здесь люди, ему наконец-то помогут!

– Эй! Откройте! Э-э-эй! – стучал он в попадавшиеся ему на пути двери, со священным страхом обходя стороной роскошные дома, которые впору было назвать дворцами. Ребёнок понимал, что богачи обладают всем, но только не для других, а потому он даже не стал и пробовать просить там помощи.

Но двери нищенских халуп не спешили объять Симуса дружелюбием и впустить внутрь: и жителям бедным лачуг есть чего опасаться при встрече с бродягами, а потому не спешили выказать они своё гостеприимство. Во многих городах были распространены грабежи с участием детей: те ходили по домам и всячески старались вызвать жалость, чтобы хозяева впустили сиротку в дом. Но за спиной малютки внезапно вырастало несколько рослых мужчин лезвиями, оказывающимися возле глоток этих немногих сжалившихся, сохранивших доброту людей. И даже если те отдавали последнее, что имели, жизнь сохраняли отнюдь не всем.

Мальчуган ничего не знал о грабителях и из последних сил волочил ноги по пыльной и пустой улице. С угасающей надеждой он начал стучать подряд во все двери без разбору, желая получить лишь кусок хлеба и, если повезёт, ночлег. Но двери домов были крепко заперты, а окна плотно занавешены. Неизвестный город крепко спал, равнодушно накинув на себя занавесь свалившейся ночи.

Симус дотащился до центральной площади, проплутав ещё около получаса. Никто не откликнулся на его просьбы, и ничего не оставалось другого, кроме как смириться. Мальчишка устроился, свернувшись калачиком, на бортике фонтана со скульптурой, возвышавшихся в самом центре площади.

Нетрудно было догадаться, что в скульптуре был запечатлён первый – и единственный – правитель Громбурга, Звонарь. Гигантская левая рука держала колокол, украшенный резьбой. Целую историю мог прочитать знаток по этим значкам, что, в какой части страны и в какое время добывалось или находилось. В некоторых местах колокола были вставлены драгоценные камни, сиявшие даже в полной темноте.

В другой руке правителя был жезл, нет, скорее изящная драгоценная палочка, также покрытая множеством символов. Он словно готовился стукнуть по колоколу: вот-вот с силой опустит жезл на обод, и тот заходит из стороны в сторону, запоёт тягучим мерным басом, возвещая о былом единстве народа и его короля. Но фигура правителя смирно стояла, не трогаясь с места. Две руки были раскинуты в стороны, словно пытались объять всё государство – жест, покоривший людей при коронации настолько, что именно его сохранили в памятнике. Мальчик некоторое время рассматривал скульптуру: в темноте казалось, что глаза Звонаря с добродушным любопытством следят за Симусом, искрясь смешинками. Но наваждение прошло, и мальчик тяжело вздохнул, протянув руки под голову. Сейчас ему ничего не оставалось, кроме как попытаться уснуть, чтобы завтра продолжить свой путь неизвестно куда.