Праведник, перекрестившись, шагнул за врата. Астур принял гостя, под бесноватые крики чёрного лимитана.
– Стоять! Кто? Куда идти? Что делать?!
Северин шагал тесной улочкой, иногда почти протискиваясь между бревенчатыми хузилами*(готск. хуз – дом, хузила – домишко), буквально лепившимися друг к дружке.
Детишки различного пола и возраста – начиная от совсем уж малых, и заканчивая возрастными балбесами с пробивающимися усиками – следовали за ним по пятам. Они теперь составляли свиту Божьего человека. Свиту, выросшую за короткое время, словно снежный ком – причём, крайне непочтительную.
Путник старался не обращать внимания на идиотские выкрики и глумливые смешки юных астурийцев, ибо понимал – это дети. Он даже не среагировал, когда наиболее храбрый из сорванцов исподтишка дёрнул его за ветхую полу власяницы. Однако после того, как карапуз с зелёным пузырём под носом запустил ему в спину комком грязи, терпение Божьего человека истощилось.
Он повернулся назад, грозно постукивая хруггой по булыжной дороге:
– Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость*(к ефесянам 6:1-4)!
Преследователи его совершенно ничего не поняли, но, на всякий случай, сгрудились чуть поодаль от странного дядьки, на безопасном расстоянии. Кто знает, чего следует ожидать от незнакомого бродяги?
Насмехаться над нищим им почему-то расхотелось, игривое настроение улетучилось – сопливый карапуз, что намедни, по наущению старших, запустил грязью в спину праведнику, даже разревелся в голос.
– Не плачь, дитя моё! – попытался успокоить плаксу Северин.
– Я не твоё дитя, а-а-а! Я мамин, а-а-а! – зелёный пузырь под носом его, то вздувался, то опадал.
– Хочешь птичку?
– Ка-акую пти-ичку? Нет у тебя никакой птички! А-а-а!
Казалось, что вредный ребёнок испытывает некое удовольствие от процесса выдавливания слёз, сопровождаемого громкими криками.
– Сейчас будет. Смотри!
Божий человек поднял правую руку над головой. Скоро с небес на руку ему сел белый га-люб!
Возможно, пугла*(готск. фугла, пугла – птица) был не совсем белый. Альбинос с подпалинами, кои часто встречаются среди сизарей. И не совсем с небес, ибо неподалёку стая колумбусов*(лат. колумбус – голубь) потрошила разваленный по дороге конский помёт. Но каждый видит то, что видит.
– Дай сюда! – карапуз уже подбежал к незнакомцу и деловито протянул руку.
– Подожди. Дай мне вначале свой нос. Сморкайся! Молодец. А теперь, пообещай, что не причинишь колумбусу зла. Держи!
Малыш засеменил прочь, бережно держа пти-яцера в ладошках. Северин осенил вдогонку его крестным знамением.
На городской площади, мощенной булыжным камнем, напротив здания городской курии – добротного, выложенного тёсаным известняком домуса – собралась странная компания. Солидные горожане, числом около десятка, слушали оборванного бродягу.
Праведник, а это был именно он, горячо убеждал в чём-то декурионов, коих ему удалось застать почти в полном составе, после очередного ежедневного заседания курии.
Северина переполняли эмоции – при разговоре он тряс бородой, периодически размахивал хруггой и вздымал руки к небу. Декурионы же, надо полагать, не разделяли пылких чувств оратора. Выражения их лиц оставались безучастны, более того – откровенно скучающи.
– Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа! – очи Божьего человека горели, ноздри раздувались.
Несчастные, ведущие к гибели и себя, и свой город! Декурионы отказывались понимать праведника. Вот они, все как на подбор – дородные, с пышущими румянцем щеками, пахнущие благовониями и дорогим вином, обвешанные золотыми цепями. Посмеиваются в кулаки, не спешат с ответом.
Наконец, один из них – солидный горожанин, в накинутой на плечи тонкошерстной лацерне*(лат. лацерна – короткий узкий плащ с капюшоном из дорогой ткани), нарочито-небрежно сколотой фибулою из чистого золота, принялся говорить:
– Не хлебом, говоришь? Божьим словом, говоришь? Далеко ли ты уедешь на одном своём Божьем слове, без хлебушка? Это же невиданное дело! Ты имеешь наглость требовать от нас десятины! Десятой доли! Мы, члены курии, а так же наиболее состоятельные жители Астуриса, с какой-то стати должны передать неизвестному нам оборванцу, то есть тебе, десятую часть своего имущества!
Для вспомоществования раздетым и голодным? Однако! С какой стати мы должны им помогать? И давно ли они стали нам братьями? Во Христе, ага!
А разве император им не брат во Христе? А императорский наместник, трусливо бежавший отсюда впереди собственного визга? Правитель провинции, который смылся из Норика, прихватив казну и лучших солдат, разве не брат во Христе тем бездомным, что вынуждены нынче коротать ночи под мостом?
Ради чего мы должны помогать тем, о ком забыл даже твой Господь? Да, да, именно так, ибо не торопятся помогать раздетым и голодным, коих стало слишком много в Норике за последнее время, ни епископ, ни пресвитеры! Они же наместники Бога здесь, на земле! На земле Норика! Почему они не исполняют Божьи заповеди? Почему ты от нас требуешь того, чего не исполняют даже служители Господа?
Да, Астур ещё живёт, и живёт неплохо – по сравнению с другими городами. И здесь я не вижу никакого промысла Божьего. Торговля идёт сносно, только и всего.
Касаемо Божьего гнева, которым ты безуспешно пытаешься запугать нас. Скажу тебе по секрету, выкрестов здесь немало. Иные города в полном составе выходят из лона церкви, ибо считают религию Христа бессильной. Например, город Кукуллы. Говорят, они там даже приносят человеческие жертвы. Однако гнев Божий до сих пор не пал на головы куккулийцев.
Времена апостолов, творивших чудеса, давно прошли. Да и были ли они, те времена? Вера покинула Норик. Про нас же, лучших мужей, пусть болтают, что хотят. Да, мы ожидаем гибели своих городов за праздничными столами, увенчанные цветами, и с чашами в руках! Что с того? Пусть завидуют все, ибо мы живём здесь и сейчас – один раз.
А ты, прежде чем отвлекать занятых людей от дел по пустякам, должен был сначала обратиться к предстоятелю. Так по чину правильней будет. Как говорится, Богу – Богово, кесарю – кесарево.
– Не беспокойтесь. Обращусь.
Божий человек окончательно уверился в том, что разговор с декурионами у него не получился.
Северин стоял на коленях против церкви и молился. Он вздымал ладони над головой и, обращаясь к вырезанному на дубовой церковной двери кресту, отбивал истовые, до самой земли поклоны. Холодный дождь промочил его власяницу, волосы и борода от сырости слиплись в змейки. Голые ступни коленопреклонённого праведника торчали прямо из лужи. Лучшего места для сотворения молитвы Северин найти не смог.
– Эй, парень! Сейчас не то время, чтоб разговаривать с Богом. Гы-гы! – старик, закутанный в латаную-перелатаную пенулу*(лат. пенула – плащ без рукавов, обычно круглой формы, имеющий в центре вырез для головы; пенулу носили в основном селяне, беднота и рабы), сочувственно разглядывал странного человека, мокнущего почём зря под проливным дождём.
Между клочковатыми кустами седой бороды и усов, торчащих из-под накинутого на голову капюшона, чернел провалом беззубый, непонятно чему улыбающийся рот.
Божий человек ответил не сразу. Он, словно не замечая старика, продолжал своё общение с Господом, читая нараспев покаянный псалом. Или благодарственный? Старик плохо слышал. К тому же он был слегка пьян и, следовательно, весьма расположен к общению.
Наконец, псалом закончился. Поднявшись с колен, Суровый обратился к старику:
– Чтобы восславить Господа, не нужно выбирать удобное для себя время. Дождь ли, снег – не всё равно? Разве такие мелочи, как непогода, смогут отвратить любого благочестивого от общения с Отцом своим небесным? Кто ты? Назовись, добрый человек.
– Я служу привратником в этой церкви. Увидев, что столь ревностный христианин страдает под холодным осенним дождём, сердце моё преисполнилось жалости. Войди в скромное жилище церковного сторожа, босоногий странник – дабы просушить рубище и обогреться перед огнём очага. Кружка доброго вина, кусок хлеба, да ломоть козьего сыра поддержат твои силы, а охапка соломы даст возможность преклонить на ночь голову. Большего я тебе предложить не могу, ибо, увы – старый привратник богат немногим более чем церковная крыса, гы! – сторож опять некстати рассмеялся.
