Паннонский лимес недавно рухнул – вездесущие гунны постарались и тут. Укреплённая линия бургусов, каструмов и кастелло, растянутая от Виндобаны до далёкого Сингидума*(Сингидум – Белград) на три сотни миллепассус, перестала существовать. Пограничные провинции погрузились в хаос и безначалие.

После этого события в обоих Нориках – Прибрежном и Внутреннем – а так же в соседней Реции, власть императора тихо и как-то незаметно умерла. Высшие сановники покинули эти, ставшие неспокойными земли. Отступая перед грядущим нашествием варваров, они ушли в Италию – прихватив, для своей пущей безопасности, бОльшую часть городских гарнизонов.

Власть сосредоточилась в руках местных городских советов – декурионов. Всякое их сношение с центром было прервано варварами, которые, захватив и обжив верхние долины Альп, образовали собой некую цепь, отсекшую данувийские провинции от Италии. Из центра более не поступало ни приказов, ни требований.

Легионеры, оставшиеся от прежних гарнизонов, рассеялись по укрепленным городам и каструмам. Лимитаны*(лимитан (от лимес, граница) – служащий пограничных войск Римской Империи) тянули привычную лямку, худо-бедно препятствуя свободному передвижению мелких разбойных бриггандупусов из-за Данувия. Но каждый город жил отдельно от другого – не было между ними ни единства власти, ни согласия. Солдаты остались без следовавшего им жалованья – сей прискорбный фактум так же не содействовал подъёму боевого духа.

Конечно, Норик ещё считался частью империи, но умные люди понимали: это не более чем фантом. И чем дальше, тем больше южный берег походил на своего угрюмого северного собрата, сплошь покрытого лесом и заросшего злой травой ай-хватунди.

Дойдя до переправы, путник присел на валун передохнуть. Толстые тёсаные доски, коими был застелен каменный мост – почерневшие от времени и непогоды, но ещё достаточно крепкие – вели к противоположному берегу.

На той стороне, неподалёку от моста, зарываясь прямо в реку, вздымались крепостные стены Астура. Высокий сплошной палисад из вертикально поставленных, обожжённых доостра, гигантских стволов, обложенных снизу каменными плитами, а сверху – обмазанных толстым, не менее локтя, слоем глины. По углам стен, а так же возле подъёмных врат*(от готск. "вратон", путешествовать, вход для путников), на входе в город возвышались каменные бурги. Зубчатые кромки их протыкали серое, моросящее дождём небо.

Речная заводь – глубокий разлив Данувия, используемый сметливыми горожанами, как порт – была заполнена множеством корабов, больших лодий и малых лодок. Астур – город торговцев, город-склад, лежащий на входе в длинное ущелье, что пролегло между руслом Данувия и последними отрогами Цеттии. Казалось, жители города были надёжно защищены от любых напастей. Что ж, дай-то Бог!

Странник поднялся с камня и, перекрестившись, зашагал в сторону городских врат. Однако далеко уйти он не смог – на мосту дорогу ему преградили измождённые тени, видом своим напоминающие призраков. Четверо грязных, истощённых и еле живых людей – воистину, это были привидения во плоти!

– Хлеба! Ради Бога, еды! Господин, дайте хотя бы маленький кусочек хлебушка! – вцепился в плечо Божьего человека один из них.

Говорил только он, остальные молчали. Может быть, потому, что и говорить-то уже были не в силах?

Северин встал, как громом поражён. Его, одетого в рваное платье и босоногого, назвали господином? До какой же степени лишений должны были дойти эти несчастные, чтобы просить подаяния у нищего?!

– Братья во Христе! Я отдам вам последнее, что у меня есть!

С этими словами он спешно полез в свою суму и достал оттуда чёрствую краюху. Разломав её на части, подал несчастным. Из глаз Божьего человека текли обильные слёзы, но он даже не пытался их вытереть.

Призраки накинулись на хлеб, словно дикие звери на добычу. Скоро уже было съедено всё до крохи – от Северинова подаяния не осталось даже запаха.

– Благодарим, господин, – просипел тот, что ещё умел разговаривать.

– Кто вы, несчастные? Что с вами стряслось? Почему вы, как в пустыне, погибаете от голода прямо под стенами города?

– Кто мы? Мы бездомные, чьи жилища сожгли. Безземельные, чьи поля вытоптали. Безродные, чьи семьи вырезали. Вот кто мы такие. Спим, где придётся, едим, что найдётся. Сегодня под мостом, завтра под кустом.

– Почему вы умираете с голода? Что случилось с сердцами здешних обитателей – тех, кто имеет лишний кусок хлеба, но не желает им делиться с братьями своими во Христе?

– Добрый человек, нам никто нам не поможет. Времена нынче голодные, лихие – каждый печётся только о себе. Мало кто из жителей Норика помнит ещё о таких христианских добродетелях, как милосердие. Бездомных же много, слишком много.

– Но, ведь уже зима наступает на пятки! А в Альпийских горах, не в пример египетской Александрии, зимы весьма суровы.

– Никто из нас не надеется пережить зиму. Мы все умрём с наступлением холодов – эта трагедия повторяется из года в год. Ещё раз благодарим тебя, господин. Извини, у меня мало сил для разговоров. Всего тебе доброго!

– Спаси Бог вас, несчастные! – Божий человек осенил крестным знамением группу хмурых людей-призраков. Слёзы всё текли из очей его, пробив грязные дорожки на щеках и теряясь в густой бороде.

– Встать! – ланцея*(ланцея – длинное (до 2,5 м) копьё, получившее распространение в эпоху поздней античности, имело широкий наконечник характерной ланцетовидной формы) стражника преградила путь страннику.

Северин послушно остановился. Одетый в нищенское рубище, босоногий – смиренно предстал он под стенами Астуриса.

Рослый воин в медном глухом, явно старинном кассисе, не убирая ланцеи, уставился на путника. Начинать расспросы он, по всей видимости, не торопился. Праведник замер в ожидании, потупив взор. Наконец, страж врат подал голос.

– Кто? Куда идти? Что делать?

По выговору его, донельзя испорченной латыни, можно было понять – это однозначно не латен.

– Я путешественник, странствующий по миру. Вратон, понимаешь? Добрый христианин и Божий человек. Моё имя – Северин, а направляюсь я в пределы империи. Астурис – первый римский город, на землю которого ступит моя нога после долгой разлуки с родиной. Приютит ли сей гард бедного странника, дадут ли крышу над головой и кусок хлеба добрые жители своему брату во Христе?

Северин умышленно вставил в свою прочувствованную речь несколько варварских словечек, рассчитывая тем самым максимально упростить стражнику понимание смысла сказанного. Однако он напрасно старался, ибо собеседник его оказался далеко не савроматом.

– Ох ты, Господи! – Божий человек не смог сдержать изумлённого возгласа.

Тем временем страж, стянув с головы свой древний – пожалуй, что ещё времён этрусков – шлем, уставился на босые ноги странника. Лицо его было черно! Толстые губы растянула глупая улыбка, обнажая белые, как альпийский снег, зубы.

Праведник за свою жизнь повидал немало. Конечно, во время своих странствий встречал он и чёрных людей. Но здесь, на самом краю Римского мира, среди белых варваров, он никак не ожидал встретить исконного, чёрного как ночь мавра!

Стражник, совершенно не обращая внимания на эмоции путника, продолжал разглядывать его ноги. Теперь стало понятно, почему он снял кассис. Уроженец жаркой Африки не верил своим глазам. Его мозг отказывался воспринимать наглядный фактум, ибо на осеннем морозе босиком в Норике могут ходить только самоубийцы!

Божий человек шагнул в сторону врат. Чёрный лимитан, словно бы опомнившись от наваждения, тут же выставил копьё вперёд себя.

– Стоять!

Правой рукой он крепко держался за ланцею, левой же – пытался надеть на голову несуразный, похожий на медное ведро, шлем.

Северин послушно замер.

– Кто? Куда идти? Что делать? – шлем уже был на голове лимитана.

Правда, смотровые прорези его находились где-то в районе уха и возле затылка. Чёрный стражник безуспешно пытался поправить свой головной убор левой рукой.