– Спаси тебя Бог, добрый христианин! Ты – первый в этом, погрязшем среди греха сребролюбия городе, кто предложил мне пищу и кров, не забыв о Божьих заповедях. Вина мне не надобно, сыра тоже. Если только – кружку воды, да горбушку хлеба.

С чувством произнёсши слова благодарности, Северин направился в сторону убогой скособоченной хижины, что сиротливо приткнулась в углу церковной ограды – вслед за своим неожиданным благодетелем.

На следующий день праведник решил встретиться с местным предстоятелем, ибо, поразмыслив на досуге, решил, что последние слова куриала, хоть и мерзки, но не лишены логики. С кем, как не с духовным лицом, обсуждать духовные дела? Богу – Богово, кесарю – кесарево, да.

Поднявшись ещё до рассвета, первым делом Божий человек принялся взывать к небесам.

То была не простая молитва, коих за свою долгую жизнь привратник выслушал неисчислимое количество. Это было что-то иное – это была беседа с Богом. Именно беседа, а не выспрашивание милостей.

Старик заворожёно слушал и смотрел. С какого-то времени его охватило непреодолимое желание повторять за праведником вслед всё, что тот ни делал. Стоять на коленях, методично раскачиваться и вздымать руки высоко над головой, произносить завораживающие слова, осенять себя знаком креста и одухотворённо отбивать истовые поклоны.

Скоро уже старого пьяницу отпустила головная боль, а похмельная тоска его испарилась, сгинула с души, как роса с цветка на жарком солнце. Более того, вина ему уже не хотелось – и впервые за многие годы старик обошёлся без ежеутренней кружки своего непременного дешёвого пассума*(вино из сушёного винограда).

Привратник окончательно уверовал в необычайные способности чудаковатого гостя.

Ждать предстоятеля пришлось долго. Надо полагать, пастырь христиан Астура с утра был занят важными делами, ибо в пределах церкви он появился только после полудня.

Шестеро рослых плечистых носильщиков, называемых лектикариями, уверенно несли на своих плечах украшенный золотыми павлинами паланкин. Скоро уже они подошли к вратам Божьего дома и бережно опустили свою ношу на обширную каменную паперть с небольшим бассейном посередине, чуть возвышающуюся над городской площадью.

Кряжистый мужчина преклонных лет, облачённый в щеголеватую сутану, с обвивающим широкие плечи, отделанным мехом мантелоне*(мантелоне – накидка, открытая спереди, длиной ниже колена и с крыловидными рукавами), величаво выплыл из лектики*(лектика – носилки).

– Мартиниан! Он крут. Крут на руку и скор на расправу, – Северин заметил, что в очах старика плеснул страх.

– Преподобный! Да благословит Господь тебя и твою паству! Удели немного своего драгоценного времени.

Предстоятель тут же повернулся в их сторону. Однако ответил Северину не сразу. Прежде чем разомкнуть уста, глава городских христиан долго и пристально рассматривал незнакомца.

– Так вот ты какой! Скрывающий под ветхими одеждами силу духа и силу веры? Не так ли?

Праведник уловил в его словах плохо скрываемую издевку, но виду не подал. Он понял: по всей видимости, и здесь разговор будет непростым.

– Что молчишь? Тебе есть что сказать? – предстоятель был настроен недружелюбно.

– Не вижу смысла повторяться. Полагаю, твоё преподобие уже посвятили во все подробности моей вчерашней беседы с декурионами?

– А как же, – Мартиниан сверлил тяжёлым взглядом Северина.

Да, нрав его крут, без сомнения. Тяжёлые кулаки предстоятеля, коими он явно привык не только листать страницы Писания, сжимались и разжимались. Наконец, пастырь заговорил.

– Послушай меня, бродяга без роду и племени, возомнивший с какой-то стати себя Божьим человеком! Слушай, но не перебивай, ибо я не привык, когда меня перебивают. Могу вспылить – и тогда горе тебе!

Я родился в лучшем городе мира. Нет, это не Рим, не Равенна и даже не Константинополь. Город, основанный Александром Великим на берегу тёплого моря, где никогда не бывает зимы. Александрия – вот лучшее место на земле. Доводилось ли тебе бывать в Александрии, Северин? По крайней мере, ты слышал о благословенной земле Египта.

Родители мои были истинными христианами уже в пятом поколении. Воспитанный ими в страхе Божием и полном почитании Господа нашего Иисуса Христа, ещё с ранней юности примкнул я к известному христианскому движению – или по-варварски, ордену – параваланов.

Да-да, тех самых параваланов, которые четыре десятка лет тому назад смогли достойно ответить неугомонным иудеям на избиение ими александрийских христиан, а так же бестрепетно умертвили известную языческую колдунью Хюпатию.

Говорят, эта Хюпатия настолько преуспела в занятиях магией, что смогла прельстить даже городского префекта по имени Орест. Являвшийся ранее верующим христианином, за короткое время он полностью подпал под чары колдуньи. Орест перестал посещать церковь, а в своём доме начал привечать безбожников.

А ещё префект сей стал творить зло христианам. К примеру, грамматик Иеракс совершенно беспричинно по его приказу был замучен до смерти прямо в театре. Когда же иудеи, по навету коих случилось сие злодеяние, принялись убивать христиан, Орест даже не подумал наказать смутьянов.

Вот тогда-то и пришли из Нитрийской пустыни параваланы. Они быстро навели порядок в городе – иудеи были изгнаны из Александрии.

Однако Орест решил продолжить вражду. Вражду со своими единоверцами. Им был жестоко умерщвлён Аммоний – один из параваланов. Христианин начал убивать христиан – как, если не происками колдуньи, объяснить сие?

Мартиниан пытливо посмотрел на праведника. Но тот ничем не выдал своих чувств.

– Знаешь, Хюпатия погибала тяжело, – продолжил предстоятель, – я, уже достигший к тому времени пятнадцатилетнего возраста, сохранил в памяти многие подробности её умерщвления. До конца дней своих буду помнить как, уже разорвав на части тело, мы с товарищами таскали по городским улицам её окровавленные останки, как бросали их в очистительное пламя священного огня, дабы никогда не вернулась колдунья с того света даже в мёртвом теле.

Хюпатию, которую по сию пору представляют, как некую языческую мученицу, убил я! Я, Мартиниан, входил в число её убийц.

Да, мы обдирали её кожу, добираясь до самых костей! Да, мы вырезАли её очи! Но так было нужно. И я нисколько об этом не сожалею. Понимаешь меня, Божий ты человек? Не сожалею о свершённом мною и моими товарищами убийстве – ибо убийство колдуньи не есть злодеяние!

А Церковь наша должна быть с зубами! Иначе её уничтожат враги. Сколько раз вера Христова ходила по краю пропасти, рискуя сгинуть на веки вечные? Сотни, тысячи раз? Ты считал это, несчастный праведник?!

Предстоятель, сам того не замечая того, уже кричал. Он брызгал слюной, глаза его вылезали из орбит, на шее вздулись вены. Непропорционально большие кулаки сжались так, что длинные шлифованные, подкрашенные на восточный манер ногти рассекли кожу ладоней. Из-под пальцев начала сочиться кровь.

Невесть откуда, появилась крайне неприятного вида женщина с белым платком в руках. Она принялась протирать окровавленные пальцы пресвитера, шепча что-то себе под нос – непомерно длинный и изогнутый. Пожалуй, что именно такие ужасные лица имели языческие гарпии!

Женщина-гарпия делала своё дело, временами бросая ненавидящие взоры на Божьего человека.

– Я уверен, Северин, ты наслышан о многих подвигах параваланов, – слегка успокоившись, продолжил преподобный, – да что ты, даже этот несчастный пьяница вздрагивает при одном упоминании о них! Сорок лет своей жизни я отдал этому ордену, сорок лет.

Я сам – разящая десница Господня! Никакие твои страшилки о якобы грядущем гневе Божьем меня не пугают. Уверен – любой, даже самый захудалый паравалан, принёс пользы Христу и славе Божией в разы больше, чем ты. А я был в их числе не последним! Бог не оставит своего верного бойца.

Теперь, касательно нищих. Тех, кому не повезло остаться без крова и хлеба. Пусть они скорее отойдут ко Христу. Возможно, им там будет лучше. Не нужно противиться воле Провидения. Пусть всё идёт так, как Им предначертано.