Сам Хардуба, Гейза, осторожный Хирдис, да четверо молодых безусых антрустионов, называемых чаще трустьями – вот всё, что осталось от харьиса*(готск. харьис – войско) грэфа.

Добыча же оказалась бедна. Трое пленных, два коня (одного из которых Хирдис вынужден был передать Гейзе) и асилус. Да ещё – убогое оружие, собранное с убитых арьев. Живность успела бесследно исчезнуть с подворья гарды за то время, пока доблестные убилтойсы Хардубы бились насмерть на околице вихса. Откровенно говоря – невеликая плата за почти уничтоженную хансу.

Хирдис невесело поминал былое – и всё больше он понимал, что от хорошего будущего здесь, в этой компании, ожидать не стоит. Знать, разгневил богов Хардуба, коли отвернулась от него удача! Пожалуй, что пора уже ему, Хирдису, покинуть грэфа, пока не поздно. Отдашь душу ни за медный айз* (готск. айз – мелкие монеты), с таким-то командиром!

Он остановил коня. Приложив ладони ко рту, Хирдис трижды ухнул филином и внимательно прислушался. Тишина. Лишь шум порывистого, усилившегося к ночи ветра, да шепоток слетающих с деревьев листов.

Молчание – это нехорошо. То-то, гложет Хирдиса тревога! Не случилось ли беды? Седоусый показал сжатый пяст*(пяст, фаст – кулак) галдящим трустьям – заткнитесь! Молодёжь притихла.

– Что, так и будем торчать здесь всю ночь? Ухни ещё! – наконец, не выдержал торопыга, спугнувший свайна.

Хирдис снова трижды крикнул филином. Издалека донеслось: ух-ух, ух-ух!

– Всё в порядке, пойдём! Ганган! – зашумели нетерпеливые антрустионы. Ох, уж этот Хирдис! Собственной тени боится!

– Нет! Пойдёт один. Разведает пусть. Вот, ты, – ткнул пальцем он в торопыгу, – позовёшь нас, ухнешь раз.

Трустья, высунув язык, изобразил то, что умеет делать задница. Под дружный смех гадел, он выбрался из зарослей уже голого молодого орешника и отправился в сторону редеющих деревьев, к подножью чёрной, почти слившейся с вечерним небом, горы.

Вдруг дерзкий мальчишка повернулся назад:

– Гаюки, кто со мной? Или, вам нравится сидеть в кустах и нюхать вонь, что беспрерывно пускает этот старый трусливый пастух?

Гаделы с криками стали покидать Хирдиса, враз онемевшего от стыда и позора, коим покрыл его походя малолетний наглец.

Ничуть уже не таясь, они пошли в сторону отблескивающего приветливо огонька. Костра, где можно обогреться, поесть и, самое главное – хорошо выспаться!

Бервулла затаился, подобно гадюке. Лютая ненависть, словно яд земь-яцера, переполняла его. И снова, будто семь лет назад, держал в своих руках бывший воин Аттилы тяжёлый – чем-то напоминающий гуннский – лук пленённого грэфа.

…Мать умерла у него на руках. Последние слова её жгли душу Бервуллы жарче бринна.

– Суну, отомсти за нас. Твоя свистро*(готск. свистро – сестра), май мавило*(готск. мавило – девочка)…, жипухафто*(готск. жипухафто – беременная)! Май мавило… Возьми их кровь! Май мавило....

Шумные трустьи приближались к весело пляшущему костру. Издалека виден голубой плащ Гейзы, подпирающего плечом корягу. Хардуба, как ему и подобает, уже разлёгся на своём шерстяном полосатом фане. А их товарищ, которому повезло остаться на привале, вместо того, чтобы ломать ноги по лесу – сидит и скалится, вероятно, потешаясь над бестолковыми охотниками за свайном. Ну, ничего, трустьи найдут, что ответить язвительному гахлибе!

Бервулла приготовился: в деснице, что удерживала тетиву, он зажал четыре архвазны разом. Школа гуннской стрельбы – одна из лучших в мире. И сейчас он это покажет убилтойсам Хардубы!

Тетива лука засвистела. Двое трустьев свалились замертво. Оперённые хвосты летучих смертей торчали из их глоток. Двое же, с пробитыми бёдрами, крича, катались по земле. К поверженным уже приближались их бывшие бандьи.

– Убей одного, – равнодушно бросил лучник бледному как призрак, Хлибодару.

– К-кого? – красивого юношу трясло, будто осинку.

– Любого. Второго оставь.

– З-зачем?

– Послушай меня, Хлибодар. Эти хлифтусы сгубили твою женс*(готск. женс – жена) и твоё неродившееся дитя. Росинка проклянёт тебя с того света, если не отомстишь. Неужели непонятно? Так что, убей одного из них сей миг. А второго…, второго я хочу оставить до рассвета. Мне нужна хунсла.

– Хунсла?! Жертва? Ты же христианин!

– Я не отрекаюсь от Исуса, но погибшим воздам. Они требуют крови. Крови своих морпрей. И довольно об этом! Бей!

Голова трустьи хрустнула от мощного удара агизой. Хлибодар сделал то, что от него требовалось. Он казнил врага.

– Хирдис! – громко крикнул Бервулла, поворотясь к черноте леса, – Хирдис!

– На мне нет крови твоих нипьев*(готск. нипья – родственник), – послышалось, наконец, в ответ.

– Я знаю. Потому-то и спрашиваю тебя – га-вурди*(готск. га-вурди – беседа (букв. движение слов))?

– Га-вурди!

Они встретились на полдороге – бывший воин Аттилы и бывший пастух. Хирдис вышел из леса пеш, ведя в поводу коня, недавно выкраденного им от узет теперешнего победителя.

– Колбила*(готск. колбила – телушка)! – не смог сдержать радостного крика Бервулла, – ты жив, дружище!

Да уж, колбила! Хирдису вспомнилась оскаленная конская морда. Сохрани Господь от таких колбил!

Колбила, признав хозяина, радостно заржал. Хирдис отпустил повод, и конь тут же устремился к Бервулле. Человек крепко, как лучшего друга, обнял его за шею.

– Забери назад свою телушку, – пробормотал пастух и, чуть громче, добавил, – я спас Колбилу из фона!

– Хвохтули*(готск. – благодарность, спасибо)! – благодарность прозвучала искренне, без тени иронии.

Пора было приступать к делу, и Бервулла начал говорить:

– Хирдис, ты остался один. Но и нас тоже немного – как ты знаешь, всего двое. Тебе ли, старому вайдедье*(готск. вайдедья – разбойник), объяснять, что оставшегося в одиночестве, без хансы – в этих краях ожидает либо верная смерть, либо неволя?

Первый же бриггандупус, что встретится на твоём пути, с радостью пленит бывшего пастуха, дабы разжиться лишней парой-тройкой скаттов. Ну, а латены с тобой даже разговаривать не станут – прибьют на месте.

Нас с Хлибодаром двое. Если пристанет Хирдис – будет трое. Готов ли ты принести свару мне, Бервулле?

– Ты уже разобрался с Хардубой?

Этот вопрос был задан не из праздного любопытства. Бервулла прекрасно понимал, о чём ведёт речь старый пастух. Пока жив Хардуба, коему ранее присягал Хирдис, ни о какой сваре и речи быть не может.

– Ещё нет. Вернёшься к бургу через три дня. Вот матибалг*(готск. матибалг – сума для еды). Если не будешь сильно набивать жипус, тебе хватит.

К ногам Хирдиса бухнулся сакк. Бервулла, с явным удовольствием, вскочил на коня – они с Колбилой снова вместе! Пастух подхватил кожаную суму и отправился назад в лес. Там, в укрытии лап вековых великанов, под хвойными тынс*(готск. тынс – ветви) ему было почему-то спокойней.

Наступила ухтво*(готск. ухтво – заря, рассвет). Вершины гор озарились лучами восходящего сауила*(готск. сауил – солнце). Хлэв*(готск. хлэв – могила) для матери Бервуллы был готов. Тело покойницы, завёрнутое в голубой шёлковый плащ убилтойса Гейзы, ставший теперь погребальной фаскьей*(готск. фаскья – саван), возлежало на полосатом фане, рядом с выкопанной заботливым сыном ямой. На правой руке её красовался наруч-браслет с переплетёнными между собой золотыми и силубряными рыбками.

Головы Гейзы и четверых трустьев, вздетые на шесты, жуткой фапой*(готск. фапа – ограда) окружили свежевырытый хлэв. Мёртвые хубипы*(готск. хубип – голова) страшными неживыми глазами смотрели в разные стороны света.

Оставленный пока в живых, последний трустья Хардубы смирился со своей незавидной участью. Он уже перестал молить о пощаде, не плакал и не кричал.

Жаль, конечно, что на том свете ему придётся влачить рабское существование, но ничего не поделаешь – знать, судьбу не обманешь. Неволя, от которой безжалостный мальчишка когда-то избавился ценой страшного преступления – он убил своего строгого хозяина и подался в бега – настигла незадачливого убилтойса возле самого порога, разделяющего жизнь и смерть.