– Всё чаще думаю о смерти,
Всё чаще ею я пишу, –
Послал письмо ФМ в конверте,
Доверившись карандашу.
Пошёл с приятелем на Невский,
С девчонкой встретился в кафе.
Хлебнул кагора Достоевский,
Поехал в гости подшофе.
У Гаршина курил сигару,
Ему о жизни говорил,
Писал рассказы с пылу, с жару,
Искусство стало парой крыл.
Творил сознание в блокноте,
Его телесность изучал.
ФМ всегда, везде в полёте.
Он – книга Маркса «Капитал».
А также фильм «Отцы и дети».
ФМ есть сумма разных пьес,
Где черви ползают – спагетти –
По государству Майонез.
И раздаётся крыша дома,
Летит по небу своему.
Там исповедь дождя и грома
Подобна всякому уму.
Она идёт, спадает тихо,
Как паустовское кино.
В таверне Фет танцует лихо,
И Достоевский пьёт вино.
И говорит довольно глухо,
Почти до колик и до слёз,
Что Русь – процентщица-старуха
и что Раскольников – Христос.
8
Утром душа вернулась, вошла в спящее тело ФМ и разбудила его, открыла ему глаза и капнула в них из пипетки правду и ложь – ровно две капли, в каждый его зрачок. Вспомнил трактат «Мир как воля и представление», переиначил, осовременил в уме название до «Мир как бой Джуды и Цзю», так как именно так всё и было. Спросил себя:
– Какие философские книги читаешь?
Ответил:
– Чорана, Гегеля, Ницше и Сигареты.
Он вышел на балкон и прочел, сощурившись, на гаражной стене: «Искусство может быть злым или добрым, но в обоих случаях оно – добро». Зашёл Курёхин, поставил на компе «Введение в историю», сказал:
– Моя музыка – запятые, точки, кавычки, тире.
– Ещё вопросительный знак.
– Но не восклицательный.
– Да.
– Словно тексты Ремизова.
– Не Маяковский – не «Группа крови», не «Последний герой», не «Перемен».
– Не мужская драка, рамсы – женские разборки и отношения, выяснение их.
– Можно и так.
– Не водка – вино.
Покурили свою устремлённость в будущее, девяностые годы, посыпанные восьмидесятыми, как маком или тмином, покрутили, повертели в руках бычки, отправили их в пепельницу, смастерили из душ своих плот, покатили на нём по Дунаю и Днепру, вступили в Советский Союз, уехавший, съехавший с тела России, Украины и прочих на плоть и душу Европы, создав Евросоюз, именно так, как показалось им, предстало, закрутилось в умах. «Курёхин не сигарета и не героин – травка, меж ними, марихуана, он лёгок, он душа и тело, взбитые миксером, их среднее, общее, суть». Курёхин съел советский кефир и печенье, а вообще – распался на Азербайджан, Армению и Грузию, рассыпался в музыке Гянджой, Баку, Ахалцихе, Ахалкалаки и Гюмри. Сказал о Пушкине:
– Он – чёрные, захват кавказцами Питера и Москвы через культуру, африканская, египетская ночь, нарочно вызвавшая хачей, чтобы быть видным во мраке, гореть и блистать звездой, мрак в кинотеатре, где все смотрят на экран и ждут от него всего: не на солнце – кинопроектор, на луну – отражение. Пушкин выбрал литературу – солнце, идущее лучами – музыкой Баха, Чайковского и Гуно, музыкой вообще.
– Пушкин шёл вечером по улице, встретил бухающую с Васей и Лёхой поэзию, прочитал ей стихи, влюбил в себя и увёл за собой. Она сделала добровольный выбор. А Лермонтов увёл её силой от них, показал себя, свою крутость, он запер её в своих книгах.
– В книгу Пушкина входите вы, с Лермонтовым иначе, то есть наоборот.
– Литература – еда: проза – каша, мясо и суп; поэзия – гарнир и вообще: семечки, орехи, чипсы, сухарики, гренки, кольца кальмара; проза – водка, коньяк; поэзия – пиво, вино; драматургия – консервы: скумбрия, килька, шпроты, икра, говядина, свинина, тунец: банка – театр.
Сергей ушёл, ФМ посидел за столом ещё и сам двинулся в вечное: в горы – в Санкт-Петербург, вне квартиры, себя.
«Зимой Расторопша мёрзла. Собирала на работу друга, закутывала его, клала термос и бутерброды в рюкзак, сама одевалась, надевала шубейку, тёплые штаны, валенки, варежки, шапку и выходила на улицу. Танцевала возле лотка. Смотрела на детей, спускающихся с горки. Завидовала им. Потому каталась сама иногда, поглядывая на прилавок, чтоб ничего не украли. Вечером встречала друга, обнимала его, целовала, стряхивала снег с него. Дома пили чай, друг смотрел телевизор, Расторопша писала заметки о просмотренных мультфильмах и фильмах, отправляла в газеты. Ничего не печатали. Но она не отчаивалась: искала другие издания, советовалась с другом, сочиняла новые вещи и рассылала их: мало ли, вдруг возьмут».
Встретился с Николаем, выпил с ним кваса, вспомнил Воланда, его перетруженные руки, сжимающие трость и поющие «Битлз». Николай предложил покататься на конях, потому они двинулись на ипподром и там впитали в себя лошадей, их копыта, крупы и кровь.
Через час он уже был один, читал «Литературную газету» на лавочке, был недоволен ею, не находя в ней себя, листал зло и легко, смотрел на портреты, пробегал глазами стихи. В общем, вёл себя как Наполеон до своего рождения. Ну, и смотрел на девочек иногда, шествующих почти голыми, одетых лишь в Питер, Россию и мир. Парни в этом смысле радовали одеждой из «Мира как чудо», «Аризонской мечты» и «Помнишь ли ты Долли Белл». Очень сильно дышал, будто впитывал в себя строки и буквы газеты, но на самом деле был человеком гор. Дом – это антология, состоящая из авторов – квартир с содержимым – людьми. Частный дом, коттедж – издание одного автора. Стены – переплёты, обложки. Литература кругом. Потому надо говорить: «Я написал „кровать, люстру, стол или шкаф“». Воскрешение – переиздание, только и всего, просто пока запрет, так как он не вечен. Поставил борьбу на телефоне, посмотрел финалы чемпионатов мира текущего года, будто сам вышел на ковер, размяв руки и ноги, чтоб устремиться к ним.
«Друг был дома в выходной день, Найдёныш пошёл в библиотеку, а когда возвращался, к нему подошёл мужчина и пригласил в кафе. Расторопша объяснила, что не хочет, и двинулась к дому. Незнакомец пошёл следом за ней, напугал её, зашёл с нею в квартиру, где она объяснила другу, что не знает этого человека. Друг захотел прогнать его, завязалась драка, выскочили соседи, мужчина ушёл, оставив другу синяк. Найдёныш встревожился, сделал компресс другу, уложил его на кровать и сел рядом, вздыхая и шмыгая носом. Не думая ни о чём, помимо себя и друга, лежащего на спине. Друг уснул вскоре, его телефон зазвонил. Найдёныш взял его осторожно, решил ответить на вызов и услышал в динамике женщину. Та звала друга. Расторопша ничего не сказала, просто положила смартфон рядом с другом и начала собираться. Взяла чемодан и узелок и пошла к выходу. В подъезде её поймал проснувшийся друг. Он не позволил Найдёнышу уйти, объяснял, что это с работы, но Расторопша хотела идти. Друг не выдержал, дал страшную клятву о верности, и Найдёныш задумался. Друг обнял его. Найдёныш затих и позволил увести себя назад. Дома он сделал другу новый компресс и ушёл на балкон курить, чтобы прийти в себя».
У подъезда на лавочке сидела Надежда, она была в шортах, в футболке, с зачёсанными назад волосами.
