К высказываниям Ж. Адамара интересно присоединить и свидетельство Б. Рассела об открытии А. Эйнштейном теории относительности (цит. по [Harman et al., 1963]):
Бертран Рассел однажды заметил, что при открытии теории относительности Эйнштейн начал со своего рода мистического или поэтического проникновения в истину, которое приняло форму визуализации закона всеобъемлющего характера во всей его разветвленности (с. 459).
По-видимому, похожим образом происходит творческое озарение и в других областях деятельности. Здесь мы приведем еще высказывания С. Криппнера [Krippner, 1963]:
Многие художники и ученые утверждают, что их стремления к нововведениям существуют как расположение духа и чувства, прежде чем они получают свое выражение в словах и других знаках. Для Роберта Фроста стихотворение начиналось, как «комок в горле», «как ощущение плохого, как тоска по родине, тоска по любви», это было «близко к мысли, с которой начать». Сообщалось, что Рихард Вагнер слышал музыку спонтанно; Иоганнес Брамс однажды сказал, что он слышал фрагменты своих тем как «внутреннюю гармонию»; Аарон Копленд утверждал, что музыкальные темы приходили к нему как автоматическое письмо. Немецкий химик Август Кекуле создал концепцию бензольного кольца, вдохновленную сном, в котором змея держала во рту свой хвост (с. 272—273).
И, наконец, высказывания о процессе творчества из автобиографической книги Н. Бердяева [1949]:
Я стремился не к достижению всеобщего по своему значению, а к погружению в конкретное, к узрению в нем смысла и универсальности… За разговором или спором по какому-нибудь вопросу я склонен видеть решение судеб вселенной и моей собственной судьбы… Иногда огромное значение для моего процесса познания имел незначительный, казалось бы, разговор, фильм, в котором ничего философского не было, или чтение романа. Целостный план одной моей книги пришел мне в голову, когда я сидел в кинематографе. Извне я получал лишь пробуждавшие меня толчки, но все раскрывалось изнутри бесконечности во мне (с. 93).
Приведенные примеры показывают, что творческое озарение16 связано с выходом за границы логического мышления. Но осмысление новых идей происходит на логическом уровне. Сознание человека должно быть подготовлено к восприятию новых, все усложняющихся построений. Скажем, введение в математику «безумным гением» Кардано мнимых чисел – понятия достаточно абсурдного с позиций здравого смысла – это одна из тех вех математического мышления, которыми отмечается возникновение новых возможностей для более богатых логических построений. Мы должны признать, что рефлективное сознание человека оказывается способным зачерпнуть из континуального потока мысли только то, к осмысливанию чего оно оказывается подготовленным своими предшествующими логическими построениями. Но логическое осмысление, если оно ведет к построению необычных конструктов, – это также некоторое озарение. Вот один из примеров: специальная теория относительности – это, в конце концов, не более чем некоторое, совсем необычное, но логически четкое осмысление преобразований Лоренца. Почему этого не мог сделать сам Лоренц – крупнейший физик своего времени, или такие математики, как Пуанкаре и Адамар, которые пытались понять физический смысл преобразований Лоренца? Вот что по этому поводу пишет сам Адамар [1970]:
Абсолютное дифференциальное исчисление находится в тесной связи с теорией относительности; и по этому поводу я должен признаться, что, увидев, что уравнение распространения света инвариантно относительно некоторой группы преобразований (известных теперь под названием преобразований Лоренца), в которую входят пространство и время, я прибавил, «что такие преобразования явно лишены физического смысла». А эти преобразования, которые я счел лишенными физического смысла, составляют основу теории Эйнштейна! (С. 51.)
Эйнштейну в смелости его построений помогло, видимо, то почти мистическое озарение, о котором уже говорилось выше.
Можно думать, что в творческом процессе, как и в нашей повседневной речевой деятельности, происходит постоянное взаимодействие между континуальной и дискретной составляющими нашего мышления. С помощью логики мы надеемся что-то непротиворечивым образом осмыслить из неисчерпаемого богатства континуальных потоков, но, осмысливая в рамках четких категорий, через кодирование смысла в дискретах, настолько сужаем смысл понятого, что потом снова возвращаемся к размытым – континуальным представлениям. В этом особенность нашей культуры, в этом ее неразгаданная тайна. Гегель, глубоко мистически настроенный философ, попытался с помощью диалектики втиснуть непрерывные потоки мысли – «саморазвивающегося духа» – в рамки все той же логики. Но что из этого получилось?
Теперь несколько слов о деспотической роли языка. Хочется напомнить хорошо известное выражение Витгенштейна [1958]: «Границы моего языка означают границы моего мира» (парадокс 5.6. в Логико-философском трактате). Здесь этот парадокс мы можем интерпретировать так: в континуальном потоке мысли человек черпает только то, что способен осмыслить на своем языке. Вспоминается ожесточенный спор о роли древних языков в среднем образовании, который шел среди нашей интеллигенции в 20-х годах прошлого века в связи с формированием программы единой трудовой школы. Нужно ли было сохранить традиции старой гимназии с затратами громадного времени на изучение древних языков? Зачем их изучать, если все существенное из других культур переведено на новые языки? Ответ сейчас ясен – глубокое проникновение в другие культуры, и особенно в культуры прошлого, возможно только через освоение их языков. И тогда возникает уже другой вопрос – нужно ли выходить за пределы своей культуры?
Кто знает – может быть, все неудачи в попытках найти интеллектуальный контакт с дельфинами, если они действительно мыслящие существа морей, связаны с тем, что человек вольно или невольно пытается установить эту связь с помощью привычных ему языковых средств, заведомо чуждых им. Здесь, возможно, уместно напомнить высказывание Л.С. Выготского [1934]:
…путь к человеческому интеллекту и путь к человеческой речи не совпадают в животном мире, генетические корни мышления и речи различны (с. 96).
Даже в высшем пункте животного развития – антропоидов – вполне человекоподобная в фонетическом отношении речь оказывается никак не связанной – тоже с человекоподобным интеллектом (с. 260).
Здесь можно добавить, что научить словам можно только того, кто уже что-то знает о словах в других языках. Но почему обучается языку ребенок? Как он постепенно осваивает все безграничное многообразие смыслового содержания слов?
3. Понимание на внелогическом уровне
Всякий, кто занимался педагогической работой, знает, как иногда огорчается кто-то из студентов: он, казалось бы, без запинки ответил на все вопросы, но не получил высокой отметки. Преподаватель, пытаясь объяснить низкую оценку, говорит студенту, что тот всё знает, но в то же время совсем плохо понимает предмет.
Формальное понимание записей, сделанных в знаковой системе, принятой в той или иной области знаний, может оказаться недостаточным для того глубокого осознания, которое необходимо для того, чтобы появилась возможность творческого, т. е. самостоятельного осмысления предмета. Известный советский физик Л.И. Мандельштам любил говорить о понимании первого и второго рода. В собрании его трудов сохранилось следующее лаконичное высказывание по этому поводу [Мандельштам, 1950]:
Есть две степени понимания. Первая, когда вы изучили какой-нибудь вопрос и как будто знаете все, что нужно, но вы еще не можете самостоятельно ответить на новый вопрос, относящийся к изучаемой области; и вторая степень понимания, когда появляется общая картина, ясное понимание всех связей. Такие вопросы, на которые нельзя ответить, пока этой второй степени понимания нет, мы называем парадоксами. Разбор подобных парадоксов очень полезен для достижения такого полного понимания (с. 10).
