Теперь посмотрим, что говорит о медитации Д. Кришнамурти – религиозный мыслитель наших дней [Krishnamurti, 1970]:
Качество ума и сердца – вот что важно для медитации…
Медитация – это прекращение мысли; но не медитирующий ставит предел мысли, так как медитирующий есть медитация. Без медитации все подобны слепку в мире красоты, света и красок (с. 14).
Медитация – это корень, стебель, цветок и плод. Лишь слова разделяют их. Когда мы отделяем одно от другого, тогда действие не рождает благости, добродетель – это целостное восприятие (с. 15).
Медитация – это не повторение слов, не переживание видений, не упражнение в безмолвии. Четки и слова успокаивают неугомонный ум, но это только вид самогипноза. С таким же успехом можно принять таблетку…
Медитация – не следование по незримому пути, который ведет к воображаемому блаженству. Ум, пребывающий в состоянии медитации, видит – он наблюдает, вслушивается без слов, без объяснений, без оценок – он полон внимания к движению жизни во всех ее проявлениях в течение всего дня… Но когда ум наблюдает, прислушивается к движению жизни, внешней и внутренней, к нему приходит безмолвие, которое не является продуктом мысли (с. 19).
Медитация – это раскрытие нового, которое больше заученного прошлого; медитация – это прекращение повторений. Смерть старого, порожденная медитацией, есть безмолвие нового. Новое не находится в области мысли, а медитация – это безмолвие мысли.
Медитация не достижение, не захват видения, не возбуждение чувств. Она подобна реке, неукротимой, быстротекущей, заливающей берега. Это музыка без звуков, ее нельзя подчинить и как-то использовать. Она – безмолвие, в котором с самого начала перестал существовать наблюдающий (с. 24).
Тишина многообразна. Бывает тишина между двумя шумами, между двумя звуками и тишина, раскрывающаяся в интервале между двумя мыслями (с. 31).
Существует тишина ума, которой никогда не касался шум, мысль или мимолетный ветер переживаний…
Медитация ума, который совершенно безмолвен, – это благословение, которого всегда ищет человек. В этом безмолвии заключены все свойства тишины (с. 32).
Безмолвие и беспредельность приходят одновременно. Безмерность безмолвия – это безмерность ума, в котором нет центра (с. 4).
Мы уделили так много внимания описанию опыта мистического состояния сознания только для того, чтобы показать, что этот опыт может быть интерпретирован как прямое обращение к континуальным потокам. Здесь особенно важно подчеркнуть такие особенности этого сознания, как его целостность – растворенность незащищенного эго в спонтанно текущих потоках; невыразимость потока в дискретных средствах языка, алогичность, нарушение привычных пространственно-временных представлений.
Можно думать, что мистический опыт – это просто такое состояние сознания, которое достигается, когда удается снять организующую роль логического сознания с его языковой дискретизацией, осмыслением в непротиворечивых построениях и упорядочиванием воспринимаемого в причинно-следственных и пространственно-временных категориях.
Выделение своего эго из целостного мира – это лишь одно из неизбежных следствий логического структурирования сознания. Заметим кстати, что дети научаются отделять себя от внешнего мира только на определенной стадии развития, когда логическое структурирование сознания достигает определенной степени зрелости.
Нужно отметить, что выход в свободно текущие потоки сознания, видимо, не безопасен. Сознание при медитации направляется не только на отключение логической структуризации, но также и на какую-то заранее осмысленную ориентацию в свободных потоках сознания. Большая роль всегда приписывается учителю-гуру и общей подготовленности и настроенности медитирующего – тому, что он ожидает от медитации.
5. Гипноз как одна из форм измененного состояния сознания
То измененное состояние сознания, которое достигается при гипнозе, во многом напоминает мистическое. Так Б. Эронсон, ссылаясь на Крогера, пишет [Aaronson, 1963]):
Крогер отметил [Kroger, 1963], что состояние самогипноза напоминает индуцирование религиозного состояния во многих мировых религиях (с. 270).
Аналогичную мысль находим и у С. Криппнера [Krippner, 1963]):
Дзен-буддизм с его подчеркиванием роли концентрации часто рассматривается как модификация самогипноза. В самогипнозе, как и в дзен, медитация может приводить к повышенной сосредоточенности, к фокусированию внимания, а повышенная восприимчивость – к творческим идеям (с. 273).
Гипнотическое состояние достигается, когда приглушается обычное, привычное для логически структурированного сознания, восприятие реальности. Вот как это описывает Р. Шор [Shor, 1963 а]:
По мере затухания привычного восприятия реальности, возрастает возможность появления на заднем плане сознания другого опыта, отличного от привычного представления о реальности, и увеличивается возможность проявления глубинных уровней сознания, не требующих логики, анализа, оценки… и, соответственно, возможность того, что в сознание начинают проникать примитивные – синкретические – формы мышления. Исходя из этих предпосылок, мы можем определить, что есть индивид, легко поддающийся гипнозу.
Хорошо поддающийся гипнозу индивид может быть определен как лицо, обладающее способностью охотно отказаться от обычной реальной ориентации и создавать вместе с тем по-новому ориентированное представление о реальности, которое на время становится единственно возможной реальностью в его состоянии сознания (с. 247).
В другой работе Р. Шор, обсуждая природу транса, пишет [Shor, 1963 b]:
Транс… не является странным мистическим состоянием, которое возникает только в гипнозе, религиозных экстазах и подобных эзотерических проявлениях. Транс можно наблюдать ежедневно как обычное явление, как некий расширенный способ концентрации «селективного внимания», и столь же знакомый, как… забвение разума во сне (с. 253).
Со снами гипнотическое состояние сознания сближается тем, что там также появляются архаические образы. Р. Шор указывает на три размерности гипноза: повиновение, забвение и архаическое окутывание [ibid.].
6. Сон как проявление измененного состояния сознания
По-видимому, работы З. Фрейда дали первый толчок к серьезному научному изучению природы сна. Значительно более широкий и глубокий подход к решению этой проблемы мы находим у А. Адлера [Adler, 1958]. Вот как кратко излагается его интерпретация природы сновидений в работе [Foulkes, 1963]:
1. Мысли дневного и сновидческого сознания не являются полностью несовместимыми друг с другом, мы должны признать существенную непрерывность всех форм мысли…
2. Побуждениями сновидений не всегда и даже не часто оказываются сексуальные мотивы или агрессивность – не чаще, чем эти мотивы доминируют в дневных мыслях. Адлер настаивает на том, что сон не может быть в противоречии с дневной жизнью; он всегда согласуется с дневным стилем жизни. Адлер, так же как и Фрейд, полагает, что мы видим сон, когда чем-либо обеспокоены. Нам снятся сны, только если во время сна нас гнетут неразрешенные проблемы дневной жизни, которые Ульман [Ulman, 1962] назвал «болевыми точками». Задача сновидений – увидеть эти проблемы и попытаться разрешить их. Беспокоящее «нечто», вызывающее наши сны, есть, таким образом, проблемы нашей сознательной жизни, проблемы, которые подавляются и остаются невидимыми для бодрствующего индивида…
3. Сырье для сновидений берется из воспоминаний о прошлом, чувственном опыте, особенно из остаточных явлений. Но… эти остаточные явления важны сами по себе как представители дневного сознания… (с. 121).
4. …Во время сновидений мы используем те образы и эпизоды, которые лучше всего согласуются с нашим стилем жизни и лучше всего выражают существующие проблемы (с. 122).
