Мой друг, когда в схватку вступают силы противоположные, когда Зло восстаёт против Добра, Жадность против Щедрости, Ложь против Правды, то этот сценарий тебе с детства знаком, хотя жизнь, цинично им пренебрегая, навязывает другую систему координат: когда Зло воюет против Зла, Жадность против Жадности, Ложь против Лжи. Признайся, как часто принимаешь ты решения, находясь между Сциллой и Харибдой, между тигром и крокодилом? Но если в душе твоей столкнулись Добро с Добром, что скажешь ты? Если Милосердие и Патриотизм скрестили шпаги, как распознать уколы совести?

– Господа! – Хозяйка, не на шутку встревоженная повисшей в зале тишиной, в которой ясно ощущалось враждебное отношение к лоту, спустилась со сцены.

– Дамы! Ну что вы, ей-богу, посмотрите, какие прекрасные гранаты! Они принесут вам счастье! Счастье, господа! Господа, вспомните, кому мы собираем сегодня средства! Ещё раз посмотрите на этот великолепный туре…

Тут Хозяйка осеклась, до неё наконец дошла щекотливость ситуации. Что касается Хозяина Бала, то он, как на грех, ещё два часа назад убежал по острой нужде и, следя из кабинки санузла за прямой трансляцией, заснул, окутанный благовониями, мертвецким сном.

Тем временем один большой государственный деятель, в которого вмещалась столь же большая душа, наблюдая за поединком, развернувшимся на его широком внутреннем пространстве, заметил, что Милосердие стало потихонечку перевешивать, и тогда его густой бас громогласно провозгласил цену в пятьсот рублей. Аудитория одобрительно загудела, некоторые вскочили со своих мест, размахивая табличками.

– Отлично! – обрадовалась ведущая, подбегая к государственному деятелю с раскинутыми объятиями и поцелуем. – Попробуем по голландской системе! – Хозяйка развернулась к залу. – Кто меньше?

Всё это время Зарина смотрела на происходящее, до последнего удерживая улыбку. Странный сценарий торгов казался ей запланированной шуткой, хотя и дурацкой, она не догадывалась, какая битва развернулась в душах благотворителей, но вопрос Хозяйки «кто меньше?» вдруг отрезвил её, подобно пощёчине, которой так несправедливо награждается упавший в обморок бедняга. Зарина и сама не помнила, как вылетела на сцену.

– Люди! – воскликнула она, оказавшись у микрофона. – Люди, дорогие гости, товарищи, послушайте… – Зарина тряхнула клатчем, в нём угрожающе громыхнули помада, пудра и кредитки. – Послушайте, это вам не распродажа! И не благотворительный марафон!

Госпожа запнулась, увидев, как Хозяйка схватила с ближайшего столика чей-то стакан с водой и, не успев донести его до рта, опрокинула на декольте, по ходу освежив и чью-то лысину.

– То есть… я хотела сказать… Хотела сказать… Я снимаю лот!

По залу пронёсся вздох облегчения, который Зарина, находясь в смятении чувств, приняла за протест.

– Я снимаю лот, – повторила она.

М-да. Как сказал бы ослик Иа-Иа, – душераздирающее зрелище. Невыносимо видеть, как от дорогого отворачиваются, будто от дешёвого, причем такого дешёвого, какого даже с огромной скидкой не нужно никому. Зарина возвращалась к столику и не видела, как её платье, появившееся на сцене с помпой, спешно уносилось, словно досадная неожиданность, сделанная испуганной чихуахуа на шёлковом мавританском ковре. Но как только вешалка исчезла, атмосфера мероприятия тут же прояснилась, тучи рассеялись, воздух посвежел, как если бы прошёл молодой майский дождь, таящий в себе ароматы первых цветений. Немного погодя появилось и Солнце в лице приглашённой западной звезды, и утомлённая битвой исполинов публика, напоминающая чахлые побеги, клонившиеся к сырой земле, вдруг встрепенулась и потянулась к Солнцу, увлекаемая силой бодрящих ритмов. Вскоре гости сгрудились у самой сцены с мобильными телефонами, те же, кому мест не досталось, повставали на стулья и отплясывали на них.

– Лав ю, Моску! – молодой сухопарый артист в клетчатом костюме распевал за роялем зажигательные хиты, подпрыгивая, взвизгивая, шепча, прикусывая микрофон и отбивая такт ногой, привставая, приседая, поворачиваясь вокруг своей оси, барабаня при этом по клавишам с невероятной скоростью, за ним, щипля струны из последних сил, пытались угнаться виолончелист и скрипач, порвавший третий смычок.

– Уииииии! – визжала публика, и телефоны задирались ещё выше.

Один только столик не принимал участия в общем веселье – столик Зарины. Госпожа была настолько печальна, настолько потрясена случившимся, что какое-то время не могла вымолвить ни слова. Дмитрий Дмитрий, Полина и вдова Виктория бросали сочувственные взгляды на соседку, вздыхали, и по тому, как осторожно они переглядывались друг с другом, можно было понять, что их терзает чувство вины. Дмитрий Дмитрий оказался первым, кто захотел поговорить об этом:

– Лан, чо ты расклеилась, – сказал он, наполняя Зарине фужер, – давай, вздрогнем! – И, всхрапнув, как уставшая лошадь на водопое, опрокинул в себя стопку виски.

– Зарина, ты же понимаешь, я не могла такое купить, – сказала Полина, поднимая свой фужер и от души радуясь, что молчанка прекратилась. Честно говоря, ей очень хотелось к сцене.

– А мне оно маленькое, – резюмировала вдова, – вот бы побольше на размерчик! А платье-то чудесное! Помпадур! Подумать только…

– Да не всё ли равно, от каких ваши платья дур? – заметил Дмитрий Дмитрий и опрокинул ещё стопку.

– Ой-ой! – воскликнула вдова. И, признаться, оклик этот предназначался не столько «дурам» без «помпы», сколько стопке, которым Виктория, похоронившая мужа-алконавта не далее чем в прошлом году, вела скрупулёзный счёт. Это была одиннадцатая.

– Дима Димочка, – ласково добавила Полина, поглаживая владельца гольф-клуба по спине в надежде нейтрализовать его суровый настрой, – ты бы уж и правда… остановился бы.

Крепкий, с бакенбардами, густой бородой и ровными, блестящими, будто новая щётка, усами Дима Дима в начале вечера походил на главного управляющего бразильской фазенды, а к концу мероприятия напоминал потрёпанного в тяжёлом бою викинга. Изъясняться, однако, он предпочёл на том элегантном французском, который всегда облегчал ему коммуникацию с любыми слоями общества, независимо от гендера, образования или величины счёта.

– Мадам, – сверкнул глазами «викинг», белки его глаз прорисовались кровавой сеткой, – не ваше сраное дело!

Хотя французский у нас, слава небесам, всё в том же активном ходу, что и двести лет назад, потому Дима Дима и владел им в совершенстве, а всё же после активных возлияний он часто имел путаницу с артиклями мужского и женского родов, используя их порой безо всякой структуры. Артикль мужского рода «нах» он ставил с глаголом, а не существительными, артикль женского рода «мля» употреблял буквально со всеми частями речи. И в этот раз, воскликнув «не ваше сраное дело», он добавил зачем-то «мля», а после уж совсем непонятно к чему вскричал «пошла нах!».

В ответ Полина тряхнула головой и высоко вздёрнула подбородок, отчего её длинные белокурые локоны стали будто ещё длиннее, стремительно поднялась из-за стола и, подобрав полы многоярусной с воланами юбки, ушелестела к сцене. Туда же отправилась тихой сапой Виктория.

– А ты чо сидишь? – Дима Дима тяжело опёрся на столик и придвинулся к Зарине, которая, оставаясь ко всему безучастной, молчала. «Викинг» глядел ей в лицо с такого близкого расстояния, что борода щекотала Госпоже её гладкие, ничем не защищённые плечи. – Иди, пляши, чо не пляшешь… разучилась, што ль, плясать…

– Да не хочу я. – Зарина дёрнула плечиками, окинула соседа почти брезгливым взглядом и отодвинулась.

– Да лан, – тяжело вздохнул он, – всё нормально, мля.

Заметив, однако, что между ним и Госпожой увеличилась дистанция, Дима Дима снова сократил её, на этот раз не просто придвинувшись вплотную, но обняв соседку за талию. Вялая рука его, впрочем, всё время соскальзывала, и он пристроил её на спинке стула.