Не успели соседи по столу обменяться приветствиями, улыбками и комплиментами, как вспыхнул прожектор и на сцене под торжественную увертюру в исполнении оркестра появились Хозяйка Бала с Хозяином Усадьбы. Смотрелись они гармонично в своей противоречивости. Седой Хозяин, с аккуратной бородкой и изящными очками, одетый в твидовый тёмно-зелёный костюм-тройку с золотой бабочкой, походил на старого благородного лорда, Хозяйка же, средней, но всё-таки молодости, с резкими, выразительными чертами лица, длинными волосами «тёмный блонд» и ярко-красной помадой, в меру изящная, в меру крупная, выступала в образе феи-крёстной, надев пурпурное сверкающее платье с рукавами-буфами. Эти муж и жена являли собой симбиоз чуда и практичной основательности, неба и твёрдой почвы, облака и камня, песни и барабана, а если эти образы обобщить, то мечты и возможностей, цели и кошелька.
Хозяин выдвинулся вперёд, чтобы обратиться к гостям с приветственной речью, которую сам сочинял в течение двадцати восьми осенних вечеров.
– Дамы и Господа, – начал он, обводя умилительным взором круглые столы, рассыпанные у сцены и облепленные сияющими благотворителями. – Рад видеть вас сегодня здесь, в моей гостеприимной усадьбе, в этот торжественный великий день…
Но какая досада, мой друг, какая досада! Ты, вероятно, ещё не забыл, что мною выпит залпом целый фужер шампанского, – и пик опьянения, тот самый пик, когда оставшаяся половина хулиганистых пузырьков достигла самого центра моего утомлённого долгим рассказом мозга, пришёлся, к большому несчастью, на речь Хозяина Усадьбы. Послушай, пожалуйста, сам его выступление и по возможности поясни мне суть сказанного, так как мой бедный разум вынужден отключиться, если не полностью, то вероя… пфффф…
Речь Хозяина Усадьбы, произнесённая им на благотворительном балу в Усадьбе, Хозяином которой он является
– Дамы и Господа, рад видеть вас сегодня здесь, в моей гостеприимной усадьбе, в этот торжественный великий день! Ко многому обязывает нас этот день… Нет-нет, не только этот, для того чтобы на этот день душу выложить, а на всю оставшуюся жизнь в году забыть об этом. Я о другом… Я о том, что в этот день надо бы задуматься, что я считал бы главным, и это бы пожелал всем нам, об одном единственном… Мне кажется, что в том единственном, который может послужить фундаментом счастья, этим единственным, на мой жизненный опыт, на изученность этой темы, которую, хочу сказать, является одно: надо всем нам, но прежде всего вам, которые должны понимать, что творить добро – это центр мироздания. Надо понять, что добро и недобро – это совершенно разные миры и их нельзя подминать друг другом, их нельзя встраивать в свой мир, чтобы они шли вместе, им, другим мирам, нельзя указать, быть добру или недобру. Но пока мы делаем добро, если мы будем помнить об этом, то быть только добру. Этот добрый мир, если мы будем давать эту данность и никогда не покушаться на этот имеющий право на свой мир, то каждый из вас, дойдя до этого, обречён на счастье. Скажу откровенно, я к этому приходил долго, потом ещё и учился. К этому приходит не каждый, приходят единицы из тысячи, уже к зрелому возрасту, и этому, к сожалению, не учат, но, если мы воспользуемся этим и советом, и пожеланием на всю оставшуюся жизнь для каждого из вас, дорогие гости, для каждого из нас, не подминая мир добра под недобро, несопоставимый мир, мы будем обречены на счастье. Советую и желаю. Берегите добро! Берегите своё добро и добро друг друга! Храните этот во многом чудесный мир, имеющий право на собственное существование в своей целостности…
О, слышу, слышу, грохот аплодисментов и восторженный рёв зала, подобный ангельской трубе в Судный день. Он пробудил моё сознание, и голос мой, как бы помимо воли, встроился в общий ликующий хор. Вижу, что речь произвела, мой друг, на всех глубокое впечатление, и догадываюсь, что по причине эмоциональности, терзающей тебя, вероятно, с рождения, ты впал в оцепенение и даже не заметил, как твой указательный палец взметнулся вверх, чтобы вытереть слезу, но застыл у виска. Побудь недолго в медитативном созерцании услышанных глаголов, жгущих сердца людей, не хуже жаровни Ибуки, а я, отхлопав положенное число раз, продолжу свой рассказ.
Гул всё ещё разливался по залу, когда оратора (многие сошлись во мнении, что это воскресший Демосфен) сменила худощавая оперная певица и затянула витиеватую печальную арию, призванную настроить публику на нужный лад. К концу седьмой минуты публика перешла на шёпот, но не замолчала совсем. Мужскую половину не отпускал призыв «берегите добро», а женскую волновало платье Хозяйки, которое по традиции на следующем балу появится в качестве лота. Выкупить его означало попасть в лист категории «А» и получать приглашения на все статусные вечеринки ещё как минимум год. На двадцать шестой минуте арии зал наконец стих, равно как и сама ария, и сценой завладела истинная Королева бала в кипенном благоухающем венце – Её Величество Милосердие.
Мой друг, ты снова слушаешь меня с полным вниманием, однако же, я намереваюсь пропустить хотя и великолепные, но похожие друг на друга лоты от клуба ЖЗЛ, представшие пред взором Её Величества. В конце концов, ты можешь посмотреть каталог, который я обязательно прихвачу на выходе, но отмечу, что ласковое дыхание сопереживания и доброты коснулось каждого присутствующего: публика была так щедра, мужчины так внимательны к своим спутницам, что многим платьям удалось отбить их первоначальную стоимость. По мере того как лоты отправлялись к своим новым владелицам, гостями всё больше овладевал восторженный порыв, и уже не оставалось ни одного, даже самого укромного уголочка чьей-либо души, чтобы в нём не воцарилось Милосердие. И когда очередь дошла наконец до платья Зарины, публика была в состоянии, близком к экстазу.
Лот Зарины завершал основную часть торгов и, поскольку являлся произведением искусства, то удачно выполнял роль моста от нарядов к картинам, скульптурам, фотографиям и сервизам, а потому его особенно торжественно вывезли на сцену, накрыв чёрной прозрачной тканью с воланами. Хозяйка, всегда выступающая в роли ведущей, когда дело касалось платьев, одобрительно кивнула.
– Леди и джентльмены, – объявила она, указывая на вешалку, – мы рады представить вам жемчужину нашего сегодняшнего вечера – изумительной красоты творение, любезно предоставленное нам Госпожой Зариной! Платье, которое является визитной карточкой её собственной линии вечерней одежды под маркой Gospozha Z, похлопаем!
Зарина приподнялась со своего места и приветливо, хотя и не без чувства гордости, улыбнулась всем обратившим на неё свои взоры и подарившим ей аплодисменты, а это был весь зал, если не считать Любимого с Пассией, вдруг уткнувшихся в телефоны.
Хозяйка собственноручно скинула покрывало и перед публикой предстало уже знакомое нам перламутрово-серое бархатное платье элегантного кроя. На первый взгляд, оно сильно уступало ранее проданным лотам.
– Стартовая цена – тридцать тысяч евро!
Зал, имеющий твёрдое намерение активно расставаться со средствами до конца вечера, вдруг в нерешительности застыл.
– Это, господа, не просто платье, – продолжила Хозяйка Бала, – это исторический артефакт! Раньше вот эта тесёмочка украшала туалет самой Маркизы де Помпадур! Франция, XVIII век! Лувр, господа! Фаворитка короля!
Зарина заметила, как Любимый зашептался о чём-то с Пассией, та сморщилась и надула губы, отдернув руку от таблички с цифрой. Другие дамы, напротив, с интересом уставились на лот, и руки некоторых из них уже вцепились в сигнальные палки, готовые взметнуться вверх, как Хозяйка добавила:
– Обратите внимание, господа, в отделке этого платья использован турецкий алтабас XVII века с плеча Мурада IV, господа! Уникальнейший музейный экземпляр!
Успевшие подняться цифры мигом опустились. Надо сказать, что как раз на момент благотворительного бала наша страна прервала всякие отношения с Турцией. Межгосударственный конфликт достиг такого напряжения, что даже маниакальные любители турецких курортов бойкотировали их берега. И теперь государственные мужи, равно как и бизнесмены (впрочем, «как и» можно опустить в силу того, что мы наблюдаем здесь редкое единение душ), оказались заложниками конфликта двух добродетелей, свидетелями битвы двух исполинов – Милосердия и Патриотизма, – и, мало того, результат этого сражения зависел конкретно от их благоволения той или иной стороне! Но может ли сердце воевать против лёгких? Может ли добрый отец выступать против ласковой дочери?
