Выше мы уже отмечали, что с точки зрения к-реализма истина не есть соответствие предопределённым фактам и, в частности, фактам внешнего мира (см. раздел 1.3 Главы 1 Части 1 и раздел 4 Главы 1 Части 2). На самом деле, уже Аристотель заметил, что познаваемое, мыслимое и измеряемое находится в отношении в том смысле, что ему соответствует познание, мысль и измерение, а не наоборот. То есть это отношение не симметрично; оно может быть обращено лишь искусственно. Обращение имеет следующий вид: познанию, мысли, ощущению соответствует то, что познаётся, мыслится, измеряется. Для Аристотеля такое обращение есть повторение; оно тавтологично. И его можно обобщить на случай визуального опыта. Сказать, что последнему соответствует объект – сказать одно и то же два раза. Наконец, Ж. Бенуа обобщает сказанное на любое чувственное (фр. le sensible). (Именно логическое обращение несимметричного отношения между чувственным и мыслью создаёт эпистемологическую проблему доступа субъекта к реальности посредством перцептивного опыта.) Это же можно сказать и об истине. Для Аристотеля, сказать о том, чего нет, что оно есть или о том, что есть, что его нет – ложно, сказать о том, чего нет, что его нет или о том, что есть, что оно есть, истина. Аристотель пишет: «Не потому, что мы думаем, что ты белый, ты и на самом деле белый, а потому, что ты на самом деле белый, когда мы говорим, что ты белый, мы говорим истинно» [38, Θ, 10, 1051b6-9]. Это реалистическая позиция: Реальность первична. Мысли, высказывания, знание вторичны. Они формируются, исходя из реальности, выражают реальные состояния дел. Теория истины как соответствия, если её не понимать в минимальном смысле, – метафизическая интерпретация Аристотеля. С контекстуальным реализмом согласуется дефляционистская (и реалистическая) интерпретация, согласно которой Аристотель предлагает концептуальный анализ понятия истины. По определению истина – соответствие действительности (фактам, состоянию дел); истина объективна. Только «факты» и «состояния дел» в этом определении не метафизические; они не относятся к «внешнему миру». Вопрос об объективности не может быть поставлен в отрыве от вопроса о концепции реальности. То есть теория истины как соответствия не может быть только теорией объективной истины. Бенуа говорит: «(…) Вопрос относительно объективности, не может быть поставлен так легко. В действительности, чтобы корректно поставить этот вопрос, мы обязаны сделать разного рода предположения о реальности. И мы обязаны сказать нечто о реальности, в том числе и о том, что в реальности не относится единственно к сфере истины и объективности» [36, р. 96]. Таким образом, мы понимаем истину как соответствие в контексте, укоренённое в реальности и вырабатываемое в ней, а не как соответствие «внешним» фактам.

Итак, поскольку с точки зрения ЭСЗ концепт знания (knowing) – первичный концепт, он не разлагается на мнение, истинность и другие компоненты, хотя наличие знания с необходимостью влечёт наличие мнения и его истинность: если S знает, что p, то он верит, что р, и р истинно. Подобным же образом, например, красный (зелёный или какой-то другой) объект с необходимостью цветной, но это не означает, что концепт «красный» («зелёный» и так далее) или природа красного могут быть проанализированы как «цвет плюс нечто». Возможен, конечно, круговой анализ: красный = цветной + нечто + красный. «Провал» между «красный» и «цветной + нечто» закрывается в этом случае при помощи употребления концепта «красный»[76]. Аналогичным (круговым) образом может быть проанализирован и концепт знания. Одним из аргументов Уильямсона против возможности редуктивного анализа концепта знания является индуктивный аргумент, что все попытки редуктивного анализа концепта знания потерпели неудачу (см. раздел 2 Главы 1). Это утверждение можно оспаривать (см., например, теории знания в Части 1).

Уильямсон предлагает следующий нередуктивный и круговой (но не порочный) теоретический в широком смысле (однозначный с точностью до логической эквивалентности) анализ природы знания, а не концепта знания, который, в конечно итоге, апеллирует к концепту знания, как первичному концепту: знание – наиболее общее фактивное ментальное состояние (или: наиболее общая фактивная статическая (пропозициональная) установка (attitude))[77]. [9] Это не концептуальный анализ, а рефлексивный метаанализ в виде необходимых и достаточных условий, подобно тому, как с точностью до логической эквивалентности существует однозначный метаанализ для тождества в виде условия рефлексивности и закона Лейбница[78]. Здесь употребляется следующая терминология. Состояние называется фактивным (factive), если оно с необходимостью влечёт наличие соответствующего факта. Фактивное состояние как бы включает в себя соответствующий факт, находится с ним в причинной связи. Видеть (что р), воспоминать (что p), бояться, знать, осознавать (being aware), вспоминать, быть счастливым, что, сожалеть о чём-то – примеры фактивных ментальных состояний. Все фактивные ментальные состояния – специфические способы знания. Например, видеть, что р, – знать, что р посредство видения. Эти ментальные состояния включают в себя причинную связь с соответствующим фактом (состоянием дел). Это та привязанность знания к факту, о которой говорит Сократ, сравнивая знание с привязанными дедаловыми статуями[79]. Фактивное (статическое) ментальное состояние выражается в естественном языке при помощи фактивного ментального статического оператора (ФМСО). Поэтому, согласно Уильямсону, «знаю» – наиболее общее ФМСО. К нефактивным ментальным состояниям относятся, например, следующие состояния: желать, надеяться, видеть, верить, думать, и так далее.

Предлагаемый Уильямсоном анализ не является семантическим, аналитическим или концептуальным анализом (в том числе и нередуктивным концептуальным анализом). И это не редуктивный анализ. В рамках теории знания, предложенной Уильямсоном, концепты «обоснованное», «безопасное», «надёжное», «причинно обусловленное», употребляемые в рамках стандартной эпистемологии для характеризации мнения в определении знания, вторичны по отношению к концепту знания. В определении знания они не употребляются. Тем не менее, эти концепты позволяют сформулировать необходимые условия на знание и в рамках ЭСЗ. С точки зрения ЭСЗ всякое знание – обоснованное, безопасное (safe) мнение[80]. Другие условия, которые возникают в рамках стандартной эпистемологии при анализе случаев Гетье, как, например, отсутствие вывода из ложных посылок (см. Часть 1), также оказываются необходимыми (но не достаточными) условиями для знания и в рамках ЭСЗ.

Согласно эпистемологии сначала-опыта, отстаиваемой, например, Т. Доугхерты и П. Рысеивым, «опыт – это то, что в конечном итоге обосновывает мнение. Именно опыту в конечном итоге наши мнения должны отдавать отчёт. Сама его окончательность иногда скрывает этот факт, так как нам редко нужно копать так глубоко». Они отвергают тезис Уильямсона, что «всё знание – очевидность, и что только знание очевидность») [39]. Если «опыт» понимать в смысле видимости, то такая эпистемология подвержена той же критике, что и феноменология, принимающая видимость за автономное данное. (См. Главу 1 Части 7.) Со своей стороны, Уильямсон отвергает феноменальную концепцию очевидности как видимости. Опыты в смысле видимости не относятся к очевидности. Очевидность всегда пропозициональна, то есть выражается в виде пропозиционального знания. Уильямсон пишет: «Идея, что обоснование заканчивается видимостью – ни данное, ни открытие, а принятие желаемого за действительное в интересах устаревшей эпистемологической теории» [20, р. 23].