Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– То, что вы вышли из комы с теми повреждениями, что у вас имелись, это, конечно, чудо, – рассмеялся он. – Но не настолько, чтобы устраивать шумиху. Возможно, этому случаю посвятят пару-тройку строк на седьмой странице «Вечерних новостей Найека».

– У вас странное чувство юмора, – снисходительно заметила Мария. – Завтра утренние газеты всего мира будут кричать наперебой об этом!

– Почему вы так считаете?– доктор усмехнулся и сложил руки на груди.

– Я же Мария Соул! – градус ее возмущения возрастал с каждой минутой. Чтобы в самом деле ничего не знать о ней, а не придуряться, как сейчас, он должен был быть слепым на оба глаза и глухим на оба уха, и в придачу жить в закрытой консервной банке.

– Я на память не жалуюсь.

– Я пианистка.

– Я помню. Вы утром говорили об этом. Может, в городской газете упомянут и вашу профессию.

– Я обладательница пятнадцати престижных музыкальных премий, участвовала в трех мировых турне! Написанные мной композиции становились хитами. Мое имя известно во многих странах, – Мария распалялась всё больше и сама не заметила, как перешла на крик.

– Угу, – пробормотал доктор, набирая в шприц питание. – Вот только в Найеке о вас никто ничего не слышал.

Щеки Марии пылали, она раскрыла рот, чтобы произнести гневную тираду, но смогла выдохнуть только возмущенное:

– Это уже издевательство, доктор… – она бросила взгляд на бейджик. Буквы не плыли, но прочитать его имя не получалось, сколько бы она ни напрягала зрение.

– Кларк. Доктор Кларк. Мария, над вами никто не издевается. Я уже понял, что вы считаете себя великой пианисткой.

– Считаю? О нет! Я и есть пианистка, – назвать себя великой у нее не повернулся язык.– Довольно известная пианистка.

Доктор кашлянул, придвинул стул и уселся на него, сцепив пальцы в замок.

– Мария, так иногда бывает. Есть такое явление, описанное в медицине как подмена воспоминаний. Случается у некоторых пациентов, длительное время находившихся в коме. Ваш мозг воспроизводил что-то вроде снов, которые сейчас вы принимаете за свои воспоминания.

Ладони Марии взметнулись к ушам, плотно закрывая их. Только не слышать этот бред. Она плотно зажмурила глаза. Только бы не видеть доктора. Это неправда. Это не может быть правдой. Просто этот человек хочет отнять ее личность, превратить ее в пустое место, в тень без имени и прошлого.

– Я Мария Соул, и я известная пианистка, – повторяли ее губы, сначала тихо, а потом всё громче и громче, перекрикивая его размеренную речь – он что-то пытался ей втолковать.

Когда она немного успокоилась и открыла глаза, то увидела Кларка, который сидел на стуле в той же позе и смотрел на нее. Она подумала, что со стороны выглядит совсем спятившей.

– Мария, у меня есть одно предложение, – мягко произнес Кларк. – Вы мне будете рассказывать ваши воспоминания, и мы попробуем разобраться, что имело место, а что вам привиделось.

Его ровный доброжелательный тон поколебал ее уверенность. Вдруг он прав? Он врач, а она пациентка. Кто из них двоих может быть ближе к истине? Может, рассказать всё ему? Открыться? Довериться? Позволить незнакомцу судить о ней не по улыбающейся отфотошопленной фотографии с обложки дорогого журнала, а по содержимому черепной коробки и тому, что спрятано под ребрами? Можно ли при нем препарировать саму себя, чтобы разобраться, что с ней не так? Мария задумалась. Ее открытость можно было сравнить с платьем в пол с высоким воротом, наглухо застегнутым на сто пятьдесят мелких пуговок. С Люси она могла ослабить давление воротника и расстегнуть пару-тройку пуговиц. С Джефом позволяла себе чуть больше. Даже оставаясь наедине с собой, она не расстегивала платье до конца, а чтобы снять его не могло быть и речи. Для человека, который застегивает свою душу на все сто пятьдесят пуговиц перед тем, как выйти из дома, открыться кому-то сродни шагу с крыши небоскреба. И Мария приняла решение, занеся ногу над пустотой.

2.3

На поцарапанную поверхность тумбочки лег диктофон. Пока доктор отсутствовал, Мария успела пожалеть о принятом решении. Она не любила разговаривать с людьми, особенно рассказывать о себе. Единственным способом общения с миром, который она признавала, была музыка. Она точно передавала все ее чувства, мысли, переживания.

Нажатие на кнопку, и крошечный красный огонек возвестил о начале записи.

– Расскажите о вашей семье, – Кларк сел на стул у кровати.

Мария медлила. Она не знала, с чего начать. Доктор терпеливо ждал, будто понимал ее состояние.

– Рита, моя мать, умерла при родах. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она была очень красива – видела ее на фотографиях в семейном альбоме. Отец о ней не рассказывал. Через четыре года после ее смерти он женился на Кейтлин, своей костюмерше.

– Какие у вас были отношения с мачехой?

– Прекрасные. У нее не могло быть детей, и она относилась ко мне как к дочери. Она говорила, что полюбила меня еще тогда, когда я была в материнском животе. Она дружила с Ритой, но на мои расспросы о маме отвечала только, что та была самой замечательной женщиной из всех, что ей довелось знать.

Мария не раз слышала, что знакомые за глаза удивлялись, как импозантный Джонатан Соул после смерти красавицы-жены мог связать жизнь с такой дурнушкой – большеротой, с глазами чуть навыкате и очень худой. Некоторые подозревали, что она его приворожила, но ее секрет состоял в теплом, добром сердце, которым она обладала.

– Кейтлин оставила работу ради меня. Заступалась, когда отец был не в духе. Он всегда много требовал, а Кейтлин пыталась изо всех сил урвать для меня кусочек детства. Даже просила Розу, помощницу по хозяйству, приводить к нам дочь, мою ровесницу, чтобы я могла хоть с кем-то побегать по саду.

– Отец был слишком строг с вами?

– Он лепил из меня знаменитость. Говорил, что талант – это выдумка лентяев. На самом деле— это не более чем ежедневный адский труд, когда ты жертвуешь сном, посиделками с друзьями, отношениями с противоположным полом и с родными людьми, да всем, чем только можно пожертвовать, ради цели,– я горько улыбнулась.– Отец любил играть. Он играл потрясающе. Дом полнился мелодиями, завораживающими меня и Кейтлин. А потом… Потом его руки изуродовал артрит. Он очень переживал, срывался на нас. Из первоклассного пианиста получился ужасный учитель. Он ругал меня за каждую фальшивую нотку, отчитывал за то, что я недостаточно усердна, недостаточно музыкальна, недостаточно умна. А как-то сказал, что врачи ошиблись с выбором. Мне тогда было семь. Я поняла, что он имел в виду, только гораздо позднее— он винил меня, может, и неосознанно, в смерти матери. Кейтлин говорила, что всё из-за моей внешности. Я слишком напоминала ему Риту.

– Его не интересовала моя успеваемость в школе. Он говорил: тому, кто играет как бог, простят, если он не знает, где находятся Гималаи. Не распыляйся на второстепенное, иди к цели. Только цель была его, а не моя. Мне просто до безумия нравилась музыка, а известность совершенно не волновала. Моя цель заключалась в том, чтобы заслужить его одобрение и любовь. И я ее не достигла, как ни старалась. Знаете, какие были его последние слова? Не запори выступление! Он даже не обнял меня на прощание. Просто сел в машину и укатил вместе с Кейтлин в аэропорт. Они собирались на отдых в Испанию. За двадцать минут до моего выступления мне позвонили из полиции и сообщили, что мои родители погибли в автокатастрофе. Перед глазами всё плыло. Я еле дошла до рояля. Но я не могла подвести Джефа, убедившего старшего священника Риверсайдской церкви, что никому не известная пианистка сможет сыграть лучше любого органиста. Я не могла подвести отца и запороть всё. Отец так и не узнал, что я ничего не запорола.

Мария закрыла лицо ладонями и замолчала.

Первая пуговица на платье расстегнулась.

Глава 3

6
{"b":"775008","o":1}