Кое-как осмелилась приподнять веки.

Белый незнакомец стоял рядом на коленях, внимательно и чуть встревожено всматриваясь в мое лицо. Не знаю, что на меня нашло… Наверное, это был запоздалый приступ страха. В бессознательном порыве я вцепилась в плечо незнакомца, прижалась к нему… Нет, я не плакала, но чувствовала как мое тело сотрясается от беззвучных и бесслезных всхлипов. Он робко поглаживал меня по спине, нашептывал что-то ласковое, теплое, приятное… Когда я, наконец-то, приутихла, чуть отстранился:

– Все? Успокоилась? – осторожно дотронулся до моей щеки, – Ну-ка, посмотри на меня…

Я подняла голову и уставилась в его глубокие голубые глаза… Необычные… пугающие…и затягивающие…

– Ты в порядке?

– Да, – выдохнула я.

– Он, ведь, не успел…?

– Нет.

Незнакомец вздохнул, тонкие губы, проглядывавшие из-под его густой светлой бородки, чуть подернулись в улыбке.

– Это был смелый поступок, и невероятно безрассудный. Повезло, что все обошлось. Обещай, что ты больше не будешь так делать.

Я пожала плечами.

– Ладно, – поднялся на ноги, его взгляд скользнул по моему телу, отвернулся, – На, одень, – снял с себя жилетку, протянул мне, и я сконфуженно осознала, что все это время сидела перед ним полуголая. Поспешно накинула, запахнулась. Хотела найти остатки своей рубашки, и невольно вскрикнула, наткнувшись на распростертое в метре от меня тело здоровяка. Шляпы на нем уже не было, а на огромном гладком бритом черепе, в височной области, виднелась жуткая рана, похожая на лавоточащую расщелину в земной коре …

– Он мертв? – спросила я, а сама уже потянулась к жирной шее, пытаясь нащупать пульс.

– Не знаю. Я хорошенько врезал ему кирпичом.

– Еще жив.

– Да? А вон тот точно мертв, – незнакомец небрежно кивнул на привалившееся к стене тело второго громилы. Из его груди все еще торчала рукоятка ножа, отметая последние сомнения в его способности выжить.

– Господи Боже…

– Не переживай. Они все равно были редкостными подонками.

– Так ты их знал?

– Знал про них. Еще до революции они были десятниками у Грауза, ну а после, стали выполнять для него особые поручения… Делали все, чтобы сохранить тут прошлый беспредел… или старые порядки – это уж кто как считает. Запугивают или подкупают руководителей профсоюза, ликвидируют особо рьяных и деятельных, избавляются от людей, вроде меня…

– От людей, вроде тебя? А какого рода ты человек? Коммунист?

Он бросил на меня хитрый, сардонический взгляд. Усмехнулся. Поднял с пола шляпу, надел себе на голову, старательно спрятав под ней свои седые локоны, потом не спеша подошел к мертвому громиле с ножом в груди, забрал его темные очки.

– А ты, какого рода человек? Наверное, из тех, кто привык сразу вешать ярлыки? Вот ты сказала «коммунист», и у тебя уже, стало быть, заготовлен перечень шаблонов и стереотипов, в который ты готова меня вписать, – проговорил он, скрывая за темными стеклами свои невероятные глаза.

– Нет. Я не пытаюсь вписать тебя в какие бы то ни было шаблоны. Просто, предположила.

Сделал серьезное лицо:

– Разве ты не знаешь, коммунистическая партия все еще считается нелегальной? Будь осторожнее со словами.

– Хорошо, но все-таки…

– Давай пока отложим этот разговор. Времени на него нет.

– Да, ты прав, – согласилась я, – Сейчас нам нужно позвать полицию.

– Полицию? Это шутка?– он тихо усмехнулся, – Я же сказал, будь осторожней со словами.

Я посмотрела на него в полном недоумении:

– Не понимаю…

– Нам бы убраться отсюда, пока полиция не нагрянула.

– Почему мы должны убегать? – я все больше и больше чего-то не понимала, – Это они на нас напали. А мы лишь защищались. Самооборона.

– Самооборона, говоришь… Да кто же в это поверит? А если даже и поверят, если даже будут знать наверняка, что это изменит? Эти двое – люди Грауза. А кто мы? Или, может, ты решила, что раз я белый, то смогу выкрутиться? Жаль разочаровывать, но я такой же бесправный, как и ты.

Удивили ли меня его слова? Не знаю… Оскорбили. Конечно, во мне течет индейская кровь – кровь матери, но это не повод говорить, что я никто. И если он считает себя бесправным, то я свои права знаю, как знаю и то, что они не зависят от цвета кожи. А кроме того, полиция мне точно не страшна, учитывая то, кто я… Кто мой отец: испанец по национальности, аристократ по происхождению, и почетный член Национального Конгресса по… Не знаю, наверное по прихоти судьбы… Нет, меня они точно не посмеют тронуть. Только… Ох, как же покоробило от этой неприятной мысли, так жестоко вынесшей приговор моему самолюбию! – Без отца ты никто, и все права, которыми ты так кичишься , не больше чем блат. А стоит сделать шаг в сторону – выйти из тени своего знатного родителя, и все, ты станешь для страны таким же никтожеством как и тысячи других, пополнишь ряды бесправных… Этот человек смотрел на меня не как на никтожество, и пусть он посчитал меня простой индейской оборванкой, но он смотрел на меня – не на моего отца, ни на его титулы и посты, а только на меня. И этим стоило скорее гордиться, чем обижаться…

– Пошли отсюда поскорее. Поищем безопасное место, – прервал мои мысли незнакомец.

Я кивнула, и уже собиралась, забыв про все, последовать за ним… Но нет, кое о чем все же вспомнила.

– Подожди. Я сейчас, – подбежала к валявшемся на грязном полу лохмотьям того, что некогда было моей одеждой, отыскала карман, стала быстро доставать из него… Слишком быстро и небрежно: кошелек выскользнул из моих рук, упал, раскрылся, откровенно разоблачая свое содержимое, и бесцеремонно выплевывая наружу купюры. Одна из них пропархала на сквозняке точно раненная бабочка и скользнула прямо к ногам незнакомца, покосив на него укоризненный взгляд Александра Гамильтона… Он поднял купюру, задумчиво покрутил в руках, словно видел такое впервые, потом протянул мне.

– Значит, воришка, – сказал он мягко, даже с улыбкой, а я опять обиделась, просто вскипела, не осознавая, что лучше бы было согласиться с этой ложью, чем выдумывать новую. Впрочем, ложь все равно ложь – она не бывает лучше или хуже.

– Я их не крала! Это мое. Я заработала.

Он посмотрел на меня поверх очков пристально, оценивающе… О чем-то задумался.

– Нет, ты их не крала, – проговорил, наконец , изменившимся до неузнаваемости тоном, настолько ледяным, что мне стало не по себе, – Интересно только, за какую же работу тебе заплатили такую сумму да еще и долларами?

– Какая тебе разница?!

– Есть разница…

Он присел на стоящий у выхода ящик, достал сигарету, неторопливо закурил, и я поняла, что, вопреки угрозе появления полиции, разговор намечается долгий и неприятный, поняла, что сейчас последует очередное обвинение, еще более нелепое и несправедливое, чем обвинение в краже… Может, даже посчитает меня проституткой, путающейся с гринго. Или еще что похуже. Хотя, что тут могло быть хуже? Но, оказывается, могло…

– Черт возьми…– вздохнул он с каким-то усталым разочарованием: на меня больше не смотрит, отвернулся, – Тебя-то кто подослал?

– Что?! – у меня перехватило дыхание.

– Кто нанял выследить меня, если не Грауз? Назови имя и можешь идти.

Могу идти?! Да я итак не собиралась выслушивать подобный бред! И это в благодарность за то, что я спасла ему жизнь! Хватит с меня! Не произнося больше ни слова, я решительным шагом направилась к выходу. Он тут же вскочил, заслонив мне дорогу.

– Я только прошу имя, – настойчиво потребовал он.

– Катись к черту! Никто меня не нанимал! Я вообще не знаю кто ты такой! Случайно услышала, что эти двое хотят тебя грохнуть. Решила помочь. Как оказалось – зря!

Кажется, мой резкий тон начал его понемногу отрезвлять, по крайней мере, он засомневался в обоснованности своего обвинения.

– Ладно… Объясни тогда, откуда у тебя доллары.

– Нашла.

Он уныло помотал головой:

– И этот американский акцент – тоже нашла? И одежда на тебе была американская – тоже нашла? И эти манеры, как у гринго. И судя по всему, ты образована, что для местных девушек редкостный случай. В тебе все как-то слишком… противоречиво.