Периодически он устраивался механиком в различные ремонтные мастерские, но подолгу нигде не задерживался, опасаясь, что так на него легко могла выйти полиция.

Вообще, в технике Алессандро разбирался не хуже, чем в людях. Даже сумел воскресить, казалось, безнадежно убитый временем и прошлым владельцем мотоцикл, который потом благополучно обосновался за нашим домом, и частенько выручал в трудные минуты. Это было не просто хобби, не просто увлечение… Со временем я поняла, что ремонт всевозможных механизмов был для Сани своего рода тренировкой перед обращением к более сложному, замысловатому и утонченному материалу – человеческой душе… Или, наоборот, способом отвлечься, когда обстоятельства вынуждали его всмотреться в свою собственную душу.

Что касается меня, то я не без труда и сложностей все-таки смогла устроиться на работу в клинику. Лечились там, в основном, богатые креолы да приезжие иностранцы, и меня никак не хотели брать туда из-за моей собственной этнической принадлежности. Каким бы нелепым это не казалось, но у нас с Алессандро была общая проблема – цвет кожи, при том, что он у нас был разным… В конце концов, я все-таки получила эту работу и даже заслужила небольшое повышение, когда выяснилось, что я могу не только выносить ночные вазы и менять белье, но и делать что-то непосредственно на поприще медицины.

Кого я ни разу не видела среди пациентов клиники, так это коренных жителей. Их страдания, болезни и смерти никого здесь не волновали, они оставались за кадром, и, чтобы хоть как-то восстановить справедливость (по крайней мере, в том смысле, в котором я ее тогда понимала), я вскоре наловчилась выносить из клиники различные лекарственные препараты и даже медицинские инструменты, чтобы в свободное время ходить по хибарам бедняков, оказывать посильную врачебную помощь тем, кто в ней действительно нуждался, тем, кто на нее даже не надеялся…

Это было тяжело… На многое приходилось смотреть. Со многим приходилось мириться… Боль этих несчастных постепенно становилась и моей. Единственное, что не позволяло мне впасть в уныние, что придавало силы и уверенности, что можно что-то исправить, что неустанно вдохновляло меня, была поддержка Алессандро – то, на что я могла всегда рассчитывать. Одно его присутствие рядом уже было невыразимым утешением, а когда мы разговаривали…

Тогда мы разговаривали много и обо всем. Кроме, разве что, одного. Была тема, которую мы негласно, интуитивно обходили стороной – наше прошлое. Все, что можно было сказать по этому поводу, мы сказали в день нашего знакомства. Остальное было табу. Я не спрашивала его, потому что понимала, воспоминания причинят ему боль, он не спрашивал, потому что понимал, мне было, что скрывать. А может и не понимал, просто боялся встречного вопроса…Как бы там ни было, мое «шило в мешке» утаивалось достаточно долго, и уже начинало покалывать меня саму…

Когда в два часа ночи Марко ворвался к нему в палатку с криками «Подъем! Враг подступает», первой его мыслью было: «Какой еще враг? Мы же в лагере». А второй –наивной и совершенно необоснованной: «Молодец, Чаб! Не оплошал, поднял тревогу!» Почему-то в нем не было ни йоты сомнения, что это именно малец со сторожевого поста вовремя засек подступающий отряд военных и поспешил вырвать своих сотоварищей из оков сна, который мог стать для них последним… Хотя, странно, что его поднял Марко, а не звук сирены. Наверное, просто не услышал, слишком крепко спал.

Теперь, когда все были предупреждены о наступлении, преимущество было на их стороне. Командир Хунахпу незамедлительно отдал распоряжение окружить лагерь кольцом, притаившись в близь лежащих зарослях. Свободным оставался лишь северный подступ, по которому ничего не подозревающий враг должен был пройти на территорию лагеря и угодить прямо в сомкнувшуюся за ним ловушку. Таким образом, даже численное превосходство не могло его спасти…

Он прильнул спиной к широкому стволу секвойи, прижимая к груди револьвер, терпеливо считал секунды до появления военных. Первым выстрелит Командир, подавая тем самым знак остальным. На открытом пространстве лагеря солдаты будут как на сцене: прятаться особенно некуда, разве что в палатки. Но и это их не спасет. Перестреляют всех гадов! Пальцы нетерпеливо поигрывали на рукоятке в предвкушении настоящей и победоносной битвы. Он быстро глянул по сторонам, приметив слева в кустах широкую спину Тобо, а справа – притаившегося за огромным валуном Лукаса. Чуть поодаль, словно лунный блик на секунду мелькнула в густой высокой траве и шевелюра Шбланке… Интересно, Чаби с ним? Или с Командиром? Во всей этой суматохе он не видел, куда спрятался малец… Он, вообще, его не успел заметить…

И вот, наконец, в поле зрения стали появляться люди в форме: человек 15 на лошадях, остальные 30 или 40 – пешие. Всадники притормозили на подступе к лагерю, в то время как пехотинцы наоборот проскользнули вперед, рассредоточились на группки по 3-4 человека, каждая из которых побежала к палаткам. Вскинув автоматы, стали опасливо заглядывать внутрь.

Прозвучал первый выстрел и… Понеслось. Залпы, грохот, отчаянное ржание лошадей, крики, стоны…Испуганные солдатики заметались, то сбиваясь в одну кучку, будто согнанное волками стадо овец, то, наоборот, разбегаясь, кто куда, только бы скрыться от града обрушившихся на них пуль. Вслепую палили по зарослям, надеясь задеть невидимого противника… Похоже, в кого-то все-таки попали: он уловил две темные фигурки, выскочившие из-за деревьев с противоположной стороны лагеря, и тут же скошенные наповал автоматной очередью одного из солдат. Впрочем, стрелявший почти сразу поплатился за это – упал от меткой пули Командира, да прямо под копыта истерично горланящей лошади, что волокла за собой повисший на стремени труп. Хаос. Выстрелы, проклятия, ор… Раненные, убитые… Он и сам подстрелил, кажется, двоих. Метился в третьего, когда…

– Этого не может быть, – прошептал Аминьо, всматриваясь в солдатика над мушкой прицела, – Чаб?

Да, точно он! Его жилистая мальчишечья фигурка, профиль треугольного личика с по-птичьи острым носом. Военная форма…

– Какого черта?!

Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что делает. Реакция последовала моментально – он даже не задумался, не взвесил «за» и «против», не оценил обстановку – рванул со всех ног прямо туда – к врагу – к другу – к Чаби.

– Ты куда, придурок?! – донесся до него ошалелый ор Тобо, – Живо назад!

Ему было плевать – Чаби стоял в эпицентре бойни. Он должен был вытащить его… Потом – потом разберется, почему его друг в военной форме и среди солдат. Сейчас главное вытащить его из-под пуль.

И только кода он уже почти добежал, кода до этого мальчишки оставалось каких-то три метра, он осознал, какой же он все-таки идиот. Это был не Чаби. Очень похож – да, но не Чаб. На мгновение замер в недоумении и растерянности, уставившись в лицо этого горе-двойника. А тот, тоже изрядно шокированный столь дерзким и нелепым появлением противника, вскинул свой револьвер… Доля секунды – он прыгнул в сторону, но не успел… Острая боль стальной спицей прошила ногу от бедра до кончиков пальцев. Упал плашмя на землю, впечатавшись лицом в лужу грязи, стиснув зубы, сжав кулаки – только бы не закричать… это конец… только бы не закричать… умереть достойно…сдавить в пальцах страх и боль, когда следующая пуля вгрызется в его плоть, дробя кости, выплевывая кровь, выедая жизнь… А как хочется жить! Только бы не закричать!

И вот он – выстрел… Последний глоток воздуха… Последний спазм сердца, готового отдаться в руки смерти… Руки…Человеческие руки подхватили его… Куда-то волокут… Он что – уже мертв? Нет – нарастающая боль в ноге свидетельствовала об обратном. Чье-то тяжелое хриплое дыхание – у самого уха, и густой теплый запах пота… Аминьо приоткрыл глаза, тут же наткнувшись взглядом на мускулистую черную руку.