– Что за чушь!

– Ну а почему тогда, Минко? Почему приказ возвращаться только нам двоим? – настаивает Чаби.

– Да, просто…Просто Командир считает, что тебе нужно как следует отдохнуть и выспаться перед ночным дежурством, – выпаливает он, внезапно осенившее его объяснение… Вполне правдоподобное. Вполне убедительное.

– У..у… – задумчиво покачивает головой малец. Похоже, поверил, – Тогда ясно. А то я уже было стал готовиться и от него вечером тумаков получить.

– Как будто, ты их хоть раз от него получал.

– Все когда-нибудь случается впервые,– шутливо изрекает Чаби и, вздохнув, – Ладно, приятель, давай-ка галопом домой. Мне еще надо успеть отоспаться перед тяжелой ночкой. Приказ Командира.

«Приказ Командира» был выполнен беспрекословно – по возвращению в лагерь Чаби сразу же завалился спать. В этом не было ничего удивительного, сон последние дни был для них роскошью. Он бы и сам с удовольствием воспользовался случаем вздремнуть, но мысли об оставшихся в недружелюбной деревни товарищах свербели в мозгу, не давая ему покоя. Все-таки, стрельба была и наивно надеяться, что пули не нашли своих жертв…Вопрос лишь в том, кто в кого стрелял. Могло ли оказаться огнестрельное оружие у простых деревенщин? У этого горланистого синдики? Если да, то наибольшая опасность грозила вступившему с ним в спор товарищу Лану. Не дай боже… Не дай боже, с ним что-то произойдет. Нет, без такого человека они долго не продержатся. Товарищ Шбланке и Командир Хунахпу, их ведь неслучайно так прозвали, как две части одного целого, как две ноги, за счет которых их отряд уверенно шагает к победе. Отруби одну ногу, и все будет кончено. Все рухнет… Не дай боже… Не дай… Впрочем, даже если пуля не предназначалась дяде Чабио, и досталась кому-то другому – мысль неутешительная. Каждый боец на вес золота, каждый товарищ для него как родной брат. И как же угнетает то, что он вынужден отсиживаться тут в тишине и безопасности, когда их жизням грозит опасность!

И вот, заглянув в палатку Чаби и проверив в очередной раз, что его наивный подопечный, его единственный младший из всех братьев, действительно отключился, и сладко посапывает в мирном беззаботном сне, сам Аминьо стал подумывать над тем, чтобы вернуться в деревню, поддержать остальных. Удостовериться, черт возьми, что все живы и целы… Но это так и не понадобилось: снаружи послышалось ржание лошадей, спешное цоканье десятков копыт, отрывистые голоса… Они вернулись. Все? Приподнял тент, осторожно выглянул, и, не сдержав вздох облегчения, стремглав выбежал навстречу…Да, похоже, все…Все целы. Даже двух новеньких привели.

– Ну как? Все обошлось? – спросил он, подлетая к Шбланке.

– Да, Минко…Можно и так сказать, – не смотря на все попытки казаться спокойным, в кристальном голосе товарища Лана сквозили нотки досады.

– Но я, когда уезжал, слышал выстрелы…

– Не без этого. Пришлось немного пострелять, – тихо и мрачно прокомментировал Командир, спрыгивая со своего коня, потом как-то странно и внимательно посмотрел на него: – Кстати, Аминьо, ты с собой в деревню пушку брал?

– Да…А ч…?

– Она еще у тебя при себе?

– Да… – он приподнял рубашку, показывая торчащую из-под ремня рукоятку. Кое-кто из ребят, насколько он знал, не видели смысла брать с собой оружие в деревню, ведь они шли с миром. А он со своим револьвером никогда не расставался. Следовал примеру Чаби, который частенько говорил, что для воина и бойца оружие становится частью тела.

– Ладно, – удовлетворенно кивнул Командир Хунахпу, -… Просто кто-то из наших обронил револьвер там в деревне. Вот я и ищу, кто… – немного натянуто пояснил он, и сразу же перешел на другую тему: – Вы с Чаби нормально доехали? Никого по дороге не встретили?

– Нет.

– А где он сейчас?

– В палатке. Отдыхает.

– Хотелось бы знать, что это его так утомило? – язвительно усмехнулся проковылявший рядом Тобалио, при этом исподтишка подмигнув ему.

Аминьо предпочел не обращать внимания на попытку подколоть его, вместо этого обратился к Командиру:

– Я решил не будить его, поскольку ему сегодня ночью дежурить, ведь так?

– Да, правильно, – кивнул индеец, – пусть пока поспит.

– Ты наконец-то решил назначить Чаби часовым? – удивился Лан.

– А что?

– Ну, помнится, не так давно ты говорил, что он еще мал для этого.

– Я передумал. Ты был прав, chaq'7, не стоит его излишне опекать. Пусть мой сын привыкает к ответственности. К тому же, я ведь пока не заставляю его брать на себя командование и не отправляю в разведку. Это всего лишь дежурство. С этим любой справится.

…Да, это было обычное дежурство…С этим мог справиться любой, будь эта ночь такая же обычная, как предыдущие. Но все было не так, как обычно. Кто мог подумать, что именно в эту ночь солдаты нападут на их лагерь…

На следующий день я втайне от Алессандро, вернулась в дом своего отца. Вернулась только, чтобы сказать ему, что ухожу навсегда, что не намерена жить с человеком, который продал эту страну и обрек народ на унизительное рабство, что не разделяю ни его политических взглядов, ни его этических принципов, ни его этнической принадлежности… Много чего сказала… Сказала, что он специально отослал меня в Америку, потому что стыдился меня – моей индейской крови, сказала, что он никогда не относился ко мне с уважением, как никогда не уважал и мою мать…Сказала, что это он виновен в ее гибели, что это он ее довел, потому что никогда не любил, потому что только использовал… Много что еще сказала…Сказала не потому, что это было правдой – мы оба это прекрасно понимали, а потому, что это были постулаты моей новой веры. А вера в правде не нуждается…

Он слушал молча, с застывшим лицом каменного истукана, высокомерный даже в этом своем безмолвии, в этой неподвижности, в этой полнейшей мертвенной безэмоциональности. И только, когда весь запас моих выдуманных обвинений и упреков иссяк, и я притихла в ожидании хоть какой-то реакции, он, наконец, произнес совершенно нейтральным только непривычно тихим голосом:

– Ну, раз ты ТАК решила – иди. Только не забудь закрыть за собой дверь.

Покинув дом своего детства, первое, что я сделала, это сняла остатки денег со счета. Не думаю, что отец намеревался закрыть его, но предосторожность не мешала. Сумма, которую он выделял мне на обучение и жизнь в Америке, во много раз превосходила мои реальные потребности, поэтому мне удалось сэкономить достаточно средств. Часть их ушла на то, чтобы начать новую жизнь в этом прибрежном городке, другая часть – на то, чтобы откупится от старой жизни, сохранив при этом при этом полную анонимность.

Первое время мы снимали жилье у какого-то мексиканца, но когда тот пронюхал, в каких делах замешаны его съемщики, то решил, что собственная шкура ему дороже арендной платы, и не церемонясь, выставил нас вон. Пришлось все-таки воспользоваться щедрым предложением падре Фелино, и поселиться в тщедушной лачужке на окраине города, принадлежавшей некогда брату священника. Там была какая-то история…Похоже Алессандро в свое время спас его от ареста и от верной казни, помог пробраться на теплоход и бежать из страны… Не знаю, он неохотно говорил даже об этом…И вот, именно это скромное жилище стало для меня самым родным и настоящим домом – нашим домом…

Помимо своих социал-демократических выступлений, организации митингов и стачек, которые были лишь источником неприятностей, но никак не дохода, Алессандро часто подрабатывал в доках при отгрузке и ремонте судов. Там он чувствовал себя вполне уверено и, что немало важно, неприметно, изображая приезжего иностранца для тамошней охраны, и осведомленного во всем матерого местного для растерянно озиравшихся по сторонам иностранцев, ступивших на незнакомую землю. Словом, он легко завоевывал доверие и расположение совершенно разных людей, что не переставало меня удивлять. Хотя, собственно, чему тут было удивляться, ведь я сама значилась в списке жертв его медоточивых речей …