– В одном ты был прав, Минко. Целуется она просто офигенно. Это я успел как следует распробовать. Сочные губки. И тело – огонь.

Последняя капля, переполнившая чашу его терпения – эти слова, этот тон! Баста! Теперь никакой пощады! И поровняв свою лошадь с его, он попытался со всей силы влепить ему в скулу. Чаби проворно увернулся. Выпрыгнул на ходу из седла, отбежал на пару метров к реке.

– Ну давай, Минко! Иди сюда! Хочешь поговорить, как мужчина с мужчиной? Так давай! Покажи, наконец, на что ты способен! Я давно жду!

И даже не пытаясь больше сдержать себя, он тоже спрыгнул с лошади, подлетел к наглецу. Теперь – да именно теперь, в первый раз за все время их дружбы- они сцепились по-настоящему, дрались не как друзья, а как враги, в полную силу. Сначала малец бесспорно побеждал – несколько пропущенных ударов, и он уже почувствовал горячую липкую струю, побежавшую из его носа и горько-соленый вкус, когда кровь стекла в приоткрытый от частого дыхания рот. Голова закружилась… Но он все-таки устоял, все-таки вцепился в грудки мерзавца мертвой хваткой рук, сведенных судорогами ненависти, все-таки повалил того на землю, на влажную скользкую почву покатого берега и…Раз удар, два…Малец пытается вырваться, но от этого лишь глубже увязает в грязи… Третий удар – прямо по уху – голова Чаби полностью погружается в наполнившуюся водой рытвину, лицо скрывается за мутной слизкой пленкой. Удерживая мальца в таком положении, – «Все… все остановись. Хватит с него…» – думает Аминьо, хотя сам снова по инерции замахивается, – «Не надо… Все…Последний раз…»

И в этот момент раздается выстрел… Нет, не здесь – доносится слабым эхом со стороны деревни. Он вздрагивает, мгновенно трезвея от переполнившей его ярости. Опускает руку. Тревожно оглядывается на этот звук…Началось… Стреляют…Прав был Командир , усомнившись в бескровном разрешении конфликта. В ход пошло оружие… Даже доводы товарища Лана не образумили местных. Паршиво все это…Они же ради них – ради их свободы!…Снова выстрел. Черт…Что теперь делать? Хочется вернуться, быть там – с ними, помочь…Но приказ – приказ увести этого мелкого мерзавца в безопасность… Он не в праве ослушаться.

А мерзавец уже воспользовался его временным замешательством, чтобы вырваться, отыграться…Он даже не успел сообразить, каким образом вдруг сам оказался в положении беспомощно барахтающейся в грязи жертвы, под торжественно восседавшим на его груди Чаби. Непроизвольно зажмурился при виде занесенного над ним кулака, сжался, как мог, защищаясь. Пара секунд ожидания, но вместо увесистого зубодробильного удара, лишь запыхавшийся сдавленный голосок:

– Черт, Минко, да что же мы с тобой делаем?! – тут же закашливается, сплевывает в сторону грязь, которой успел сполна наглотаться, и снова: – Мы что, серьезно деремся из-за какой-то бабы?!

– Она не какая-то баба… – отзывается Аминьо, тоже превозмогая желание избавиться от осевшей в глотке илистой слизи.

– Ну, хорошо – хорошо. Не какая-то баба, – мальчишка, наконец, слезает с него, отползает в сторону: – Но мы-то с тобой друзья, верно? Мы – товарищи, это ведь важнее, – и протягивает ему руку… Руку верного товарища, предлагающую прощение, опору и помощь… Руку надежную и крепкую. Руку, за которую так хочется ухватиться! Но спешить с этим не стоит… Как-то уж больно быстро и подозрительно внезапно Чаби сменил тон. Не подвох ли? Не швырнет ли его эта рука обратно в грязь, как только он решит ей довериться? Пытливо уставившись в непроницаемо черные глаза, он гадает, медлит, сомневается…

Видя его сомнение, Чаби издает горькую усмешку:

– Я серьезно, Минко, хватит… – обреченно вздыхает, – Ладно, коли хочешь это услышать – я признаю, что был неправ в отношении той женщины.

– Моей женщины.

– Твоей- твоей, – снисходительно кивает, – Зря я полез. Ты первый ее закадрил. Тебе и ход.

– Рад, что ты, наконец, это признал, – бросает Аминьо, все-таки осмеливаясь принять помощь протянутой руки. Какое-то время они молча сидят рядом, отплевываясь, восстанавливая дыхание и силы. Все позади. Дружба, мир, согласие. У них. Но не там… Снова бросает взгляд в сторону деревни.

А выстрелов больше не слышно… Сколько их было? Два? Три? Или больше? Мог не все услышать, пока барахтался в луже. И Чаб, похоже, тоже не услышал, раз до сих пор ничего не спрашивает… Да, как он мог слышать – уши же были под водой. Это хорошо. Хорошо и то, что, слава богу, пока все стихло… Остается надеяться, что никто из команды не пострадал.

Пошатываясь, Чаби поднимается на ноги, отходит к реке.

– Ты не хило меня саданул, Минко! – замечает он, заходя по пояс в воду, чтобы отмыться от грязи, – Мне даже на секунду послышалось, что где-то стреляют, – быстро окунается с головой, выныривает.

– Ничего… Такое бывает, когда тебе уши как следует надерут, – отзывается он, стараясь не выдать голосом волнение. Тоже зачерпывает чистую воду, быстро вытирает лицо, раскровавленный нос…– Ладно, Чаб. Чего тут торчать? Поехали уже.

– Дай хоть просохнуть,

– По дороге просохнешь. Поехали.

– Спешишь выполнить приказ Командира? Какой исполнительный! – ухмыляется Чаби, – Ладно… Сейчас, еще минутку, – Выходит обратно на берег, стащив с себя одежду, начинает отжимать.

– А ты не ерничай. Приказ – есть приказ, – скользнув взглядом по темно-бронзовому рельефу точеной фигуры мальца, отворачивается, поспешно отходит, чтобы отловить одну из убредших в глубь чащи лошадей. Конечно, это жеребец Чаби. Его-то Гарпун – вон, смирно стоит там же, где его оставили: воспитанный покладистый конь. Не то, что этот вороной – чуть почуял волю, и сразу пошел шастать…

– Минко, я знаешь, что думаю? – раздается голос мальчишки, – Папа ведь неспроста нас спровадил.

Аминьо нервно сглатывает. Подкравшись к вороному, пытается ухватить за узду, но тот строптиво одергивает голову, недовольно фырчит, отбегает в сторону, и смотрит – смотрит на него, словно дразня или издеваясь. Своенравный подлюга! Весь в хозяина! А его хозяин тоже пробрался сквозь заросли и теперь стоит неподалеку, с любопытством наблюдая за этой сценой.

– С чего бы он так вдруг – и только нас двоих. Странно, не находишь? – продолжает Чаби.

– Ну, не знаю… – изловчившись, Аминьо прыгает на конец волочащегося по земле повода, но тоже не успевает сцапать. Кожаный ремешок проворной змейкой ускользает из его рук, – Черт!

– Что? Не можешь поймать? – довольно хохочет Чаб, потом не спеша подходит к своему строптивцу и совершенно спокойно берет его под уздцы, без каких-либо капризов и возражений со стороны последнего.

– Не понимаю, как тебе удается с ним сладить, – бормочет Аминьо, потирая ушибленное колено.

– Неро – мой конь. Отец его специально для меня готовил. Он больше никому в руки не дастся… Ну, разве что, может быть, дяде… Но ты его знаешь, он что людей, что животных заговаривать умеет.

– Твой дядя… да, прямо как какой-то шаман… Только, видать, не всегда ему это удается с людьми, – замечает он, и тут же спохватывается – зря ляпнул. Вот и Чаби удивленно вскидывает бровь,:

– Почему? Я что-то не припомню, чтобы он хоть раз оплошался.

– Ну, это я так… Просто подумал, что если б он так легко убеждал людей, то нас было бы не двадцать человек, а гораздо больше.

– Не в этом дело, – мотает головой Чаби, запрыгивая в седло, – Ты сам знаешь, какова процедура отбора и проверки. Множество и мужество не равны по своим силам. Поверь, лучше уж двадцать достойных бойцов, чем полчище трусов и олухов.

– Твоя правда…

– Кстати, об олухах… – мальчишка примолкает, выжидая пока он сходит за своим Гарпуном, и подъедет к нему уже верхом.

– О каких олухах?

– Да вот, все думаю, почему в лагерь возвращаемся только мы двое.

Опять за свое… Нужно срочно придумывать объяснение, пока Чаби не взбрело в голову вернуться.

– Ну, ты же не думаешь, что твой отец считает тебя олухом, и поэтому отправил обратно, – иронично замечает он, пряча неловкость.

– Что?! Нет, я не об этом… Я думаю, что кто-то из наших наябедничал ему про то, чем мы занимались в деревне. Рассказал про нас и про нее. Вот мне и интересно, что за олух нас сдал. Как ты считаешь, это мог быть Фредо?