Подобно процессии призраков, я видел, как мимо него скользили призраки некоторых из многочисленных жертв этого человека, искалеченные и раздавленные, разорванные и кровоточащие от своих пыток – бледные призраки, блуждающие астральные тени, из которых души ушли навсегда, но которые всё ещё держались вокруг этого человека, не в силах распасться на элементы, пока его магнетизм приковывал их к нему, как цепь. Души и все высшие элементы навсегда покинули эти оболочки, которые были настоящими астральными оболочками, но всё же они обладали определённой жизненной силой – только вся она черпалась из этого человека, а не из освобождённых духов, которые когда-то их населяли. Они были такими, как те призраки, которых видят на том месте, где был убит кто-то слишком хороший и невинный, чтобы быть прикованным к земле. Убийцам и другим кажется, что они живут и преследуют их, но жизнь таких астралов (или призраков) лишь отражённая и прекращается, как только раскаяние и покаяние разрывают связь, связывающую их с убийцами.
Я видел и других духов, которые преследовали этого человека и дразнили его своей беспомощностью и своими прошлыми страданиями, но эти духи выглядели совсем иначе; они были более твёрдыми на вид и обладали силой, мощью и интеллектом, которых не было у других туманных теней. Это были духи, чьи астральные формы всё ещё хранили заключённые в них бессмертные души, хотя они были так раздавлены и истерзаны, что в них осталось лишь яростное желание мести. Эти духи непрестанно стремились добраться до своего бывшего угнетателя и разорвать его на куски, и ледяная клетка казалась им такой же защитой от них, как и тюрьма для них самих. Один, более ловкий, чем остальные, соорудил длинный шест с острым наконечником, который он просунул сквозь прутья, чтобы проткнуть человека внутри, и удивительно, с какой активностью тот пытался избежать его острия. У других были острые короткие копья, которые они бросали в него через решётку. Другие снова брызгали грязной, склизкой водой, а иногда вся толпа объединялась, пытаясь массово броситься на решётку, чтобы прорваться, но тщетно. Несчастный человек внутри, которого долгий опыт научил неприступности его клетки, в ответ насмехался над ними с холодным коварным удовольствием от их бесплодных усилий.
На мой мысленный вопрос, будет ли этот человек когда-нибудь освобождён, мне ответил тот величественный дух, чей голос я слышал в редкие моменты, обращаясь ко мне, с того самого времени, когда я впервые услышал его у своей собственной могилы. В различных случаях, когда я просил помощи или знаний, этот дух говорил со мной, как и сейчас, на расстоянии, его голос звучал для меня как голос, о котором говорили древние пророки, когда им казалось, что Господь говорит с ними в громе. Этот голос звенел в моих ушах своими полными глубокими тонами, но ни заключённый дух, ни те, кто его преследовал, не слышали его; их уши были глухи, так что они не слышали, а их глаза слепы, так что они не видели.
И голос мне сказал: «Сын, взгляни на мысли этого человека на одно короткое мгновение – посмотри, как бы он использовал свободу, если бы она была его».
И я увидел, как видят отражённые в зеркале образы, ум этого человека. Сначала он думал о том, что сможет освободиться, а освободившись, сможет заставить себя вернуться на землю и на земной план, и там найти тех, кто ещё во плоти, чьи стремления и амбиции были подобны его собственным, и с их помощью сковать ещё более крепкое, как железо, ярмо на шеи людей, и установить ещё более жёсткую тиранию – ещё более безжалостную инквизицию, если это возможно, – которая должна будет подавить последние остатки свободы, оставшиеся у угнетённых жертв. Он знал, что в его руках будет сила, намного превосходящая его земную власть, поскольку он будет работать руками и головой, освобождёнными от всех земных оков, и сможет созвать вокруг себя родственные души, товарищей по работе с душами такими же холодными и жестокими, как его собственная. Казалось, он наслаждался мыслью о новых притеснениях, которые он мог спланировать, и с гордостью вспоминал, что он всегда безропотно слушал крики, стоны и молитвы жертв, которых он замучил до смерти. Из любви к угнетению и ради собственных неуёмных амбиций он работал, делая возвеличивание своего ордена лишь предлогом для своих действий, и ни в одном атоме его жёсткой души не пробудилось ни искры жалости или раскаяния. Такой человек, отпущенный на свободу и вернувшийся на землю, стал бы источником опасности куда более смертельной, чем самый свирепый дикий зверь, поскольку его силы были бы куда менее ограничены. Он не знал, что его хвалёная инквизиция, которую он всё ещё стремился укрепить во всей её смертоносной силе, ушла в прошлое, сметённая с лица Божьей земли силой, гораздо более могущественной, чем та, которой он мог обладать; и что, подобно мрачной и ужасной эпохе, в которую она зародилась, как шумная поросль, она ушла, чтобы никогда больше не вернуться и никогда больше не позорить человечество преступлениями, совершенными во имя того, кто пришёл только для того, чтобы проповедовать мир и любовь на земле – ушло, оставив свои следы и шрамы на человеческом разуме в его пошатнувшемся и разбитом доверии к Богу и бессмертию. На земле ещё ощущается откат того движения, которое в конце концов сместило инквизицию, и должны пройти долгие годы, прежде чем всё доброе, чистое и истинное, уцелевшее в те тёмные века, вновь обретёт свою силу и вернёт людей к вере в Бога Любви, а не в Бога Ужасов, каким его рисовали те угнетатели.
Из этой Замёрзшей земли я вышел охлаждённым и опечаленным. Мне не хотелось задерживаться там или исследовать её тайны, хотя, возможно, в будущем я снова смогу посетить её. Я чувствовал, что ничего не мог сделать в той земле, никого не мог понять, а они лишь замораживали и отвращали меня, не принося никакой пользы.
На обратном пути из Замёрзшей земли в Страну сумерек я миновал несколько огромных пещер, называемых «Пещерами дремоты», в которых лежало великое множество духов в состоянии полного оцепенения, не осознавая всего, что их окружает. Это, как я узнал, были духи смертных, которые убили себя поеданием и курением опиума, и чьи духи были таким образом лишены всякой возможности развития, и поэтому ретроградировали вместо того, чтобы прогрессировать и расти – подобно тому, как конечность, связанная и лишённая движения, увядает – и теперь они были слабее, чем нерождённый младенец, и так же мало способны к сознательной жизни.
Во многих случаях их сон длился веками; в других же случаях, когда употребление наркотика было менее продолжительным, он мог длиться только двадцать, пятьдесят или сто лет. Эти духи жили, и их чувства были развиты немногим больше, чем у какого-нибудь гриба, который существует без единой искры разума; но в них всё же оставался зародыш души, заключённый, как крошечное семя в оболочке египетской мумии, которое, пока оно так лежит, всё ещё живо, и в благоприятной почве, наконец, прорастёт. Эти пещеры, в которые их положили добрые руки духов, были полны живительного магнетизма, и несколько сопровождающих духов, которые сами прошли через подобное состояние от отравления опиумом в своей земной жизни, были заняты тем, что вливали жизнь в те коматозные тела духов, которые лежали по всему полу, как ряды мертвецов.
Постепенно, в зависимости от того, насколько дух был повреждён наркотиком, принятым в земной жизни, эти несчастные существа пробуждались к сознанию и испытывали все те страдания, которые испытывает опиумопоклонник, лишённый своего смертельного наркотика. Долго и медленно бедные души пробуждались, чувство за чувством, пока, наконец, подобно слабым страдающим детям, они не стали пригодны для обучения, и тогда их отправили бы в учреждения, подобные вашим приютам для идиотов, где зарождающийся интеллект тренировали бы и помогали ему развиваться, и восстанавливали бы те способности, которые были полностью уничтожены в земной жизни.
Эти бедные души будут учиться очень медленно, потому что им придётся пытаться усвоить те уроки, которые они должны были преподать, без помощи земной жизни. Подобно пьяницам (только в ещё большей степени), они парализовали мозг и чувства и избегали, а не усваивали уроки земной жизни и её развития духа.
